Форум
Победоносная Ливонская война - 3
Леший: Разгром Гданьска и получение с него крупных денежных сумм развязало руки царю и сделало его в некоторой степени независимым в своих решениях. Что дало ему наконец-то возможность вновь активизировать южное направление своей политики. Создавшаяся обстановка этому благоприятствовала. Падение Гданьска заставило критиков Ивана IV временно примолкнуть и, в тоже время, возродило к жизни партию “политиков” - сторонников реформы государственного управления Польши с целью создания сильного централизованного государства. И чья программа предусматривала ограничение “златых вольностей” знати, установление наследственной монархии (или упорядочение порядка их избрания), и сокращение землевладения римской католической церкви. И хотя конечный результат задуманных реформ рассматривался “политиками” и царем несколько по разному, но на данном этапе их интересы совпадали, что привело к альянсу обоих сторон. Правда это вызвало раскол в стане “политиков”, где не всем идея такого союза пришлась по душе. Видный деятель этой партии, сын Станислава Замойского, каштеляна холмского, Ян Замойский был яростным противником соглашения с Иваном IV, полагая что это приведет лишь к установлению “тирании” и ликвидации “кардинальных прав” польской аристократии. И что не Польша инкорпорирует Русь (как расчитывали “политики”), а Русь “втелит” Корону в свой состав. Что привело к расколу “политиков” на два стана. Большинство оказалось в лагере сторонников царя, а меньшая часть, во-главе с Замойским, перешла в оппозицию. Впрочем, это не было воспринято как серьезная угроза Иваном IV, который пользуясь сложившимся положением стал укреплять свою личную власть, пойдя по проверенному еще в России пути. Прежде всего, нуждаясь в собственном, послушном только его воле войске, он, формально идя на встречу требованиям шляхты, объявил о начале наделения шляхтичей землей в южных воеводствах Великого княжества Литовского. Но при этом обставил этот акт рядом условий. Во-первых, имения давались не в собственность, а лишь во владение на условии службы царю по “русскому образцу”. И, во-вторых, желающие получить маетность должны были присягнуть на верность лично Государю, тем самым формально выводясь из-под юрисдикции польского законодательства. Что, по сути, переводило коронное рыцарство в состояние служилого дворянства. Но, не смотря на это, желающих присягнуть и получить за это землю и тем самым относительно высокое “положение в обществе” было предостаточно. Прежде всего это были т.н. “бояре” - особый класс населения образовавшийся в результате проведенной в 50-х и 60-х гг. земельной реформы - волочной померы (известной еще как Устав на волоки), когда в Великом княжестве Литовском часть шляхты, не сохранившая документов (а то и не имевшая их вообще) обосновывавших их шляхетское происхождение и право владения землей, была лишена того и другого, будучи переведена в разряд низшего сословия. Но при этом помнящих о своем, в прошлом, более высоком положении. Именно эта категория населения стала наиболее активно идти на “Государеву службу”, тем самым рассчитывая восстановиться в “благородстве”, и составила наиболее верную царю часть его людей (как говорил классик: нет более страшного человека, чем офицер с которого сорвали погоны), готовых идти за ним до конца (хотя бы потому, что единственной альтернативой для них было лишь возвращение в “подлое”, т.е. низшее состояние). Кроме того, польская шляхта в то время буквально переживала земельный голод. Многие шляхтичи были таковыми только на словах, поскольку не имели достаточно земли для обеспечения своего официального положения, и были вынуждены вести жизнь простых крестьян (отличаясь от последних только тем, что пахали они с саблей за спиной, показывающей их “благородное” происхождение). Для них получение поместья от Государя, даже на таких жестких условиях было единственным выходом из этой ситуации. И хотя “старики” не спешили менять свою, хоть и тяжелую, но столь привычную жизнь, то их сыновья (особенно младшие) жадно хватались за эту возможность “выйти в люди” и потоками устремлялись на юг. Правда жизнь на Границе не была сладкой. Постоянно тревожимые татарскими набегами эти земли были малонаселенными и не отличались спокойствием. Большинству “новых” помещиков приходилось начинать дело практически с нуля. Вынужденные подчас самостоятельно возделывать пашню, завлекать на свои “места” крестьян, привлекая их высокими урожаями и льготными условиями “тягла”, постоянно бороться с татарами, не все выдерживали. Кто погибал. Кто бросив все возвращался назад. Но большинство оставалось, поднимая полученную ими землю, которая со временем станет одной из главных русских житниц, и даже получит прозвище “Золотое яблоко”.
Леший: Другими, немаловажными решениями Ивана IV стало, во-первых, придание в мае 1574 года днепровскому казачеству правильной организации. Сущность этой реформы состояла в том, что было организовано т.н. Днепровское казачье войско, состоящее первоначально из 6 тыс. чел., разделенных на 6 полков: Черкасский, Каневской, Белоцерковский, Корсунский, Чигиринский и Переяславский; каждый полк подразделялся на сотни, сотни — на околицы, околицы, — на роты; при полках полагалась земельная с поселениями собственность, которая давалась на ранг или чин каждому старшине и оттого носила название ранговой земли. Всем записанным на службу казакам определено было жалованье деньгами и сукнами; им выданы были особые войсковые клейноты; назначен, был центральный, город с монастырем, шпиталем и смежной землей, Терехтемиров; разрешено было иметь собственный в городе Батурине, судебный трибунал; объявлен был вместо старосты и воеводы, особый, назначаемый царем "козацкий старшой", которого казаки обыкновенно называли гетманом; окромя "старшого" остальных старшин — полковников, судей, есаулов, писарей позволено было казакам выбирать самим. (Надо отметить, что эта реформа имела двойственный эффект. С одной стороны Государь образуя регулярную казачью организацию получал послушное своей воле, к тому же постоянное а не временное и случайно набранное войско, всегда готовое к походам силой против неприятеля, которое во всякое время можно было противопоставить как мусульманам, так и другим врагам его государства. С другой стороны эта реформа привела к формированию так называемого Низового Днепровского казачьего войска, известное в истории еще как Запорожское. Не записанные на казачью службу жители Малороссии уходили на низовья Днепра, где складывались в отдельные и небольшие группы, общины или курени, представлявшие на первых порах своего рода землячества: курень Батуринский, т. е. община земляков, вышедших из Батурина; курень Каневский, т. е. община земляков, вышедших из Канева; то же нужно сказать о куренях Крыловском, Переяславском, Полтавском, Уманском, Корсунском, Калниболотском, Стеблиивском, Донском и других. Из мелких групп или куреней составилась потом большая единица общины, так-называемый "вельможный Кош славных низовых козаков". Впрочем, постоянного казачьего населения в Запорожье не было, за исключением отдельного “дежурного” отряда предназначенного для “пригляда” за татарами. Как правило большинство “низовых” казаков проживало непосредственно в Малороссии, где они вели собственное хозяйство, а Сечь служила лишь местом их сбора перед предполагаемым походом). Во-вторых, тогда же, весной 1574 года Иваном IV было издано распоряжение отобрать в королевских имениях по одному выбранцу с каждых 10 волок земли (в качестве меры была принята литовская волока – 20 десятин): «А такого выбрать, чтобы был красивый, стройный, рослый и чтоб имел к службе охоту». Выбирались неженатые люди, каждому из которых давали по полволоки (10 дес.) земли, свободной от повинностей и податей. Со своих доходов выбранец должен был вооружиться мушкетом и саблей и обмундироваться. Набор производился следующим образом. Все крестьяне одной или нескольких деревень, не менее чем с 30 волок земли, сходились, и государевы представители выбирали из них троих (или соответственно больше) «самых красивых и самых способных». Вербовались также беднейшие земяне (мелкие военно-служилые шляхтичи) и “вольные люди, занимающиеся военною службою, которые, известясь о заводимой для сего колонии, приходя с разных сторон, занимали выделенную землю и за оную исполняли воинские повинности...”. По сути это было созданием польско-литовским аналогом стрелецкого войска, появление которого давало в руки Ивана IV дополнительный козырь в борьбе с вооруженной оппозицией (до этого частные армии магнатов подчас превосходили по численности небольшое королевское “квартовое войско”). Тем временем, в Молдавии ситуация стремительно ухудшалась. Обеспокоенный победами молдавского войска султан Селим II снарядил 85-тыс. армию, которой противостояло всего 30 тыс. молдаван и казаков. Рассчитывая, что все зависит от переправы через Дунай молдавский господарь Ион поручил стражу на Дунае, хотинскому коменданту Иеремии Чарнавичу, под началом которого было 12-тыс. войско. Чарнавич должен был на левом берегу Дуная расставить караулы, которые обязаны были замечать явление турок на противоположном берегу, следить за их маневрами и давать знать один через другого командованию. Однако турки, после нескольких неудачных попыток начать переправу на виду молдавского войска, вступили в переговоры с Чарнавичем, и за взятку в 30 тыс. дукатов убедили его изменить своему господарю, снять караулы с берега и оставить туркам свободную переправу.
Леший: Получив сообщение о турецком вторжении молдавский господарь вновь обратился за помощью к царю, который, не смотря на свою занятость под Гданьском принял решение подать Ионе Водэ военную помощь в виде 9-тыс. войска собранного польным гетманом Мелецким. Однако помощь запоздала. Только 7 июня 1574 года войско Мелецкого переправилось на правый берег Днестра и заняло Хотин, где его и застигла новость о произошедшей 10 июня 1574 года у Кагульского озера битве, в которой из-за измены и перехода на сторону турок части войска Иона отступил в укрепленный лагерь у деревни Рокшан, Кагульского уезда. Стремясь деблокировать союзника войско Мелецкого сделало стремительный марш и 18 июня подошло к Яссам, где получило известие о том, что молдаване еще четыре дня назад сложили оружие, а взятый в плен Иона казнен. Военный совет, ввиду численного перевеса врагов, высказался за отступление. Преследуемый турками, которые постоянно нападали на находящиеся на марше войско, сильно поредевший отряд Мелецкого (к концу похода численность отряда составляла всего 4 тыс. чел.) 6 июля с огромным трудом добрался до Могилева-Подольского. Фактически это была катастрофа. Неудачный поход привел к тому, что южная граница отсталась практически без защиты, чем воспользовались татары, чьи отряды грабя население растеклись по Подолии и Галиции, доходя даже до Львова и Перемышля. Лишь благодаря действиям днепровских казаков (как “служилых”, так и “низовых”), нанесшим ряд поражений небольшим татарским отрядам удалось вытеснить татар с южно-русских земель назад в степи. Впрочем, чем-то татары даже помогли русским и полякам. Во время войны против Иона Водэ, татары спалили большинство тамошних запасов хлеба, из-за чего в Молдавии начался сильный голод и турецкая армия, стабильное снабжение которой благодаря этому стало невозможным, не смогла воспользоваться своим успехом и выбить Мелецкого из Хотина, который таким образом остался в польско-русских руках. Впрочем, все понимали, что это только передышка. Что вдохновленные своим успехом турки на следующий год возобновят наступление. В начале мая 1575 года в Стенжице собрался сейм, который принял предложенный царем план защиты Польши и Великого княжества Литовского от наступления противника. Было решено увеличить коронное войско, доведя его численность до 30 тыс. чел., выделив для него 300 тыс. злотых, для сбора которого было объявлено о сборе особого налога - “поголовщины”. Был одобрен и набор в пехотную службу королевских крестьян, с каждых двадцати волок (а не с десяти, как было до этого) по человеку (правда в качестве меры была принята не литовская, а более мелкая польская волока – 15 десятин). Санкционирован сбор “посполитого рушенья”. Правда и в этот момент противники царя попытались выступить против него с обвинениями в установлении тирании и нарушения “кардинальных прав” знати. В ответ Иван IV отвергнув все обвинения (на территории Великого княжества Литовского, где селились присягнувшие царю шляхтичи не действовало польское право, а формирование “выбранецкой пехоты” происходило в землях напрямую принадлежащих Государю, что выводило этот вопрос за рамки полномочий сейма), сам перешел в наступление подняв вопрос о поведении своих противников во время замирения Гданьска, которое при желании можно было истолковать как государственную измену (а как еще можно классифицировать саботаж, а то и прямое противодействие попыткам Государя умиротворить “мятежную провинцию”?). Однако не все было благополучно. Поскольку сбор “посполитого рушения” намечался на время уборки урожая, то шляхтичи не спешили на военную службу, оправдываясь тем, что это может привести к их полному разорению (справедливости ради надо признать, что во многих случаях это соответствовало истине). В связи с этим Иван IV предложил заменить военную службу для неявившихся специальным налогом на войну “во благо Отечества” (мера со стороны царя явно вынужденная, на которую он пошел только из-за полной невозможности собрать “рушение”). Но паны, заседавшие в сенате, представили это как опасный и революционный шаг, нарушающий привилегии знати. Тогда Иван IV прибег к решительному средству: он предложил ввести в сенат представителей шляхетства (по примеру русских “думных дворян”), что поставило под угрозу монополию магнатерии на правление в этом органе власти, заставив их пойти на уступки, согласившись, хотя и с великим неудовольствием, разложить налог и поручить его сбор старостам.
Леший: В Литве ситуация была еще сложней. В отличие от Польши там царь действовал решительней. Чему во многом способствовала сложившаяся в течении двадцати четырех лет, протекших со смерти Сигизмунда I Старого обстановка в Великом княжестве. При Сигизмунде II Августе вся власть сконцентрировалась в руках нескольких магнатских семей (в первую очередь Радзивиллов), что, прежде всего проявилось в сфере отправления правосудия. Можновладцы сосредоточили в своих руках все главные судебные должности в государстве и злоупотребляли своим положением ко вреду всем остальным сословиям, включая даже рыцарство. Своим друзьям и приятелям, которые по делу были ответчикам, судьи давали отсрочку, неоднократно откладывали разбирательство, так что истцы часто бросали свои претензии, потеряв надежду добиться справедливости. Угнетали тяжущиеся также и частые, произвольно назначаемые явки в суд, ибо держали тяжущегося в постоянном беспокойстве, а при неаккуратном вручении судебного “позва” лишали нередко самой возможности стать на суде. Беднейшие рыцари благодаря многочисленным и громаднейшим судебным пошлинам часто даже отказывались от восстановления своих прав судом. Против несправедливого приговора судей, особенно в тяжбе с богатым и знатным человеком, почти не было никаких средств. Официально можно было на несправедливый приговор судьи жаловаться и самому Великому князю; но на решения князя оказывали могущественное влияние те же магнаты, которые опираясь на свою власть, богатство, влияние и связи, позволяли себе чинить всякие обиды и несправедливости в отношении всего остального населения, не останавливаясь подчас даже перед тем, что подвергали открытой экзекуции тех представителей шляхты, которые решались на выражение несогласия с решениями магнатерии. В виду этого не удивительно, что после избрания новым Государем Ивана IV, который демонстрируя “равноудаленность” как от различных магнатов, так и шляхты, позиционировал себя как “третья сила” и гарант соблюдения порядка и “диктатуры закона” в стране. Все это (с учетом начало наделения шляхтичей поместьями в колонизируемых южных областях) принесло ему, с одной стороны, огромную популярность среди шляхты и простолюдинов, которые твердо выступали на стороне нового Государя, особенно в тех его мерах, что были направлены против магнатов. А с другой стороны вызвало ненависть магнатерии, из-за чего в княжестве к 1575 году сложилась взрывоопасная ситуация. Объединившиеся в союз такие семейства, как Ходкевичи, протестантская и католическая ветвь Радзивиллов представляли из себя нешуточную силу, с которой был вынужден считаться даже царь. И хотя в мае 1575 года станы литовского сейма определили дать со своих имений подать на увеличение наемных войск, а именно: 10 грошей с сохи, но собранное на эти деньги войско царь был вынужден оставить по большей части в самой Литве для предупреждения возможного выступления магнатов. В результате, не смотря на все меры, к августу месяцу на Днестре удалось сконцентрировать только 35-тыс. королевскую армию, численности которой было явно недостаточно для успешного отражения турецкого вторжения. И взгляд царя опять обратился к такой силе, как малороссийские казаки, численность которых было первоначально решено довести до 20 тыс. чел., для чего в дополнение к уже с существующим шести полкам было сформировано еще десять: Браславский, Уманский, Кальницкий, Киевский, Кропивинский, Прилуцкий, Миргородский, Полтавский, Гадячский, Могилевский (Могилев-Подольский). Однако вскоре количество записавшихся превысило эту цифру в два раза, достигнув 40 тыс. чел. (согласно Александру Волынскому в 1575 году польское правительство оценивало общую численность казаков в 60 тыс. чел.). Между тем сменивший Селима II турецкий султан Мурад ІІI отмобилизовал войска, приказал главному адмиралу прикрыть Стамбул эскадрой из 40 галер от возможного нападения морского казачьего войска и в апреле отправился в поход на север. Вскоре, Низовое Днепровское казачье войско начало активные военные действия на море. В начале июня 1575 года казачья флотилия показалась напротив устья Днестра. Турецкая эскадра Халиль-паши потопила 5, захватила 18 казацких чаек и пленила около 300 казаков. Для защиты устья Дуная султан отправил главного адмирала с эскадрой. Но казаки миновали турецкий флот, сожгли городок Ахиоль, а затем на 16 чайках пошли к Стамбулу. Имея лишь три галеры, начальник охраны дворца не осмелился на морской бой с казаками и только с ужасом смотрел, как те разрушали ближайшие поселки. Казаки донимали турок и в других местах, держа их в постоянном напряжении, вынуждая постоянно обращаться к султану за помощью. В июле одна часть казаков морем отправилась на Трапезунд, а другая - в район Дуная, где строился мост для переправы турецкой армии. Против них Халиль-паша 11 июля отправил 150 кораблей разного типа. В морском бое казаки вышли победителями, потом высадились на берег над Прутом и завязали бои татарами. Достаточно активно действовало и “служилое” казачье войско. В июле - первой половине августа небольшие казацкие отряды разошлись по территории Молдавии и развернули активные военные действия. Они сожгли села в околицах Сорок и других многих городов и даже разбили личную охрану хозяина. Тот должен был убегать за Дунай под защиту турецких войск, а казаки взяли под свой контроль чуть на всю страну. Основное казацкое войско держалось кучи, готовое отбить нападения татарской орды или турок.
Леший: В середине августа вся турецкая армия переправилась через Дунай и двинулась в глубь Молдавии. Казацкие отряды навязывали неожиданные бои авангардным частям турок и таким образом задерживали продвижение всей армии. Один из них численностью 300 чел. при отступлении от Сучавы натолкнулся на татарскую орду и был должен был обороняться лагерем. Турецкий султан бросил против него чуть не все войска. Приблизительно 100 казаков пробились к р. Прут и засели там в большой пещере и несколько дней отбивали все штурмы врага. Только дымом турки выкурили казаков из убежища и всех перебили. 200 казаков переправились через Прут, и, отбиваясь от татарской конницы, заложили оборонный лагерь и целый день защищались от противника. Под прикрытием ночи казаки выскользнули из лагеря, разделились на две части и отступили лесом. Но на утро их догнали вражеские подразделения и вынудили опять стать лагерем. Только под вечер туркам удалось прорвать оборону защитников, ворваться в лагерь и захватить 30 израненных и до смерти замученных казаков. Всего же в руки турок попало до 200 пленных из числа передовых казацких отрядов и почти всех их казнили. Тем временем королевское войско под командованием самого царя 20 августа переправилось на правый берег Днестра и заложило лагерь под Хотином. А 26 августа под Хотин подошел и турецкий султан со своей армией. Силы противников были неравными. Турецкая армия насчитывала до 120 тыс. чел., не считая 70 тыс. татар. Численность русско-польской армии не превышала 75 тыс. чел. Включая 40 тыс. казаков, на которых и пришлись первые удары турок, которые 2 сентября под прикрытием непрерывного огня ринулись на штурм казачьего лагеря. Но казаки выдержали наступление, под вечер перешли в контратаку, глубоко вклинились в ряды противника и отбросили его на исходные позиции, захватив большие трофеи (включая 12 полевых пушек), и уничтожив до 1 тыс. вражеских воинов. 3 сентября турки вновь безуспешно штурмовали казачьи укрепления, в ходе чего потеряли до 2 тыс. чел. На следующий день турецкая армия пять часов атаковала позиции казаков и частично русских и поляков. Вся турецкая артиллерия открыла по казачьему лагерю сокрушительный огонь. Как позднее описывали участники битвы, еще никогда они не слышали такого пушечного гула. Казаки метким огнем отбили все атаки, а затем при поддержке польского отряда Котляревского вынудили противника отступить. В темноте казаки ринулись в наступление и вклинились в турецкий лагерь, где началась большая паника. Но не поддержанные основным войском казаки отступили (позднее ряд историков будет критиковать Ивана IV за излишнюю осторожность, из-за которой, по их мнению, в тот день была упущена возможность полной победы над турецкой армии). На следующий день противники хоронили погибших. А затем казаки добровольцы из королевской армии сделали ночное нападение на татарский лагерь, много татар убили, хотя и сами потеряли почти тысячу человек. На рассвете 7 сентября 150 турецких пушек открыли сокрушительный огонь по русско-польскому лагерю. Противник ринулся на его штурм. До полудня над полем битвы висел густой пороховой дым и слышался непрерывным грохот. Но общими силами русские и поляки отбросили врага. 8 сентября казаки подпустили тесные вражеские ряды почти до своих окопов, неожиданно приподнялись и открыли сокрушительный залповый огонь по ним. Первый ряд стрелял, другие заряжали мушкеты. Огонь велся непрерывно. В рядах наступающих были пробиты большие "бреши" и остатки их бросились наутек. 10-11 сентября королевские войска опять отбивали атаки врага. А на следующий день командующий казаками Богдан Ружинский организовал самостоятельное нападение на противника. Когда после сытного ужина турки и татары, как обычно, заснули, казаки тихо сняли часовых и всей толпой навалились на палаточный лагерь врага. Где, благодаря эффекту неожиданности, им сопутствовал успех. Захватив все, что можно было, казаки начали отходить, а оставленное прикрытие отбросило преследователей. Обе стороны понесли тяжелые потери. Положение русских и поляков, впрочем, также ухудшалось. Нехватало пищи, фуража, начались эпидемии. Татарские орды отошли с целью опустошения малороссийских земель, что вызывало сильное волнение среди казаков. Они даже были готовы оставить позиции и идти на спасение своих близких и родственников. Только личное вмешательство царя спасло дело. А между тем Мурад ІІI перегруппировал войска и 15 сентября бросил их на русско-польский лагерь. Наступление велось с трех сторон, а пушечный огонь был таким, что от него, как писал позже участник битвы, земля тряслась. Однако русско-польской армии удалось отстоять свои позиции. На совете 16 сентября польско-русское командование констатировало падение боевого духа защитников и решило для его поднятия перейти к наступательной тактике малыми силами. Это была победа гетмана Ружинского, который с самого начала войны ратовал за нее. 8 тыс. казаков во главе с Ружинским ночью ворвались в палаточный лагерь турок и вдребезги опустошил его. Такие же ночные атаки они повторили и 18 сентября. Вынашивался замысел генерального наступления на противника. Тем более, что были явными признаки падения морального духа турецкой армии. 25 сентября русские и поляки отбили дежурный штурм противника. А 28 сентября произошла решающая битва Хотинской войны. В ней принимали участие все силы воюющих сторон. Пушки вели беспрестанный огонь, турки и татары шли бесконечными волнами. В отдельных местах они вклинились в русско-польский лагерь и только упорное сопротивление защитников позволило избежать взлома турками русско-польских позиций. Под вечер на обессиленное турецкое войско перешел в наступление уже сам Иван IV, отбросив противника от Хотина. Победа была полной. Но потери были таковы, что ни преследовать отступающую турецкую армию, ни занимать Молдавию не стали, ограничившись лишь только закреплением в Хотине.
Леший: Эта победа имела несколько неожиданное продолжение. В октябре 1575 года в Краков прибыло посольство Иоганна Кобенцля и Даниила Бухау от императора Священной Римской империи Максимиллиана II, которое предложило Ивану IV участие в антитурецкой лиге из империи, Испании, Рима и других христианских государей, чтобы “тех неверных людей могли выгнать за Арапы до Азии” и чтобы “все цесарство Греческое на всход солнца к твоему величеству пришло”. Перед Иваном IV рисовалась перспектива утверждения его власти после победоносной войны с османами в бывших владениях Восточной Римской (Византийской) империи — перспектива, к которой царь не мог остаться равнодушным. Тем более, что среди государей католической Европы XV—XVI веков представители Австрийского дома — Габсбурги — занимали особое место. Так сложилось, что с середины XV века только представители этого рода занимали трон императоров Священной Римской империи. Носившее это имя огромное государство, границы которого охватывали территорию Германии, Нидерландов, значительную часть Франции и Италии, уже давно превратилось в эфемерное политическое образование, но обладателю императорского трона было обеспечено наиболее почетное первое место в иерархии европейских государей, а историческая традиция возлагала на носителя императорского сана (подобно тому, как это было в православном мире с басилевсом Восточной Римской империи) особую ответственность за судьбы христианского мира. В эпоху Нового времени эта традиция стала наполняться новым содержанием. Дело в том, что в первой половине XVI века под властью Фердинанда Габсбурга оказались такие страны, как Австрия, Чехия и Венгрия, лежавшие на пути продвижения османов в Европу. Волею обстоятельств носители императорского сана оказались в роли защитников христианской Европы от угрозы со стороны мира ислама. Османская империя представляла собой мощную военную державу, с которой было нелегко бороться, поэтому Габсбургам приходилось, апеллируя к общехристианской солидарности, выступать организаторами союза христианских государств — союза, который положил бы конец продвижению османов и даже, может быть, отбросил их в Азию, откуда они пришли. Эта роль Габсбургов в европейской политической жизни была хорошо известна в Москве, где в правление отца царя Василия III неоднократно появлялись австрийские послы, предлагавшие свое посредничество для заключения мира между Россией и Великим княжеством Литовским, чтобы затем эти государства вместе с Габсбургами обратили оружие против османов. В малолетство Ивана IV эти связи прервались и долгое время не возобновлялись. Лишь в конце 60-х годов XVI века, когда резко возросла опасность, угрожавшая России со стороны Османской империи и Крыма, царь принял решение возобновить утраченные связи с Веной. Речь шла прежде всего о том, чтобы найти союзников в борьбе с угрожавшей опасностью с юга. Однако уже в это время у царя существовали гораздо более далеко идущие планы. Не смотря на удаление Адашева, Сильвестра и Курлятеева, Иван IV по прежнему мечтал о покорении Крыма и богатых южных земель. Сближение с Габсбургами было одним из путей, ведущих к этой цели. К началу 1572 года царь уже знал, что его инициатива встретила благоприятный отклик в Вене: император Максимилиан II просил “опасной грамоты” для послов, которых он намеревался прислать в Москву. В этих условиях, заинтересованные в союзе с Россией против Турции Габсбурги не стремились противодействовать желанию Ивана IV стать польским королем, поскольку вступив на польский трон и заключив союз с Габсбургами, он повел бы соединенные силы России и Литвы и Польши против османов. Еще в ноябре 1572 года Максимилиан II отправил в Москву своего дипломата Магнуса Паули с миссией договориться о согласованных действиях обоих государей на польских выборах и заключить с Москвой антиосманский союз. Император Священной Римской империи заявлял, что хотел бы видеть на польском троне Ивана IV, но при условии: “И стоят б им с одново против турецкого и против всех татарских государей”. Таким образом, соглашение двух государств по польскому вопросу должно было сопровождаться заключением между ними союза, направленного против Османской империи. О заинтересованности Габсбургов в заключении такого союза Магнус Паули говорил и специально: «И цесарь со всем цесарским чином приговорили со государем Московским мир вечной постановити, на татарских государей стояти с одного». После избрания Ивана IV королем Польши и Великим князем Литовским, казалось пришло время для осуществления этой договоренности. В декабре 1574 года царь снова принимал Магнуса Паули. Император сообщал о своем намерении прислать в Москву “великих послов”, которые выработали бы соглашение по всем интересующим стороны вопросам и “промеж ими любительное приятельство и суседство крестным целованьем закрепили”. И вот теперь, император Максимилиан II не только изъявлял свое согласие на союз, но и выступал инициатором создания военной коалиции против общего с Россией врага. В свете всего этого планы большого антиосманского союза Габсбургов, России, Польши и Литвы приобретали реальные очертания. Ответное посольство князя Сугорского и дьяка Арцыбашева прибыло прямо в Регенсбург к 7 июля 1576 года, где в это время в полном разгаре была работа Регенсбургского рейхстага. Русский вопрос, продолжавший интересовать Ганзу и восточно-имперских князей, недавно привлекший внимание французской и испанской дипломатии, был злобой дня и в порядке занятий рейхстага занимал первое место. Русское посольство князя Сугорского вызвало всеобщий интерес и внимание; по рукам ходили резанные на дереве изображения (своего рода “фотографии") московских послов; около них и имени московского царя выросла богатая памфлетная литература. Звезда московского царя, “единственного под солнцем страшилы басурман и латинов", стояла в зените.
Леший: Сам царь, не дожидаясь окончательных результатов переговоров по проекту совместной антитурецкой борьбы, стал предпринимать первые шаги для его осуществления. К этому времени при дворе Ивана IV нашел себе приют и изгнанный незадолго до этого османами молдавский воевода Богдан Александрович. В окружении царя появились и другие знатные выходцы с Балкан: “Радул мутьянской воеводич, Стефан волоской воеводич, Микифор гречанин”. Подготавливая почву для формирования такого союза, царь одновременно предпринял новые шаги для подготовки наступления на Крым и османские крепости в Северном Причерноморье. Зимой — весной 1576 года к гетману днепровских казаков (как “служилых”, так и “низовых”) князю Богдану Ружинскому было послано денежное жалованье, «запасы» и порох, и казаки «ялись государю крепко служити». Тогда же за днепровскими порогами появились и отряды «государевых», то есть московских служилых казаков. Выполняя царский наказ Ружинский с 15 тыс. казаков ворвался в татарские владения за Перекоп. Вступивший с ними в сражение наместник Перекопа мурза Дербыш был разбит и бежал. Опустошив Кафу и Гезлев Ружинский после похода на Крым пустился в открытое море, к побережью Турции, где взял штурмом Трапезунд и Синоп, после чего подходил даже к Константинополю и "взяле поде ниме многія корысти". После новых нападений на крымские улусы, как сообщал в Москву русский гонец Иван Мясоедов, “за Перекопом, де, никово людей не осталось, все, де, за Перекоп збежали от казаков”. Но на этот раз нападениями казаков дело не ограничилось. В конце 1575 года началась подготовка к крымскому походу, заключавшаяся в объявлении указа “Великого Государя” о сборе ратных людей, в составлении в разрядах росписей их по полкам, в определении сборных пунктов, в изыскании денежных средств, в подготовке наряда и боеприпасов, в заготовке продовольствия, в комплектовании обоза. Как всегда встал вопрос о финансировании. В октябре 1575 года в Москве, по распоряжению царя, был созван Земской собор, на котором Иван IV потребовал от церкви, в связи с нуждой государевой казны пополнить ее своими средствами. Встретившись с сопротивлением духовенства, царь обрушился с упреками к высшим церковным сановникам: они “захватили все богатства”, в частности “третью часть аренд и деревень”, ведут праздную жизнь, “гоняются” за боярами, лукаво оправдываясь тем, что без боярских даяний их обители оскудеют. Но на Соборе царю пришлось столкнуться и с другой проблемой. Русское дворянство уже давно с завистью смотрело на особое привилегированное положение польской шляхты, с его “кардинальными правами” и “златыми вольностями”. И на Соборе 1575 года значительная группа дворян подала царю прошение о выдаче русскому дворянскому сословию грамоты уравнивающей их права и свободы с польскими. Реакция царя была жесткой. Свыше ста дворян, подписавших это прошение было арестовано. Из них было казнено 40 человек, остальные драны кнутом. Репрессии обрушились и на духовенство. Видя, что “добром” церковь нельзя заставить расстаться с частью своих богатств, царь увязал выступление дворян на Соборе с рядом церковных иерархов. Были арестованы новгородский архиепископ Леонид, архимандрид Чудова монастыря Евфимий, архимандрид Симонова монастыря Иосиф, начато “сыскное дело” против митрополита Антония. Обвиненные в связях с шведским королем, распущенности и занятии колдовством (последние два обвинения подтвердились полностью), архимандриды Евфимий и Иосиф были казнены. Приговорен к смерти был и Леонид, но Иван IV проявил снисхождение, заменив ему смертную казнь вечным заточением. Владыку посадили на хлеб и воду, и он вскоре умер. Благодаря этому царю удалось сломить сопротивление духовенства и добиться от них отчуждения в пользу казны вотчин, незаконно отданных монастырям и выплаты ими крупных штрафов за прием этих земель. Получив таким образов “на руки” необходимые средства. Принятый план удара по Крыму был грандиозен по своему размаху. Наступление было решено проводить силами Русского царства и Великого княжества Литовского – в связи с тем, что по польским законам сбор “посполитого рушенья” разрешался только для войны на территории собственно Польши, а за заграничные походы шляхте надо было платить, от использования польских сил было решено отказаться.
Леший: К западу от Белгорода в районе Ахтырка-Сумы-Хотмыжск-Красный Кут началось сосредоточение русской армии, во главе с князем Иваном Федоровичем Мстиславским, и вторым воеводой князем Федором Михайловичем Трубецким. По специальному решению в этом походе воеводы должны были служить “без мест”. 22 февраля 1576 года назначенные воеводы выехали из Москвы к своим полкам. И маю месяцу войско окончило, состоя согласно росписи: Дворяне, дети боярские – 18105 чел. (их сопровождало более 20 тыс. боевых холопов) Стрельцы – 11262 чел. Посошная рать (обоз и “инженерные войска”) - 8735 чел. Итого: около 40 тыс. чел. конницы и 20 тыс. чел. пехоты. Кроме этого большого войска, была организована “плавная судовая рать” во главе с князем Никитой Тюфякиным из трех полков; в их состав наряду со служилыми людьми из разных городов входили донские казаки. В начале мая полки двинулись мимо Полтавы на юг, переправились через реки Орель и Самару и соединившись в у построенной на правом берегу Днепра по приказу Ивана IV в августе 1575 года возле первого из днепровских порогов – Кодацкого, крепости Кодак с собранной литовской ратью (15 тыс. “служилых казаков, 5 тыс. “немецких” наемников и 5 тыс. чел. шляхетской конницы) во главе с самим царем, медленно продвигались в направлении к Конским Водам. 13 июня войско переправилось через р. Конские Воды и стало лагерем недалеко от Днепра. Вскоре стало известно, что степь горит, подожженная татарами с целью лишить подножного корма конницу, обозных и артиллерийских лошадей. Вся степь «почав от Конских Вод до самого Крыму пожарами» выгорела, вследствие чего оказалась широкой (200 верст) оборонительной полосой на подступах к Перекопу. На собранном царем военном совете решили продолжать поход. За двое суток прошли только около 12 верст, но лошади и люди обессилели, так как сказались отсутствие подножного корма, воды и недостаток продовольствия. Только на флангах главного операционного направления обозначились тактические успехи. У Овечьих Вод донские казаки разбили значительный отряд татар. Посланные к Казы-Кермену казаки нанесли поражение противнику в районе урочища Каратебеня. Но все это не решало исхода борьбы, так как главные силы русско-украинского войска не могли продолжать поход. 17 июня вновь был собран военный совет, высказавшийся за прекращение похода. Иван IV приказал отступать, прикрывшись сильным арьергардом, состоявшим из русско-литовской конницы, получившей задачу осаждать Казы-Кермен. 20 июня походное войско снова было у Конских Вод, где отдыхало около двух недель. 14 августа полки возвратились в свой исходный район — берега р. Мерло, где были распущены по домам. Неудача этого мероприятия не остановила царя, который тут же стал готовить следующий поход. По его приказу, южнее Кодака, на о-ве Хортица была заложена новая, Свято-Георгиевская крепость, имевшая задачей подвинуть русские рубежи поближе к Крыму, и создать опорный пункт для готовившегося следующего похода. Но в самом конце 1576 года из Германии пришли известия о смерти императора Максимилиана II. И хотя его сын и преемник Рудольф II не менее своего отца горел желанием изгнать турок, Военный совет 1577 года принял предложение Лазаруша Швенди, командующего войсками Верхней Венгрии, воздерживаться от провокаций и сохранять мир, укрепляя тем временем линию обороны (последнее было исполнено без должной эффективности). Таких же взглядов придерживался Иштван Батори (Стефан Баторий), сменивший в 1571 году Яноша-Сигизмунда в качестве князя Трансильвании. Никто не горел желанием, по словам венгерского генерала Миклоша Палфи, "вскрывать этот ящик", в котором, как они думали, было полно "ядовитых гадов, всяких паразитов и скорпионов". Поняв, что идея возрождения антитурецкой коалиции провалилась, Иван IV отменил военные приготовления, освободил из заточение крымских послов и вместе с ними отправил в Крым Афанасия Нагого, с предложением о заключении мира.
Леший: P.S. Победоносная Ливонская война 1+2 (сборник) тут: http://alternativa.borda.ru/?1-13-0-00000302-000-0-0-1170357767
Леший: Коллеги, кто хочет получить готовую часть таймлайна "Победоносная Ливонская война" единым файлом, давайте "мыло". Вышлю.
Эк: прошу мне kdb@volgogradenergo.elektra.ru
georg: Леший пишет: Прилуцкий, Миргородский, Полтавский, Гадячский Анахронизм. На 1570ые этих городов еще нет. Левобережье еще вообще почти не заселено, его колонизация началась в РИ только в 1590ых.
Леший: georg пишет: Анахронизм. На 1570ые этих городов еще нет. Левобережье еще вообще почти не заселено, его колонизация началась в РИ только в 1590ых. Ой! Мой ляп. Исправим. P.S. Спасибо за замечание.
Tuman: Двайте и мне, если не затруднит, буду признателен: vadimss@list.ru
Виталий: Леший пишет: Коллеги, кто хочет получить готовую часть таймлайна "Победоносная Ливонская война" единым файлом, давайте "мыло". Вышлю. О!!! Леший, мне тоже емсли не затруднит jack30 собака list.ru
Mukhin: И мне, если можно. mukhin@mail.ru
Руслан: И мне пожалуйста Ruslan160273@yandex.ru
Tuman: Cпасибо Леший! Получил!!!
Леший: По поступившим замечаниям проводится некоторая корректировка текста. Так (замечание georg-a): Леший пишет: И взгляд царя опять обратился к такой силе, как малороссийские казаки, численность которых было первоначально решено довести до 20 тыс. чел., для чего в дополнение к уже с существующим шести полкам было сформировано еще десять: Браславский, Уманский, Кальницкий, Киевский, Кропивинский, Прилуцкий, Миргородский, Полтавский, Гадячский, Могилевский (Могилев-Подольский). Вместо этого теперь: В результате, не смотря на все меры, к августу месяцу на Днестре удалось сконцентрировать только 35-тыс. королевскую армию, численности которой было явно недостаточно для успешного отражения турецкого вторжения. И взгляд царя опять обратился к такой силе, как малороссийские казаки, численность которых было первоначально решено довести до 20 тыс. чел., для чего в дополнение к уже с существующим шести полкам было сформировано еще десять: Браславский, Уманский, Кальницкий, Киевский, Лысанский, Калицкий, Богуславский, Паловецкий, Фастовский, Могилевский (Могилев-Подольский). А вместо (замечание Радуги): Леший пишет: Турецкая армия насчитывала до 120 тыс. чел., не считая 70 тыс. татар. Турецкая армия насчитывала до 120 тыс. чел., не считая 40 тыс. татар. (урежем осетра).
Леший: Большая просьба к модераторам удалить следующий кусок таймлана из предыдущих постов: Леший пишет: Неудача этого мероприятия не остановила царя, который тут же стал готовить следующий поход. По его приказу, южнее Кодака, на о-ве Хортица была заложена новая, Свято-Георгиевская крепость, имевшая задачей подвинуть русские рубежи поближе к Крыму, и создать опорный пункт для готовившегося следующего похода. Но в самом конце 1576 года из Германии пришли известия о смерти императора Максимилиана II. И хотя его сын и преемник Рудольф II не менее своего отца горел желанием изгнать турок, Военный совет 1577 года принял предложение Лазаруша Швенди, командующего войсками Верхней Венгрии, воздерживаться от провокаций и сохранять мир, укрепляя тем временем линию обороны (последнее было исполнено без должной эффективности). Таких же взглядов придерживался Иштван Батори (Стефан Баторий), сменивший в 1571 году Яноша-Сигизмунда в качестве князя Трансильвании. Никто не горел желанием, по словам венгерского генерала Миклоша Палфи, "вскрывать этот ящик", в котором, как они думали, было полно "ядовитых гадов, всяких паразитов и скорпионов". Поняв, что идея возрождения антитурецкой коалиции провалилась, Иван IV отменил военные приготовления, освободил из заточение крымских послов и вместе с ними отправил в Крым Афанасия Нагого, с предложением о заключении мира. Поскольку он изменен. Вот отредактированная часть: Неудача этого мероприятия не остановила царя, который тут же стал готовить следующий поход. По его приказу, южнее Кодака, на о-ве Хортица была заложена новая, Свято-Георгиевская крепость, имевшая задачей подвинуть русские рубежи поближе к Крыму, и создать опорный пункт для готовившегося следующего похода. Правда в самом конце 1576 года из Германии пришли известия о смерти императора Максимилиана II. И хотя его сын и преемник Рудольф II не менее своего отца горел желанием изгнать турок, имперский военный совет 1577 года принял предложение Лазаруша Швенди, командующего войсками Верхней Венгрии, воздерживаться от провокаций и сохранять мир, укрепляя тем временем линию обороны (последнее было исполнено без должной эффективности), что означало полный крах идеи антитурецкой коалиции. Тем не менее, Иван IV не стал отменять свое решение об организации второго крымского похода русского войска. Новый план заключался в том, чтобы поход осуществить ранней весной, избегая степных пожаров и имея достаточное количество подножного корма и воды. Учитывая опыт первого похода была проведена более тщательная подготовка следующего похода, в частности, было решено взять с собой стенобитные машины, заготовить штурмовые лестницы (в степи для их изготовления не было материалов), построить на Днепре чайки (для действий со стороны реки против Казы-Кермена). Предполагалось также для обеспечения тыла при наступлении через каждые четыре перехода устраивать небольшие земляные укрепления. Пунктами сосредоточения походного войска были назначены Рыльск, Обоянь, Чугуев и Сумы (большой полк). На рубеже р. Самары намечалось присоединение литовской рати. Но второй поход на Крым так и не состоялся. Еще накануне первого похода шведский король Юхан III, который будучи женат на Анне Ягеллон используя тот факт, что основные силы русского царя были связаны на юге, вступил в соглашение с рядом как литовских, так и польских магнатов, предлагая им восстать против “тирана”, и обещая свою помощь. Как утверждали сторонники шведского короля, в этом случае “Юхан если не всем Московским государством овладеет, то по меньшей мере возьмет Псков и Смоленск, а военными кораблями шведскими загородит морскую дорогу в Балтийское и Белое моря, отчего Московскому государству великий убыток будет”. Следствием чего стала определенная консолидация польских и части литовских магнатов вокруг персоны шведского короля. Немалую роль в этом сыграл римский посланник в Польше и Литве нунций Викентий Лаурео, который был настроен радикально против Ивана IV. Ему удалось привлечь на свою сторону таких видных магнатов, как Альберт Лаский, Станислав Пац, Андрей Зборовский, люблинский воевода Ян Тарло, епископ краковский Филипп Падневский, которые и составили “пентархию”, в котором оппозиция Ивану IV нашла для себя сильную опору и руководство. Уладивши таким образом дело в Польше, Лауреано обратился к Литве, где заимел верного помошника в лице киевского епископа Николая Паца (брат Станислава Паца). Ему удалось убедить самые сильные фамилии — Радзивиллов и Ходкевичей, примкнуть к выступлению против “тирана”, обещая что шведский король восстановит их в прежнем влиянии в Великом княжестве и прекратит редукцию имений. В октябре 1576 года большая часть сенаторов предъявила царю ультиматум с требованием немедленно утвердить требуемые статьи (“артикулы”) о правах и свободах знати. Иван IV, как и ожидалось, отклонил его. После чего собравшиеся в Сандомире магнаты составили конфедерацию направленную против царя, и под их давлением большая часть сенаторов своим решением объявила о низложении “тирана” и провозгласил новым королем Юхана Шведского. Хотя это решение было недействительным с юридической точки зрения, поскольку его отказался утвердить польский примас католической церкви Яков Уханьский, в отсутствие Государя выполнявший функции наместника, но после того как один из конфедератов, Самуил Зборовский, в припадке гнева убил примаса прямо в зале заседания сената, второй человек в церковной иерархии страны (и один из лидеров конфедератов) краковский епископ Филипп Падневский самовольно приняв на себя обязанности примаса подписал акт о детронизации Ивана IV. Правда не все в Польше поддержали эти действия. Куявский епископ Станислав Карнковский, радеевский староста Рафаил Лещинский и коронный гетман Николай Мелецкий провозгласили это решение незаконным и объявили о своей поддержке Ивана IV. В стране, по сути, началась гражданская война. Одновременно с этим в Литве виленский и жмудский старосты Николай Радзивилл и Иеремия Ходкевич заявив о незаконности отбора у них ряда имений, полученных их семьями от предыдущего Государя, так же подняли мятеж, установив свой контроль на северо-восточной частью княжества. К их мятежу примкнула и Рига, решившая воспользоваться моментом и восстановить свой статус “вольного города”. Собранное ими 12-тыс. войско 11 декабря осадило Полоцк. Были проведены подступы к стенам внешних укреплений, и открыта по ним бомбардировка из пушек. Видя невозможность здесь удержаться, возглавлявшие оборону города князья Василий Телятевский и Дмитрий Щербатый подожгли укрепление и отошли в Большой город. Царь, узнав об осаде Полоцка в Киеве, в декабре послал туда три отряда. Воеводе Хилкову он приказал с двумя тысячами татар разорять Курземье и Жемайтию. Второй отряд получил задание идти в Карелию воевать со шведами. Воеводе князю Ивану Шуйскому поручил как можно скорее идти на усиление гарнизона Полоцка. И который заняв крепость Сокол оттуда препятствовал подвозу фуража и продовольствия к осаждавшим, в лагере которых из-за этого начался голод. Положение осложнялось еще тем, что не привыкшие воевать зимой немецкие и венгерские наемники начали бунтовать. И не видя способа справится с возникшими трудностями, возглавлявший мятежников Николай Радзивилл “Рыжий” созвал военный совет, на котором большинство предводителей высказалось за то, чтобы прекратить осаду и отойти на зимние квартиры. И 29 декабря сняв осаду с Полоцка мятежники были вынуждены отступить. В самой Польше царила “замятня”. Избегая крупных сражений друг с другом вооруженные отряды противников и сторонников Ивана IV нападали на имения своих оппонентов. Разграбляли их маетности и выжигали посевы. В ноябре 1576 года, по договоренности с Сандомирской конфедерацией, под Гданьском высадилось 10-тыс. шведское войско во главе с Понтием де ла Гарди. По плану оно должно было овладеть городом (где не было крупного русского гарнизона), и вместе с конфедератами вступить в Литву, где предполагалось соединится с тамошними мятежниками. Но этот замысел дал сбой. Хотя жители Гданьска не имели никаких оснований любить Ивана IV, но желания уходить под власть Швеции у них было еще меньше. Тем более, что условия сдачи предусматривали взятие Гданьском на себя финансирование шведской армии в Польше. В то время как возглавлявший оборону города князь Петр Серебряный обещал от собственного имени, что в случае сохранения верности Гданьск будет освобожден от оставшейся части контрибуции. В результате шведская армия застряла на севере (наступать на Краков имея у себя в тылу неприятельские силы де ла Гарди не решился). И хотя, после тринадцати недель осады шведам удалось взять и сжечь Гдыню, Гданьск по прежнему держался, сковывая шведскую армию. В январе 1577 года по приказу Ивана IV две русские рати отправились в поход. Князь Иван Петрович Шуйский во главе с 17-тыс. армией выступил из района Полоцка, а воевода Дмитрий Иванович Хворостинин с 15-тыс. войском - из Вязьмы. Оба войска соединившись возле Орши двинулись оттуда “к Менску и Новогородку”(Минску и Новогрудку). Сам царь с основными силами (собранными для предполагаемого похода на Крым, и состоящими из 32-тыс. войска стоящего в Чернигове и 25-тыс. армии дислоцированной под Белой Церковью) был вынужден оставаться в Киеве, так как в середине января 20-тыс. крымская орда ворвалась в юго-западные русские земли и дошла до верховья Ингула, где разошлась на мелкие отряды. Кроме того ходили упорные слухи, что турецкий султан рассчитывая на нейтралитет Австрии и на ослабление русского царя вследствии выступления конфедератов готовит начать новое наступление двумя армиями. Главная армия (число которой предполагалось в 60 тыс. чел.) должна была выступить из Молдавии, взять Хотин и двинуться на Киев. Другая армия должна была овладеть, при поддержке флота, Азовом и разорить казачьи городки на Дону. В этих условиях Иван IV счел за лучшее начать переговоры о мире. Для чего было освобождено несколько захваченных ранее татарских вельмож и в их сопровождении в Крым выехал Афанасий Нагой, должный склонить хана к прекращению войны.
Леший: Продолжим В Литве события тем временем шли своим чередом. Первый бой с мятежниками обернулся не в пользу русских. Передовой отряд (1,5 тыс. чел.) повел себя легкомысленно, шел без разведки, на привалах не выставлял охранения. Благодаря чему 4-тыс. литовский отряд во главе с Кристофом Радзивиллом смог скрытно приблизиться и устроив ночное нападение уничтожить русский авангард. Но при подходе основных сил Шуйского и Хворостинина начал отход к Минску, где под Борисовым соединился с основными силами мятежников, которые достигли численности в 12 тыс. чел. И 17 февраля подошедшие части русской армии были вынуждены принять бой. Построив стрельцов и “немецкую” пехоту в центре, а рейтар и поместную конницу сосредоточив на флангах, Шуйский и Хворостинин приняли удар литовской панцирной конницы, которая всей массой навалилась на русский центр, рассчитывая смять его, но уткнулась в пики пехоты, и попала под обстрел из пищалей и легких пушек. Возникла мешанина побитых лошадей и всадников. По которой с флангов и ударила русская кавалерия. Армия Радзивилла стала пятиться. Наконец дрогнула – и пошло повальное бегство, преследование и рубка бегущих. Армия мятежников была разгромлена наголову. Было взято в плен 3 тыс. человек, из них 6 полковников. Захватили весь лагерь, обозы, знамена, даже шатер и бунчук Радзивилла. Сам Николай Радзивилл и его сын Кристоф были оба ранены, но ушли с небольшим отрядом в Минск, где сумев собрать около 1,5 тыс. чел. оставили город отступив к Вильно. Однако оборона столицы Литвы была проблематичной. Город был укреплен весьма слабо. Шаткими оказались и настроения горожан. Перебежавший на сторону царя шляхтич Григорий Пиотровский докладывал, что “мещане виленские приговаривали... город сдать и государевых бояр и воевод встретить с образами и с хлебом от города за 10 верст, потому что им против государевых людей сидеть в городе не в силу”. Не видя возможности удержать Вильно своими силами Радзивилл, вместе с виленским епископом Валерианом Проташевичем направил делегацию в Ригу, а оттуда в Стокгольм – просить помощи у шведов. Но его положение в Вильно ухудшалось буквально не по дням, а по часам. Основу вооруженных сил мятежников составляли либо шляхтичи входящие в свиту или “почту” магната, либо наемники. Привлечь на свою сторону мелкую и среднюю шляхту не получалось – та сохраняла верность царю, а на попытки силой привлечь ее к борьбе отвечала сопротивлением. Содержание наемников требовало денег. Но все имевшиеся средства были уже израсходованы и платить было нечем. Собственно говоря, если бы Шуйский и Хворостинин продолжили бы натиск, то мятеж в Литве был бы полностью подавлен еще весной 1577 года. Но, вместо этого, русские воеводы заняв Минск остановили наступление. Причин для этого было пять. Во-первых, войска устали и им требовался отдых. Во-вторых, начиналась весенняя распутица, и дальнейшее продвижение войск было сильно затруднено. В-третьих, требовалось закрепить власть на уже “умиротворенных” территориях с целью обеспечения безопасного тыла. В-четверых, приближалось время весеннего сева и воеводы были вынуждены отпустить в имения большую часть поместной конницы для проведения посевных работ. И в пятых, была еще одна, негласная причина. Не желая делить лавры с Хворостиным, князь Шуйский преднамеренно не стал торопить свою армию, чтобы добившись устранения Хворостинина, самому взять столицу Великого княжества и приписать всю славу победителя себе. Все это дало мятежникам время оправиться и восстановить свои силы. Опираясь на финансовую помощь Риги, которая согласилась выделить ему крупную субсидию в обмен на отказ с его стороны от всех прав сюзеренитета над Ригой и признания свободного статуса города, а так же собрав с виленцев чрезвычайный военный налог в 100 тыс. злотых, Радзивилл смог довести численность своей армии до 8 тыс. чел. А учитывая, что мещане ненадежны, Радзивилл решил не подпускать русских к Вильно, а дать полевое сражение на подступах. Он выбрал удобную позицию на левом берегу р. Вилии, приказав построить тут укрепленный лагерь. Впрочем, усиливались и русские. Не смотря на то, что царь убрал Хворостинина из Минска, назначив его вторым воеводой стоящей под Белой Церковью армии, разгром мятежников склонил многих до этого колеблющихся на сторону царя. Видный витебский магнат Иван Сапега и его сын Лев собрав на свои средства около тысячи человек привел их на усиление русского войска. Их пример вдохновил остальных, и скоро под русские знамена потянулись и иные литовские хоругви, благодаря чему к середине лета, когда русские возобновили наступление, численность армии Шуйского насчитывала более 20 тыс. чел. И 28 июля русская армия подойдя к Вильно начала выдвигаться на исходные позиции для битвы. Форсировав болото и две речки, она на следующий день сосредоточилась у вражеского лагеря и начала атаки. Сражение длилось “от шестого часа дни до ночи”. Постоянным натиском оборону мятежников сломили. Части Радзивилла, сбитые с позиций, откатывались по мосту на правый берег Вилии.
Леший: Для прикрытия на верную оставили заслон немецкой наемной пехоты. Наемников перебили полностью, но свою задачу они выполнили – когда русские прорвались к переправе, противник поджег мост и таким образом спас остатки войска. После этой победы, не встречая сопротивления, царские полки вступили в Вильно. У Радзивилла осталось менее 3 тыс. чел., он уже без боев поспешно отступал в Жмудь. А части Шуйского, двигаясь за ним, занимали города, 8 августа – Ковно, через три недели – Гродно. Южнее наступала собранная под Черниговом армия во главе с Василием Федоровичем Скопиным-Шуйским. В июне-июле 1577 года захватив Гомель, Чичерск, Речицу, Жлобин, Рогачев, Бобруйск, взяв в результате короткого, но ожесточенного штурма Быхов и заняв Могилев, который не только сдался без боя, но и выставил на русскую службу около 800 человек, его армия 28 августа приблизилась к Слуцку, где 8 верстах от города его встретил князь Семен Слуцкий, который не желая воевать с единоверцами (такова официальная версия – князь Слуцкий был православным) согласился на сдачу города и всего княжества на милость русского царя. Что оставило без защиты окрестные города. И в начале сентября полки Скопина-Шуйского при минимальном сопротивлении взяли Клецк, Мышь, Ляховичи, Столовичи, Миргородок, Слоним, Новогрудок. Но под Несвижем встретил упорное сопротивление, и только 29 сентября столица владений Радзивиллов была взята. Одновременно с этим, в конце августа 1577 года на речных судах из Киева вверх по Днепру отправился отряд князя Александра Вишневецкого (300 чел.) - приводить “под царскую руку” Полесье. Эта флотилия вошла в Припять и 10 сентября подошла к Турову, где не встретив никакого сопротивления двинулся сухим путем к городу Давыдову. 16 сентября в версте от Давыдова его встретил отряд мятежников, общей численностью около 300 человек. После непродолжительного боя мятежники бежали в город, но русские ратники “на плечах противника” ворвались следом и захватили город. После чего вернулись к своим судам и поплыли вниз по реке Горыне к Припяти, затем по ней вверх до реки Вятлицы. Оттуда войско Вишневецкого сухим путем 20 сентября подошло к городу Столин. Там повторились события у Давыдова: мятежники после непродолжительного сопротивления бежали, а русские заняли город. От Столина Вишневецкий вернулся к Припяти, ратники опять сели на суда и поплыли до реки Пины. 25 сентября флотилия подошла к Пинску, который сдался практически без сопротивления. Последняя значительная операция в 1577 году состоялась поздней осенью на Брестчине. В начале октября 7-тыс. русский отряд во главе с Василием Юрьевичем Сабуровым пошел прямо на Берестье (Брест). Однако штурма не произошло. 3 ноября 1577 года жители Берестья сами открыли ворота подошедшему русскому авангарду и выдали скрывавшихся в городе мятежников. В этой ситуации часть правящей верхушки Великого княжества во главе с Иваном Иеронимовичем Ходкевичем пошла на соглашение с царем. В конце сентября 1577 года Ходкевичи сложили оружие и сдались на милость Государя, благодаря чему под власть Ивана IV без боя вернулась Жемайтия и Курземье. Отказавшиеся капитулировать Радзивиллы бежали в Ригу. В соседней Польше ситуация развивалась следующим образом: с наступлением 1577 года постепенно стали брать вверх конфедераты, которые установили свой контроль над большей частью коронных земель и стали проникать в Галицию. Узнав о начале мирных переговоров между русским царем, Крымским ханством и Турцией, Понтий де ла Гарди прекратил осаду Гданьска (тем более что его войска разорили окрестности из-за чего их снабжение стало проблематичным), и, оставив возле города 3-тыс. отряд, с основными силами устремился вглубь Польши и занял Краков, где соединился с основными силами конфедератов. Весной 1577 года сенат провозгласив новым коронным гетманом (вместо Николая Мелецкого) Альберта Лаского, объявил “посполитое рушение”, собиравшееся в районе Люблина. Выдвинув лозунг “возвращения” под власть Короны таких “исконных польских земель”, как Вост. Подолия, Волынь и Киевщина, и колонизации этого края, конфедератам удалось привлечь на свою сторону часть шляхты. Правда, в самый разгар сбора войска между де ла Гарди частью магнатов произошел раскол из-за т.н. “Прусского вопроса”. Суть его была в следующем. 20 марта 1568 года ушел в мир иной скованный параличом престарелый прусский герцог Альбрехт Гогенцоллерн. Спустя 16 часов в замке Нойхаузен за герцогом последовала его жена Анна Мария Брауншвейгская. (Почти одновременную смерть царственных супругов, разделенных расстоянием в 50 километров трудно объяснить простым совпадением. Хотя, возможно, герцогиня скончалась от огорчения, получив известие о смерти мужа. Возможно, кое-кто помог ей уйти в иной мир, и на то были веские причины).
Леший: Последние годы земной жизни герцога Альбрехта оказались далеко не безоблачными. Старый герцог почти выпустил из рук бразды правления и наивно доверился людям авантюристического склада характера. Брожение охватило умы. Народ пребывал в недоумении. В личной жизни у герцога Альбрехта не все ладилось. Его первая супруга Доротея Датская подарила ему шестерых детей, но до совершеннолетия дожила лишь Анна София, выданная замуж за Иоанна Мекленбургского. Затем герцог Альбрехт женился вторично на юной Анне Марии Брауншвейгской. Более чем сорокалетняя разница в возрасте не смутила пожилого герцога: слишком велико оказалось желание иметь наследника. Наследник действительно родился в 1553 году - принц Альбрехт Фридрих. Однако с принцем природа сыграла злую шутку. Дурные наследственные признаки сконцентрировались в несчастном юноше сверх всякой меры. Он явно отставал в развитии от своих сверстников. Постепенно его душевное равновесие нарушилось. Можно предположить, что его нервная болезнь стала результатом частых близкородственных браков, принятых в аристократических семействах. К примеру, прадедушка несчастного принца - Альбрехт Ахилл - женился на своей двоюродной племяннице. Мать принца страдала эпилептическими припадками. Кроме того, отец и мать принца доводились друг другу родственниками; герцог Альбрехт женился на своей двоюродной внучке или внучатой племяннице. Следовательно, для Анны Марии Брауншвейгской супруг доводился двоюродным дедушкой. Итак, после смерти родителей 15-тилетний Альбрехт Фридрих в одночасье очутился в роли правителя прусского герцогства. К такому повороту событий он был совершенно не готов. Тем не менее, на следующий год (в 1569 году) он съездил в город Люблин, где принес верноподническую присягу польской короне. Необходимость такого шага диктовалась тем обстоятельством, что Пруссия с далекого 1454 года находилась в вассальной зависимости от Польши. Преждевременная смерть Анны Марии Брауншвейгской, матери новоиспеченного герцога, не позволила ей стать регентшей при несовершеннолетнем сыне, на что она, может быть, рассчитывала при поддержке родственников из земли Брауншвейг. Впрочем, и семейство Гогенцоллернов не желало упускать лакомого кусочка в виде богатой Пруссии. Для Польши же появилась возможность лавировать и поторговаться с максимальной для себя выгодой. Пока шла некая подковерная дипломатия, над юным герцогом Альбрехтом Фридрихом учредили опеку из нескольких высших советников - оберратов. Советники, в первую очередь, ограничили герцога в свободе передвижения, предложив ему поселиться в уединенном замке Фишхаузене. Во вторую очередь, они старались не слишком афишировать прогрессирующую нервную болезнь герцога, проявляющуюся в меланхолии, склонности к уединению, тоскливости и приступах отчаяния. Таким образом советники предполагали взять власть над герцогством целиком и полностью в свои руки. Но тут вмешался Георг Фридрих Гогенцоллерн - племянник покойного герцога Альбрехта и двоюродный брат герцога Альбрехта Фридриха. 9 ноября 1573 года Георг Фридрих неожиданно появился в Кенигсберге, где стал осторожно нащупывать почву на предмет принятия опекунства над герцогом. Тут-то Георг Фридрих наткнулся на значительное сопротивление советников-оберратов и даже супруги больного герцога - Марии Элеоноры. Советники не желали отдавать власть бойкому пришельцу, а Мария Элеонора, наверное, лелеяла мысль о собственном регентстве над супругом при помощи влиятельной родни из земли Юлих-Клеве. Тогда Георг Фридрих предпринял обходной маневр. Он принялся обхаживать ставшего польским королем Ивана IV - формального сюзерена Пруссии. Георг Фридрих стал доказывать русскому царю, что он, Георг Фридрих, при «наличии отсутствия» у герцога Альбрехта Фридриха потомков мужского пола, вполне может претендовать на наследное управление Пруссией, ввиду близкородственности к герцогу. Но исходя их условий Краковского договора, заключенного еще в 1525 году, согласно которому при прекращении мужской линии у потомков герцога Альбрехта и трех его братьев, Пруссия должна автоматически войти в состав Польши, как обычное воеводство, Иван IV предпочитая иметь в Вост. Пруссии в качестве управителей послушных ему “оберратов”, чем враждебно настроенного к нему бранденбуржца, отказал в Георгу Фридриху в его претензиях. Но Георг Фридрих не оставил своих попыток прибрать к своим рукам Прусское герцогство и после начала мятежа предложил Понтию де ла Гарди 500 прекрасно обученных солдат и солидную сумму в размере 200 тыс. дукатов.
Леший: Щедрый жест Георга Фридриха вызвал в Польше первоначально доброжелательную реакцию. Но после того, как Понтий де ла Гарди на основании того, что договор с Бранденбургом заключен от имени Юхана II, прибрал эти деньги к своим рукам и не стал делиться с сенаторами, то такие магнаты как Станислав Конецпольский (старший), Петр Зборовский, Николай Язловецкий и др., возмутившись подобной “несправедливостью”, откололись от основных сил и сосредотачивали свои хоругви под Зборовом, где собрав свыше 12 тыс. чел. и более 60 орудий выступили в поход на признававший власть русского царя Збараж. В конце марта 1577 года польские войска обложили город, рассчитывая на то, что его защитники быстро израсходуют боевые и продовольственные припасы. Однако осада Збаража затянулась. Организуемые конфедератами штурмы русские успешно отражали и часто предпринимали ответные успешные вылазки. Стремясь овладеть земляным валом, который опоясывал город, поляки насыпали вал, превышавший вал городской, установили на нем орудия и открыли огонь. Оборонявшиеся насыпали второй, более высокий вал, но с меньшим обводом и укрылись за ним. Конфедераты тоже насыпали себе второй вал, выше русского, и стали вести обстрел с него, заставив защитников города устраивать индивидуальный окоп для себя. Вслед за этим развернулась минная война. Конфедераты вели подкопы, а русские – контрминные галереи. Борьба затягивалась. Постоянные “реквизии”, а попросту обыкновенные грабежи и бесчинства со стороны конфедератов, а также обыкновенных банд, которые пользуясь отсутствием твердой власти во множестве расплодились в стране, очень быстро довели население до полного остервенения. В результате в Галиции бежавшие в леса крестьяне и пострадавшие от действий конфедератов шляхтичи сформировали отряды т.н. “опришников” и стали устраивать нападения на имения, обозы и мелкие отряды конфедератов, тем самым полностью разрушив тыл осаждающих. К концу июля у поляков оказались на исходе боеприпасы и продовольствие. И руководство конфедератов решилось на общий приступ. К городским укреплениям покатили “вагенбург” (подвижное укрепление), за которым шли конфедераты. Началась артиллерийская подготовка штурма. Но в это время осажденные произвели сильную вылазку и подожгли “вагенбург”. Приступ не удался. Тем временем в направлении Зборова началось встречное движение двух армий. С востока, на помощь Збаражу двигалась 30-тыс. русская армия под командованием Ивана Михайловича Бутурлина. Несколько позже с запада через Львов, на помощь застрявшим под Збаражем конфедератам, начало выдвигаться 20-тыс. польское войско (13 тыс. “ополченцев” и 7 тыс. шведов и наемников) во главе с гетманом Альбертом Ласким. 5 июля русские войска подошли к Збаражу, вынудив конфедератов прекратить его осаду и самим перейти к обороне. 6 июля русские начали артиллерийский обстрел неприятельского лагеря, а в 11 часов утра пошли на штурм. Поляки упорно защищались, но захватив валы русские втащили на них легкие пушки и начали обстреливать противника сверху. Понимая, что их положение безнадежно конфедераты решились на прорыв. Но тут их подвело отсутствие единого командования. Все три вождя Збаражского лагеря действовали независимо друг от друга, никак не координируя свои действия. Поэтому вместо единого удара получилось лишь несколько слабых попыток отдельных групп вырваться из окружения, легко предотвращенных русскими. К вечеру все было кончено. Большая часть Збаражской группы войск конфедератов была уничтожена. Немногие оставшиеся в живых взяты в плен. Конецпольский и Зборовский погибли в бою. Язловецкий был смертельно ранен и вскоре скончался. Ничего не зная об их судьбе польско-шведское войско подошло к Зборову и вечером 4 августа расположилось у деревни Млыново. Сообщению одного из разъездов о появлении казаков не придали значения, и переправу через реку Стрыпу назначили на утро следующего дня. Поскольку целый месяц продолжались сильные дожди, размывшие дороги и затопившие низины, то долина реки Стрыпы превратилась в болотистую трясину, непроходимую для повозок и конницы. С дороги и тем более с плотины свернуть было невозможно. И хотя ночью солдаты навели через реку две переправы – выше и ниже города, но этого было явно недостаточно. Утром 5 августа польское войско начало переправляться через р. Стрыпу по двум мостам. Переправа шла медленно, так как повозки двигались в один ряд и часто застревали. На левом берегу реки польское войско располагало свой обоз табором. Бутурлин выжидал разделения сил противника на отдельные изолированные группы с тем, чтобы иметь возможность уничтожить польское войско по частям.
Леший: Отсутствие признаков близкого расположения русского войска и переправа через реку без помех с его стороны способствовали усилению беспечности в рядах поляков. В полдень, когда на левый берег реки перешла половина главных сил конфедератов, все войско расположилось обедать, прервав переправу. В это время гетман получил донесение от арьергарда о том, что его атаковали крупные силы казаков и татар. На помощь было послано несколько хоругвей, но было уже поздно, так как ее остатки спасались от преследования. Затем подверглось нападению казаков и поместной конницы «посполитое рушение» у первого моста (выше Зборова). Только отряду драгун удалось проскочить в город, остальные хоругви мятежников были уничтожены. Развивая успех, русские атаковали часть польских сил, оставшихся еще на правом берегу реки у второго моста, который оказался забитым возами. Повозочные разбежались. Гетман приказал сломать мост, обеспечив себя от атаки русских с тыла. Мятежники, оказавшиеся на правом берегу реки, были брошены на произвол судьбы и уничтожены. После чего на опушке дубовой рощи показался русский отряд, с которым вступил в бой отряд передовой стражи. В это время Лаский приказал строиться для боя. Боевой порядок состоял из трех частей: “ополченцы” составили правый и левый фланг (“крылья”), а в центре расположились шведский корпус. Затем большой отряд поместной конницы подскакал к правому крылу войска конфедератов, и обстреляв его, проскакал вдоль фронта и врубился в левый фланг. Это явилось сигналом общей атаки, которую начало русское войско по всему фронту. Состоящее из примкнувших к конфедерации шляхтичей, большая часть которых ранее никогда не участвовала в боях, левое крыло не выдержало и побежало. Попытки гетмана остановить бегство оказались бесполезны. Положение спас Понтий де ла Гарди, ландскнехты которого придя на помощь левому крылу приняли удар русских сил на себя, дав возможность бежавшим полякам укрыться в обозе. Одновременно правое крыло боевого порядка контратакой пыталось спасти положение, благодаря чему продвижение русских удалось задержать до наступления темноты. Рано утром 6 августа еще до наступления рассвета, не видя ни возможности, ни смысла продолжать бой, польское войско свернулось в походные колонны и начало движение в направлении Львова. Обоз был построен прямоугольником, в котором каждый боковой фас состоял из четырех рядов повозок. В середине колонны шла артиллерия, с внешних сторон – пехота, арьергард составлял конный отряд. За походной колонной конфедератов в небольшом удалении двинулись русские, совершая непрерывные нападения на отступающее войско. Одновременно с этим, посланные вперед казаки организовали на пути следования колонны завалы из срубленных деревьев, дойдя до которых походный порядок конфедератов смешался, чем решил воспользоваться Бутурлин, приказавший начать общую атаку с тыла и флангов. Для конфедератов сложилась критическая ситуация. 2 тыс. жолнеров сели на коней, бросили обоз и обратились в бегство. Из них 900 чел. погибло, остальные добрались до Львова. Другие пытались укрыться под защитой обоза, чем окончательно дезорганизовали его. Лаский, под прикрытием все еще сохраняющего строй шведского корпуса пытался навести хоть какой-то порядок. Но все было бесполезно. Хаос в войске конфедератов нарастал. Многие бросали обоз и пытались спасаться бегством в сторону от дороги, где их уничтожали выставленные Бутурлиным боковые засады. Но благодаря действиям шведов, которые продолжали успешно отбивать все русские атаки конфедератам удалось избежать полного разгрома и уйти с места боя. Правда самим шведам это обошлось весьма дорого. Большая часть их корпуса погибла, включая и самого Понтия де ла Гарди, чья смерть вызвала распад остатков его корпуса. Около 300 шотландских наемников тут же прекратили сопротивление и перешли на сторону русских, присягнув на службу Ивану IV. Остальные были рассеяны и мелкими группами смогли добраться до столицы Галиции.
Леший: После победы под Зборовом, в конце августа армия Бутурлина вторглась на Львовщину. Альберт Лаский дать новую битву не решился, оставил в Львове сильный гарнизон, а сам с основными силами отошел к Слонигородку, чтобы извне оказывать помощь осажденным и угрожать тылам осаждающих. Вынудив тем самым Бутурлина, когда он обложил Львов отрядить крупные силы против Лаского. Поляки выбрали позицию очень сильную, расположили укрепленный лагерь между Слонигородком и глубоким озером, прикрывшим их со стороны русских. А справа и слева от озера тянулись леса и болотистые протоки, служившие естественными преградами. В местах возможного их форсирования выставили заставы и чувствовали себя в полной безопасности. Но в ночь на 8 сентября казаки разобрали дома в ближайших деревнях и скрытно навели из бревен переправу через протоки. По ней во вражеское расположение проникли охотники и сняли караулы. А следом Хворостинин немедленно бросил остальных казаков, имевшийся у него полк поместной конницы и отряд шотландских наемников. Лаский опасность сперва недооценил, послал к месту прорыва лишь отряд кавалерии. Его разбили и обратили в бегство. Удирающая конница заразила паникой и поляков, укрепившихся на центральном участке, у озера. Узнав о прорыве на фланге, они испугались, что их отрежут от города, и ринулись отступать к Слонигородку. Хворостинин приказал ратникам преследовать врага, не отставая. И городская стража, пропуская бегущих поляков, не успела закрыть ворота. На плечах неприятелей русские ворвались в крепость. Пошла потасовка на улицах, в нескольких местах вспыхнули пожары. Тогда Лаский оставил город и стал через другие ворота выводить войско в поле. Унял панику, привел части в порядок, построил и начал возводить временные укрепления. Но и Хворостинин не отставал. Проведя полки через город, тоже стал разворачивать их для сражения. Лаский принялся атаковать. Бросал вперед то гусарские хоругви, то пехотные роты, силясь сбить русских с рубежей, на которые они вышли, и тем самым переломить ход битвы. Стрельцы и казаки отражали неприятельский натиск огнем. Но конницу Хворостинин до поры до времени приберегал в резерве. И лишь когда пехота стала подаваться назад, а воодушевившиеся поляки кинулись “дожимать” ее, нарушив свой строй, на фланги им обрушились свежие силы. Конфедераты дрогнули, смешались и стали пятиться. А в это время на помощь Ласкому спешила помощь из Перемышля. Оно вполне могло дать полякам решающий перевес. Но их дух был уже надломлен. Сперва утренний прорыв, потом неожиданный контрудар русской кавалерии подорвали боеспособность конфедератов, они уже ждали только новых катастроф. Едва вдали показалось облако пыли и какие-то отряды, пронесся крик: “Свежее войско идет на нас!” И армия устремилась в бегство, бросая знамена и орудия. Когда Лаский разобрался, что идет подкрепление, и попытался образумить подчиненных, было поздно. Их охватила полная паника, они уже не слушали ни сигналов трубы, ни своих командиров. Затем и перемышльская рать, увидев, что творится, повернула коней и бросилась прочь. В результате армия конфедератов была разгромлена вдребезги, только темнота спасла ее от полного уничтожения. Эта победа стала решающей. Узнав о разгроме мятежников под Слонигородком сдался Львов. Капитулировал и Перемышль, заняв который Хворостинин осадил Люблин и добился сдачи города “на царское имя”. Сандомирская конфедерация распалась и фактически перестала существовать. Не встречая сопротивления русские войска вошли в Краков, где по приказу Ивана IV было объявлено о созыве нового сейма.
Леший: В одном из предыдущих постов мной была допущена ошибка Леший пишет: Одновременно с этим в Литве виленский и жмудский старосты Николай Радзивилл и Иеремия Ходкевич Не Иеремия Ходкевич, а Иван Иеронимович Ходкевич.
Mukhin: Гремят кулеврины Но злые латины Сдают и сдают города... Идут вперёд шведы Но запах победы Уже ощутила Москва... ;))) Вперёд - продолжайте! Читаю с интересом.
Леший: Mukhin пишет: Гремят кулеврины
Tuman: Mukhin пишет: ;))) Вперёд - продолжайте! Читаю с интересом. Полностью поддерживаю!!! Леший, большая просьба, не только о войне, но и о мире... о жизни в России простых граждан!!!
Вольга С.лавич: Леший пишет: Хворостинин приказал ратникам преследовать врага, не отставая. И городская стража, пропуская бегущих поляков, не успела закрыть ворота. И дальше - пассаж из последней книги Шамбарова с изменением имён.
Бивер: Коллега, а мне можно текст одним файлом кинуть? beavior@mail.ru Заранее спасибо.
georg: Вольга С.лавич пишет: И дальше - пассаж из последней книги Шамбарова с изменением имён. Коллега, скажу по секрету (т-с-с-с) - все мы при написании масштабных таймлайнов грешим плагиатом. В моей АВИ16 по меньшей мере 4 больших куска, выдернутого из работ иных авторов.
Леший: В выложенной части ПЛВ произвел как небольшие изменения (дополнил события взятием Риги), так и сделал продолжение. Измененный вариант вот: Леший пишет: Для прикрытия на верную оставили заслон немецкой наемной пехоты. Наемников перебили полностью, но свою задачу они выполнили – когда русские прорвались к переправе, противник поджег мост и таким образом спас остатки войска. После этой победы, не встречая сопротивления, царские полки вступили в Вильно. У Радзивилла осталось менее 3 тыс. чел., он уже без боев поспешно отступал в Жмудь. А части Шуйского, двигаясь за ним, занимали города, 8 августа – Ковно, через три недели – Гродно. Разгром вызвал брожение в стане мятежников. Часть восставших, во главе с жмудским старостой Иваном Иеронимовичем Ходкевичем пошла на переговоры с Шуйским, согласившись в обмен на прощение сложить оружие. Благодаря чему под власть Ивана IV без боя вернулась Жемайтия и Курземье. После чего армия Шуйского, сделав стремительный бросок, 21 августа вышла к Риге. Магистрат города не ожидал столь быстрого появления русских, даже не успел сжечь пригороды и вырубить обширные сады вокруг города, закрывающие сектора обстрела собственной артиллерии. Что оказалось очень удобно для осадных работ. Под прикрытием садов, почти без потерь, войска устроили шанцы и шесть осадных батареи, которые открыли по городу непрерывную стрельбу. Понимая, что для успеха необходимо отрезать Ригу от моря, Шуйский отрядил часть войска для захвата крепости Динамюнде, контролирующую устье Двины. Но захватить крепость с налета не удалось. Тогда “для принятия с моря неприятельских судов” был построен свайный мост через Западную Двину. Перед мостом были протянуты связанные цепями бревна. А на обоих берегах реки возле моста построены батареи с тяжелыми пушками. Эти мероприятия не замедлили сыграть свою роль уже 28 августа, когда девять небольших шведских судов попытались пройти к Риге. Шведы попали под сильный огонь русских батарей и, не сумев форсировать заграждения на реке, вернулись обратно. А 29 августа из Полоцка к Риге подошла “плавная судовая рать” усилившая осаждавших. Однако, не решаясь штурмовать хорошо укрепленный город, Шуйский предпочел усилить блокаду, чтобы вынудить город сдаться. 12 сентября шведский флот вновь попытался оказать помощь осажденному городу. Под Динамюнде сосредоточилась эскадра в составе 24 судов. Ее появление вызвало “необычайную радость” среди осажденных. Но высадить десант противнику не удалось. Все его атаки отбивали русские батареи с обоих берегов Западной Двины. 13 сентября трем шведским судам удалось прорваться к Риге, но огонь с русских батарей заставил их отойти назад к Динамюнде. В конце концов, вся шведская эскадра ушла в море и более не появлялась в устье Западной Двины. Этот успех вдохновил русское командование и началась подготовка к штурму. Шуйский предложил рижанам сдать город, однако магистрат ответил отказом. 14 сентября русские начали интенсивную бомбардировку Риги. Атака была назначена на 2 октября. Но 25 сентября магистрат наконец вступил в переговоры с русскими. К этому его побудили не столько бомбардировки, сколько требования населения города о прекращении боевых действий. Было ясно, что русские не отступятся пока не возьмут город, а надежда на помощь шведов пропала. Переговоры о сдаче Риги продолжались более недели, наконец 4 октября был подписан акт о сдаче города. Согласно условиям капитуляции, город безоговорочно сдавался на милость победителя, лишался всех своих прав и привилегий и соглашался на выплату контрибуции. Были арестованы 22 члена магистрата и 610 горожан. А в крепость Динамюнде, переименованную в Усть-Двинск, вводился русский гарнизон. В это же время, южнее наступала собранная под Черниговом армия во главе с Василием Федоровичем Скопиным-Шуйским. В июне-июле 1577 года захватив Гомель, Чичерск, Речицу, Жлобин, Рогачев, Бобруйск, взяв “с лету” Быхов, и заняв Могилев, который не только сдался без боя, но и выставил на русскую службу около 800 человек, его армия 28 августа приблизилась к Слуцку, где 8 верстах от города его встретил князь Семен Слуцкий, который не желая воевать с единоверцами (такова официальная версия – князь Слуцкий был православным) согласился на сдачу города и всего княжества на милость русского царя. Что оставило без защиты окрестные города. И в начале сентября полки Скопина-Шуйского при минимальном сопротивлении взяли Клецк, Мышь, Ляховичи, Столовичи, Миргородок, Слоним, Новогрудок. Но под Несвижем встретил упорное сопротивление, и только 29 сентября столица владений Радзивиллов была взята. Одновременно с этим, в конце августа 1577 года на речных судах из Киева вверх по Днепру отправился отряд князя Александра Вишневецкого (300 чел.) - приводить “под царскую руку” Полесье. Эта флотилия вошла в Припять и 10 сентября подошла к Турову, где не встретив никакого сопротивления двинулся сухим путем к городу Давыдову. 16 сентября в версте от Давыдова его встретил отряд мятежников, общей численностью около 300 человек. После непродолжительного боя мятежники бежали в город, но русские ратники “на плечах противника” ворвались следом и захватили город. После чего вернулись к своим судам и поплыли вниз по реке Горыне к Припяти, затем по ней вверх до реки Вятлицы. Оттуда войско Вишневецкого сухим путем 20 сентября подошло к городу Столин. Там повторились события у Давыдова: мятежники после непродолжительного сопротивления бежали, а русские заняли город. От Столина Вишневецкий вернулся к Припяти, ратники опять сели на суда и поплыли до реки Пины. 25 сентября флотилия подошла к Пинску, который сдался практически без сопротивления. Последняя значительная операция в 1577 году состоялась поздней осенью на Брестчине. В начале октября 7-тыс. русский отряд во главе с Василием Юрьевичем Сабуровым пошел прямо на Берестье (Брест). Однако штурма не произошло. 3 ноября 1577 года жители Берестья сами открыли ворота подошедшему русскому авангарду и выдали скрывавшихся в городе мятежников. В соседней Польше ситуация развивалась следующим образом: с наступлением 1577 года постепенно стали брать вверх конфедераты, которые установили свой контроль над большей частью коронных земель и стали проникать в Галицию. Узнав о начале мирных переговоров между русским царем, Крымским ханством и Турцией, Понтий де ла Гарди прекратил осаду Гданьска (тем более что его войска разорили окрестности из-за чего их снабжение стало проблематичным), и, оставив возле города 3-тыс. отряд, с основными силами устремился вглубь Польши и занял Краков, где соединился с основными силами конфедератов. Весной 1577 года сенат провозгласив новым коронным гетманом (вместо сохранившего верность царю Николая Мелецкого) Альберта Лаского, объявил “посполитое рушение”, собиравшееся в районе Люблина. Выдвинув лозунг “возвращения” под власть Короны таких “исконных польских земель”, как Вост. Подолия, Волынь и Киевщина, и колонизации этого края, конфедератам удалось привлечь на свою сторону часть шляхты. Правда, в самый разгар сбора войска между Понтием де ла Гарди и частью магнатов произошел раскол из-за т.н. “Прусского вопроса”. Суть его была в следующем. 20 марта 1568 года ушел в мир иной скованный параличом престарелый прусский герцог Альбрехт Гогенцоллерн. Спустя 16 часов в замке Нойхаузен за герцогом последовала его жена Анна Мария Брауншвейгская. (Почти одновременную смерть царственных супругов, разделенных расстоянием в 50 километров трудно объяснить простым совпадением. Хотя, возможно, герцогиня скончалась от огорчения, получив известие о смерти мужа. Возможно, кое-кто помог ей уйти в иной мир, и на то были веские причины). Последние годы земной жизни герцога Альбрехта оказались далеко не безоблачными. Старый герцог почти выпустил из рук бразды правления и наивно доверился людям авантюристического склада характера. Брожение охватило умы. Народ пребывал в недоумении. В личной жизни у герцога Альбрехта не все ладилось. Его первая супруга Доротея Датская подарила ему шестерых детей, но до совершеннолетия дожила лишь Анна София, выданная замуж за Иоанна Мекленбургского. Затем герцог Альбрехт женился вторично на юной Анне Марии Брауншвейгской. Более чем сорокалетняя разница в возрасте не смутила пожилого герцога: слишком велико оказалось желание иметь наследника. Наследник действительно родился в 1553 году - принц Альбрехт Фридрих. Однако с принцем природа сыграла злую шутку. Дурные наследственные признаки сконцентрировались в несчастном юноше сверх всякой меры. Он явно отставал в развитии от своих сверстников. Постепенно его душевное равновесие нарушилось. Можно предположить, что его нервная болезнь стала результатом частых близкородственных браков, принятых в аристократических семействах. К примеру, прадедушка несчастного принца - Альбрехт Ахилл - женился на своей двоюродной племяннице. Мать принца страдала эпилептическими припадками. Кроме того, отец и мать принца доводились друг другу родственниками; герцог Альбрехт женился на своей двоюродной внучке или внучатой племяннице. Следовательно, для Анны Марии Брауншвейгской супруг доводился двоюродным дедушкой. Итак, после смерти родителей 15-тилетний Альбрехт Фридрих в одночасье очутился в роли правителя прусского герцогства. К такому повороту событий он был совершенно не готов. Тем не менее, на следующий год (в 1569 году) он съездил в город Люблин, где принес верноподническую присягу польской короне. Необходимость такого шага диктовалась тем обстоятельством, что Пруссия с далекого 1454 года находилась в вассальной зависимости от Польши. Преждевременная смерть Анны Марии Брауншвейгской, матери новоиспеченного герцога, не позволила ей стать регентшей при несовершеннолетнем сыне, на что она, может быть, рассчитывала при поддержке родственников из земли Брауншвейг. Впрочем, и семейство Гогенцоллернов не желало упускать лакомого кусочка в виде богатой Пруссии. Для Польши же появилась возможность лавировать и поторговаться с максимальной для себя выгодой. Пока шла некая подковерная дипломатия, над юным герцогом Альбрехтом Фридрихом учредили опеку из нескольких высших советников - оберратов. Советники, в первую очередь, ограничили герцога в свободе передвижения, предложив ему поселиться в уединенном замке Фишхаузене. Во вторую очередь, они старались не слишком афишировать прогрессирующую нервную болезнь герцога, проявляющуюся в меланхолии, склонности к уединению, тоскливости и приступах отчаяния. Таким образом советники предполагали взять власть над герцогством целиком и полностью в свои руки. Но тут вмешался Георг Фридрих Гогенцоллерн - племянник покойного герцога Альбрехта и двоюродный брат герцога Альбрехта Фридриха. 9 ноября 1573 года Георг Фридрих неожиданно появился в Кенигсберге, где стал осторожно нащупывать почву на предмет принятия опекунства над герцогом. Тут-то Георг Фридрих наткнулся на значительное сопротивление советников-оберратов и даже супруги больного герцога - Марии Элеоноры. Советники не желали отдавать власть бойкому пришельцу, а Мария Элеонора, наверное, лелеяла мысль о собственном регентстве над супругом при помощи влиятельной родни из земли Юлих-Клеве. Тогда Георг Фридрих предпринял обходной маневр. Он принялся обхаживать ставшего польским королем Ивана IV - формального сюзерена Пруссии. Георг Фридрих стал доказывать русскому царю, что он, Георг Фридрих, при «наличии отсутствия» у герцога Альбрехта Фридриха потомков мужского пола, вполне может претендовать на наследное управление Пруссией, ввиду близкородственности к герцогу. Но исходя их условий Краковского договора, заключенного еще в 1525 году, согласно которому при прекращении мужской линии у потомков герцога Альбрехта и трех его братьев, Пруссия должна автоматически войти в состав Польши, как обычное воеводство, Иван IV предпочитая иметь в Вост. Пруссии в качестве управителей послушных ему “оберратов”, чем враждебно настроенного к нему бранденбуржца, отказал в Георгу Фридриху в его претензиях. Но Георг Фридрих не оставил своих попыток прибрать к своим рукам Прусское герцогство и после начала мятежа предложил Понтию де ла Гарди 500 прекрасно обученных солдат и солидную сумму в размере 200 тыс. дукатов. Щедрый жест Георга Фридриха вызвал в Польше первоначально доброжелательную реакцию. Но после того, как Понтий де ла Гарди на основании того, что договор с Бранденбургом заключен от имени Юхана II, прибрал эти деньги к своим рукам и не стал делиться с сенаторами, то такие магнаты как Станислав Конецпольский (старший), Петр Зборовский, Николай Язловецкий и др., возмутившись подобной “несправедливостью”, откололись от основных сил и сосредотачивали свои хоругви под Зборовом, где собрав свыше 12 тыс. чел. и более 60 орудий выступили в поход на литовский город Збараж. В конце марта 1577 года польские войска обложили город, рассчитывая на то, что его защитники быстро израсходуют боевые и продовольственные припасы. Однако осада Збаража затянулась. Организуемые конфедератами штурмы русские успешно отражали и часто предпринимали ответные успешные вылазки. Стремясь овладеть земляным валом, который опоясывал город, поляки насыпали вал, превышавший вал городской, установили на нем орудия и открыли огонь. Оборонявшиеся насыпали второй, более высокий вал, но с меньшим обводом и укрылись за ним. Конфедераты тоже насыпали себе второй вал, выше русского, и стали вести обстрел с него, заставив защитников города устраивать индивидуальный окоп для себя. Вслед за этим развернулась минная война. Конфедераты вели подкопы, а русские – контрминные галереи. Борьба затягивалась. Постоянные “реквизии”, а попросту обыкновенные грабежи и бесчинства со стороны конфедератов, а также обыкновенных банд, которые пользуясь отсутствием твердой власти во множестве расплодились в стране, очень быстро довели население до полного остервенения. В результате в Галиции бежавшие в леса крестьяне и пострадавшие от действий конфедератов шляхтичи сформировали отряды т.н. “опришников” и стали устраивать нападения на имения, обозы и мелкие отряды конфедератов, тем самым полностью разрушив тыл осаждающих. К концу июля у поляков оказались на исходе боеприпасы и продовольствие. И руководство конфедератов решилось на общий приступ. К городским укреплениям покатили “вагенбург” (подвижное укрепление), за которым шли конфедераты. Началась артиллерийская подготовка штурма. Но в это время осажденные произвели сильную вылазку и подожгли “вагенбург”. Приступ не удался. Тем временем в направлении Зборова началось встречное движение двух армий. С востока, на помощь Збаражу двигалась 30-тыс. русская армия под командованием Ивана Михайловича Бутурлина. Несколько позже с запада через Львов, на помощь застрявшим под Збаражем конфедератам, начало выдвигаться 20-тыс. польское войско (13 тыс. “ополченцев” и 7 тыс. шведов и наемников) во главе с гетманом Альбертом Ласким. Одновременно, для обороны южной границы царь оставил 5 казацких полков: Уманьский, Брацлавский, Калницкий, Белоцерковский, Киевский. Так же, для недопущения возможного татарского набега (которые могли воспользоваться уходом основных сил на запад) в начале июня 1577 года в Азовское море вышла русская флотилия в количестве 7 галер и 38 стругов прошедшая через Керченский пролив и 18 июня, на подходах к Кафе, заметив шесть судов с хлебом и товарами, следовавших из Стамбула в Кафу, взяли их на абордаж. А два дня спустя, 20 июня, русские высадились в Кафе и после жесточайшего боя овладели посадом, освободили многих невольников, зажгли город, но были выбиты, потеряв убитыми трех человек. Тем не менее блокада побережья Крыма и Тамани продолжалась. Лишь в середине августа флотилия оставив за кормой Черное и Азовское моря и вместе с 120 освобожденными невольниками ушла в устье Дона.
Леший: 5 июля русские войска подошли к Збаражу, вынудив конфедератов прекратить его осаду и самим перейти к обороне. 6 июля русские начали артиллерийский обстрел неприятельского лагеря, а в 11 часов утра пошли на штурм. Поляки упорно защищались, но захватив валы русские втащили на них легкие пушки и начали обстреливать противника сверху. Понимая, что их положение безнадежно конфедераты решились на прорыв. Но тут их подвело отсутствие единого командования. Все три вождя Збаражского лагеря действовали независимо друг от друга, никак не координируя свои действия. Поэтому вместо единого удара получилось лишь несколько слабых попыток отдельных групп вырваться из окружения, легко предотвращенных русскими. К вечеру все было кончено. Большая часть Збаражской группы войск конфедератов была уничтожена. Немногие оставшиеся в живых взяты в плен. Конецпольский и Зборовский погибли в бою. Язловецкий был смертельно ранен, попал в плен и вскоре скончался. Ничего не зная об их судьбе польско-шведское войско подошло к Зборову и вечером 4 августа расположилось у деревни Млыново. Сообщению одного из разъездов о появлении казаков не придали значения, и переправу через реку Стрыпу назначили на утро следующего дня. Поскольку целый месяц продолжались сильные дожди, размывшие дороги и затопившие низины, то долина реки Стрыпы превратилась в болотистую трясину, непроходимую для повозок и конницы. С дороги и тем более с плотины свернуть было невозможно. И хотя ночью солдаты навели через реку две переправы – выше и ниже города, но этого было явно недостаточно. Утром 5 августа польское войско начало переправляться через р. Стрыпу по двум мостам. Переправа шла медленно, так как повозки двигались в один ряд и часто застревали. На левом берегу реки польское войско располагало свой обоз табором. Бутурлин выжидал разделения сил противника на отдельные изолированные группы с тем, чтобы иметь возможность уничтожить польское войско по частям. Отсутствие признаков близкого расположения русского войска и переправа через реку без помех с его стороны способствовали усилению беспечности в рядах поляков. В полдень, когда на левый берег реки перешла половина главных сил конфедератов, все войско расположилось обедать, прервав переправу. В это время гетман получил донесение от арьергарда о том, что его атаковали крупные силы казаков и татар. На помощь было послано несколько хоругвей, но было уже поздно, так как ее остатки спасались от преследования. Затем подверглось нападению казаков и поместной конницы «посполитое рушение» у первого моста (выше Зборова). Только немногим удалось проскочить в город, большинство хоругвей мятежников были уничтожены. Развивая успех, русские атаковали часть польских сил, оставшихся еще на правом берегу реки у второго моста, который оказался забитым возами. Повозочные разбежались. Гетман приказал сломать мост, обеспечив себя от атаки русских с тыла. Мятежники, оказавшиеся на правом берегу реки, были брошены на произвол судьбы и уничтожены. После чего на опушке дубовой рощи показался русский отряд, с которым вступил в бой отряд передовой стражи. В это время Лаский приказал строиться для боя. Боевой порядок состоял из трех частей: “ополченцы” составили правый и левый фланг (“крылья”), а в центре расположились шведский корпус. Затем большой отряд поместной конницы подскакал к правому крылу войска конфедератов, и обстреляв его, проскакал вдоль фронта и врубился в левый фланг. Это явилось сигналом общей атаки, которую начало русское войско по всему фронту. Состоящее из примкнувших к конфедерации шляхтичей, большая часть которых ранее никогда не участвовала в боях, левое крыло не выдержало и побежало. Попытки гетмана остановить бегство оказались бесполезны. Положение спас Понтий де ла Гарди, ландскнехты которого придя на помощь левому крылу приняли удар русских сил на себя, дав возможность бежавшим полякам укрыться в обозе. Одновременно правое крыло боевого порядка контратакой пыталось спасти положение, благодаря чему продвижение русских удалось задержать до наступления темноты. Рано утром 6 августа еще до наступления рассвета, не видя ни возможности, ни смысла продолжать бой, польское войско свернулось в походные колонны и начало движение в направлении Львова. Обоз был построен прямоугольником, в котором каждый боковой фас состоял из четырех рядов повозок. В середине колонны шла артиллерия, с внешних сторон – пехота, арьергард составлял конный отряд. За походной колонной конфедератов в небольшом удалении двинулись русские, совершая непрерывные нападения на отступающее войско. Одновременно с этим, посланные вперед казаки организовали на пути следования колонны завалы из срубленных деревьев, дойдя до которых походный порядок конфедератов смешался, чем решил воспользоваться Бутурлин, приказавший начать общую атаку с тыла и флангов. Для конфедератов сложилась критическая ситуация. 2 тыс. жолнеров сели на коней, бросили обоз и обратились в бегство. Из них 900 чел. погибло, остальные добрались до Львова. Другие пытались укрыться под защитой обоза, чем окончательно дезорганизовали его. Лаский, под прикрытием все еще сохраняющего строй шведского корпуса пытался навести хоть какой-то порядок. Но все было бесполезно. Хаос в войске конфедератов нарастал. Многие бросали обоз и пытались спасаться бегством в сторону от дороги, где их уничтожали выставленные Бутурлиным боковые засады. Но благодаря действиям шведов, которые продолжали успешно отбивать все русские атаки конфедератам удалось избежать полного разгрома и уйти с места боя. Правда самим шведам это обошлось весьма дорого. Большая часть их корпуса погибла, включая и самого Понтия де ла Гарди, чья смерть вызвала распад остатков его войска. Около 300 шотландских наемников тут же прекратили сопротивление и перешли на сторону русских, присягнув на службу Ивану IV. Остальные были рассеяны и мелкими группами смогли добраться до столицы Галиции. После победы под Зборовом, в конце августа армия Бутурлина вторглась на Львовщину. Альберт Лаский дать новую битву не решился, оставил в Львове сильный гарнизон, а сам с основными силами отошел к Слонигородку, чтобы извне оказывать помощь осажденным и угрожать тылам осаждающих. Вынудив тем самым Бутурлина, когда он обложил Львов отрядить крупные силы против Лаского. Поляки выбрали позицию очень сильную, расположили укрепленный лагерь между Слонигородком и глубоким озером, прикрывшим их со стороны русских. А справа и слева от озера тянулись леса и болотистые протоки, служившие естественными преградами. В местах возможного их форсирования выставили заставы и чувствовали себя в полной безопасности. Но в ночь на 8 сентября казаки разобрали дома в ближайших деревнях и скрытно навели из бревен переправу через протоки. По ней во вражеское расположение проникли охотники и сняли караулы. А следом Хворостинин немедленно бросил остальных казаков, имевшийся у него полк поместной конницы и отряд шотландских наемников. Лаский опасность сперва недооценил, послал к месту прорыва лишь отряд кавалерии. Его разбили и обратили в бегство. Удирающая конница заразила паникой и поляков, укрепившихся на центральном участке, у озера. Узнав о прорыве на фланге, они испугались, что их отрежут от города, и ринулись отступать к Слонигородку. Хворостинин приказал ратникам преследовать врага, не отставая. И городская стража, пропуская бегущих поляков, не успела закрыть ворота. На плечах неприятелей русские ворвались в крепость. Пошла потасовка на улицах, в нескольких местах вспыхнули пожары. Тогда Лаский оставил город и стал через другие ворота выводить войско в поле. Унял панику, привел части в порядок, построил и начал возводить временные укрепления. Но и Хворостинин не отставал. Проведя полки через город, тоже стал разворачивать их для сражения. Лаский принялся атаковать. Бросал вперед то гусарские хоругви, то пехотные роты, силясь сбить русских с рубежей, на которые они вышли, и тем самым переломить ход битвы. Стрельцы и казаки отражали неприятельский натиск огнем. Но конницу Хворостинин до поры до времени приберегал в резерве. И лишь когда пехота стала подаваться назад, а воодушевившиеся поляки кинулись “дожимать” ее, нарушив свой строй, на фланги им обрушились свежие силы. Конфедераты дрогнули, смешались и стали пятиться. А в это время на помощь Ласкому спешила помощь из Перемышля. Оно вполне могло дать полякам решающий перевес. Но их дух был уже надломлен. Сперва утренний прорыв, потом неожиданный контрудар русской кавалерии подорвали боеспособность конфедератов, они уже ждали только новых катастроф. Едва вдали показалось облако пыли и какие-то отряды, пронесся крик: “Свежее войско идет на нас!” И армия устремилась в бегство, бросая знамена и орудия. Когда Лаский разобрался, что идет подкрепление, и попытался образумить подчиненных, было поздно. Их охватила полная паника, они уже не слушали ни сигналов трубы, ни своих командиров. Затем и перемышльская рать, увидев, что творится, повернула коней и бросилась прочь. В результате армия конфедератов была разгромлена вдребезги, только темнота спасла ее от полного уничтожения.
Леший: Эта победа стала решающей. Узнав о разгроме мятежников под Слонигородком сдался Львов. Капитулировал и Перемышль, заняв который Хворостинин осадил Люблин и добился сдачи города “на царское имя”. Сандомирская конфедерация распалась и фактически перестала существовать. Шведский король Юхан отозвал из Польши остатки своих сил и вступил в переговоры с царем, согласившись на заключение унизительного для Швеции мирного договора, по которому шведы, по прежнему обязаны были сноситься с Русью не на прямую, а через Новгород; обязались “возместить издержки” в размере миллиона талеров; предоставляли ряд привилегий русским купцам и признавали за Россией Кемь (Северную Финляндию). После чего сенат, поняв что мятеж обречен, сечас же постановил распустить собранное ополчение и вступил в переговоры с царем. Иван IV, не дав определенного ответа, с русскими и литовскими войсками двинулся в Малую Польшу и, остановившись в Сандомире, разослал панам и рыцарям (шляхтичам) приказ явиться на сбор, и обещал помилованием всем, кто явится с повинной и присоединится к царскому войску. В ответ на это около тысячи панов и шляхтичей из числа примыкавших к восстанию приехали в Сандомир и заявили о своей преданности королю. Их примеру последовали и другие аристократы, благодаря чему удалось добиться изоляции сената. Вслед за этим царь двинул часть войска к Кракову, который без сопротивления сдался на его милость. Город был помилован, но на тяжелых условиях; мещане должны были отказаться от всех своих прежних привилегий (прежде всего от Магдебурского права), выдать все оружие и запасы, уступить все общинные земли и доходы и платить налагаемые Государем налоги. Затем Иван IV привлек к суду тех панов и рыцарей, которых считал главными виновниками мятежного движения. Большая часть из них подверглась денежным штрафам или конфискациям имущества; а главные зачинщики, как, например, Альберт Лаский, Станислав Пац, Андрей и Самуил Зборовские, Ян Тарло, епископы Филипп Падневский и Николай Пац, объявлены были лишенными чести, арестованы, а их огромные земельные владения изъяты в пользу королевского домена. На сейме, собравшемся в ноябре 1577 года, Иван IV пошел еще дальше. Назначенный им чрезвычайный суд приговорил к смерти арестованных пятерых магнатов и двух епископов, и приговор этот тут же был приведен в исполнение. На другой день после казни царь потребовал, чтобы паны и шляхта отреклись от всех статей, принятых сенатом во время мятежа. А после исполнения этого требования, вынудил у польских чинов согласия на коронование наследника престола еще при жизни короля, чем наносился удар принципу свободного избрания государей в Польше. При этом, в качестве обоснования этого шага были использованы требования самой коронной шляхты. Так, шляхта, используя как предлог указание на то, что поскольку высшая юридическая власть над шляхтой, как и над мещанством, принадлежит королю, то долгое отсутствие Государя в пределах коронных земель привело к скоплению дел в надворных королевских судах (в эти суды дела поступали по апелляции от низших судов, и от местских судов, судивших мещан по магдебургскому праву) и происходившую отсюда медленность в отправлении правосудия, добивалась устройства сословного выборного суда (”трибунала”) в центре государства, для разбора дел по аппеляции от поветовых шляхетских судов, отправлявшиеся прежде королем и его урядниками. Ухватившись за эту идею, царь однако вместо введения требуемого трибунала, добился от сейма постановления о пожаловании его сыну и наследнику Ивану титула принцепса, который должен был в отсутствие короля исполнять его обязанности, председательствовать в суде и быть главнокомандующим вооруженных сил, тем самым становясь в отсутствие Государя его наместником в стране. И как гласила официальная версия - благодаря этому царь, оставляя своего сына “на хозяйстве” в Польше, сможет уделять куда больше внимания делам Русского царства и Великого княжества Литовского. Но была другая, куда более важная причина заставившая царя пойти на этот шаг. Царящие в Польше права и вольности аристократии представляли большой соблазн для их русских собратьев, которые были не прочь ввести подобные установления и в своих землях. И после воссоединения, хоть и в качестве только личной унии, Польши, Литвы и Руси в единое государство, требования уравнять русских вотчинников и помещиков с польскими магнатами и шляхтичами звучали все громче и громче. В чем мог убедится сам царь на Земском соборе в октябре 1575 года. Тогда, жесткими мерами, ему удалось подавить возникшее движение. Но было ясно, что одними репрессиями против аристократии успеха добиться невозможно. Тем более, что после объединения с Польшей их требования как бы обрели видимость законности – раз польские подданные Государя имеют подобные привилегии, то отказ в них своему, русскому “благородному сословию” выглядел в их глазах вопиющей несправедливостью. Выходом из создавшегося положения было два пути. Первый – пойти на встречу требованиям русской знати и предоставить ей тот же статус, что и польской. Понятно, что сделать это без ущерба для своей власти и внутриполитической стабильности царь просто не мог. В этом случае оставался второй путь – силового подавления польской аристократии, лишение ее существующих привилегий и нивелирование ее положения с русской знатью. Что, само собой, привело бы к долгой и кровопролитной войне, успех в которой дался бы очень большой ценой. Поэтому Иван IV пошел иным путем. Коронацией собственного сына, предоставлением ему титула принцепса и вручением ему всей полноты королевской власти, царь, по сути, отделял Польшу от остальных своих владений, устраняя тем самым главный аргумент своих оппонентов. Стремясь всячески подчеркнуть этот факт Иван IV даже приказал во всех документах именовать своего сына Великим Государем (Польского королевства), а себя титуловать только Верховным Государем (в качестве обоснования был взят прецедент с соправительством Владислава-Ягайло и Александра-Витовта). Одновременно с этим, в самом конце 1577 года из Крыма наконец-то пришло сообщение о том, что в Бахчисарае, после долгих споров и проволочек, заключено в долгожданное перемирие между Россией с одной стороны и Крымом и Турцией с другой. Еще в начале 1577 года начатые мирные переговоры буксовали – стороны никак не сходились в условиях будущего мира. Надеясь на то, что мятеж в Польше и Литве сделает русского царя уступчивей турки и требовали возвращения Азова, отказа от каких-либо претензий на Молдавию, разрушения крепостей Кодак и Св. Георгия и возобновления выплаты “поминок”, как со стороны России, так и Великого княжества Литовского. Причем последние должны были быть выплачены и за последние пять лет (с 1573 по 1577 годы). В случае отказа татары угрожали возобновить удары по русским землям. В свою очередь русские послы отказывались от уплаты “поминок, указывая, что "Понеже государство Русское самовластное и свободное государство есть, дача, которая по се Время погодно давана была крымским ханам и крымским татарам, или прошлая, или ныне, впредь да не будет должна от его священного царского величества Русского даватись, ни от наследников его", требовали уступки Азова, установления границ по рекам Ея, Кальмиус, Конские воды, Днепр, Южный Буг, Кодыма, и соглашаясь признать верховенство Турции над Молдавией, тем не менее настаивали на передаче господарского престола сыну покойного Стефана Водэ Петру. Разгром Иваном IV мятежа и кончина 29 июня крымский хан Девлет-Гирея, преемник которого Мухаммед-Гирей был настроен более миролюбиво, заставило турок и татар пойти на уступки, в результате чего в октябре и было подписано соглашение о перемирии сроком на 10 лет, согласно которому Молдавия по прежнему признавалась вассалом Османской империи, которая, однако, соглашалась на оставление “под царской рукой” Азова с окрестностями, низовий рек Ея и Маныч. Русско-крымская граница должна была пройти по линии рек Берда – Конские воды – Днепр – Ингулец – Висунь - Южный Буг – Кодыма. Русские соглашались оставить крепость Св. Георгия, но при этом сохраняли Кодак, отказывались от своих претензий на Молдавию в обмен на признание царского титула Ивана IV со стороны Турции и Крыма. Наиболее острым был вопрос о “поминках”. По договору с Крымом 1561 года Россия прекращала их выплату, а после избрания Ивана IV литовским князем, то их выплату прекратило и Великое княжество Литовское. Крымский хан требовал возобновления “поминок”, а русские послы долго упорно отказывались от этого пункта. Но в конце концов возобладало компромиссное решение. Устанавливалось оговоренное соглашением “государево жалование” крымскому хану в размере 7 тыс. руб. в год. Одновременно, сверх этой суммы, русская казна соглашалась выделять около 10 тыс. руб. на “жалование” различным крымским вельможам. После чего, по завершению сейма в конце ноября 1577 года, Иван IV отъехал в Киев, в котором и расположил свой “стол”. Официально это объяснялось необходимостью улучшения обороны южных границ от татарских набегов и турецкой опасности. Но как показали дальнейшие события, планы царя были куда более масштабными и радикальными.
Бивер: Здорово. Один вопрос: вообще-то в эти годы (1470-77 гг.) у ИГ уже были серьёзные приступы ярости. В 1481 г. он убил сына, который ступился за беременную невестку, которую ИГ колотил посохом за какое-то пригрешение. А у Вас он подозрительно вменяемый, хотя детской травмы вроде никто не отменял. Не к добру это P.S. Вы в курсе, что в последние шесть лет жизни царя у него развились мощные соляные отложения в позвоночнике, которые причиняли острые и мучительные боли при каждом движении?
Леший: Бивер пишет: В 1481 г. он убил сына Это миф. Не убивал он его, что показало вскрытие останков царевича Ивана. Бивер пишет: А у Вас он подозрительно вменяемый, хотя детской травмы вроде никто не отменял Я уже не раз просил привести примеры невменяемости Ивана IV (сейчас, даже историки либерального направления, например Флоря или Альтшиц, о невменяемости Ивана IV не пишут. Более того, тот же Флоря признался, что действия царя более чем логичны , а Альтшиц указал на тот факт, что многие "документы" которые служат источником негативной информации об Иване IV не более чем "черный пиар" того времени).
Леший: Бивер пишет: Вы в курсе, что в последние шесть лет жизни царя у него развились мощные соляные отложения в позвоночнике, которые причиняли острые и мучительные боли при каждом движении? В курсе, только непонятно каким образом это увязано с его якобы "невменяемостью".
Бивер: Леший пишет: Это миф. Не убивал он его, что показало вскрытие останков царевича Ивана. Правда? Я не знал! Леший пишет: В курсе, только непонятно каким образом это увязано с его якобы "невменяемостью". Дело как раз в том, что эти солевые отложения (остеофиты), по мнению антрополога Герасимова, изучавшего его скелет, должны были причинять ему острейшие боли, вызывая те самые знаменитые приступы ярости. Причины возникновения остеофитов весьма разнообразны. Это могут быть проявления возрастного артроза (хронического воспаления сустава), чаще поражающего отдельные суставы. Могут возникнуть на почве эндокринных нарушений; при злокачественных опухолях - например, остеосклеротические метастазы рака предстательной железы. (Как предположили впоследствии патологоанатомы, именно этот последний вариант был наиболее вероятен в рассматриваемом нами случае.) Эти костные наросты иногда увеличиваются медленно, не причиняя больному особенных неудобств, но зачастую боли могут возникать даже при небольших движениях, особенно от таких наростов, как у Ивана IV (по краям суставных поверхностей - своеобразные "шпоры" или "козырьки"). Боли бывают резкими и мучительными, повторяющимися вновь и вновь - ведь острые края выростов сдавливают нервы, сосуды, впиваются в мышцы. Можно представить себе, какой мучительной была жизнь Ивана IV все последние годы - не только в бодрствующем состоянии, но и ночью, в постели, от случайного движения возникала боль, изматывающая, лишавшая сна. Всё это могло привести к некоторому помутнению рассудка. Мне эта версия кажется правдоподобной, а Вам?
Леший: Бивер пишет: Всё это могло привести к некоторому помутнению рассудка. Я вполне допускаю, что частая острая боль в суставах могла привести в ожесточению характера Ивана IV, но вот конкретных примеров помутнения его рассудка нет (как правило выдаваемые за такие, имеют вполне логичное объяснение, или являются простой выдумкой). "Происшедшие в правление Ивана IV перемены наложили глубокий отпечаток на характер отношений между государственной властью и дворянским сословием, определив на долгие времена и характер русской государственности, и характер русского общества не только в эпоху Средневековья. Одним из главных последствий проводившейся Иваном IV политики стал резкий рост удельного веса поместных земель. Как показало изучение писцовых описаний конца XVI века, даже в уездах старого центра, где исстари существовало вотчинное родовое землевладение, доля вотчин в общем фонде земель, находившихся во владении дворянского сословия, стала совсем незначительной: в Романовском уезде — 6%, в Малоярославецком уезде — 5%. Русский дворянин этого времени — прежде всего помещик, владеющий своей землей лишь до тех пор, пока власть, от которой он эту землю получил, довольна его службой. Уже эти перемены означали значительное подчинение дворянского сословия контролю и руководству государственной власти. Созданные в ходе реформ 50-х годов органы сословного самоуправления на местах сохранялись, но с течением времени власть на местах постепенно переходила в руки «судей», а затем «воевод» — детей боярских из членов «государева двора», подчинивших себе органы сословного самоуправления и проводивших политику, которая отвечала интересам направившей их туда государственной власти. Посылка на места таких «воевод» началась еще в 70-е годы XVI века и принимала все более широкий размах в последние годы правления Ивана IV и в годы правления его преемников. Верхний слой дворянского сословия — аристократия — сумела сохранить за собой традиционную монополию на власть и воспользовалась смертью Ивана IV, чтобы устранить его худородных «выдвиженцев». Но в положении этой аристократии произошли очень значительные изменения. Старое родовое землевладение знати в эпоху опричнины было разбито. Правда, сановники, входившие в окружение нового царя — Федора, по-прежнему оставались крупными землевладельцами, но родовые вотчины составляли сравнительно небольшую часть их владений. Эти владения были разбросаны по всей территории страны и состояли в основном из поместий и выслуженных вотчин, полученных за службу от царя Ивана и его преемников. Тем самым традиционная система связей, обеспечивавшая тем или иным группам знати власть и влияние в определенных районах страны, была разрушена. Предпринятые при царе Федоре попытки восстановить особые «княжеские корпорации» в составе «двора» закончились полной неудачей. Установившийся в последней трети XVI века порядок службы также способствовал отчуждению между аристократией и провинциальным дворянством. Если еще в середине XVI века даже самые знатные представители аристократических родов начинали службу в рядах уездных дворянских организаций, то теперь молодые аристократы получали придворные должности при особе царя, а далее карьера вела их в состав Думы или особого, созданного в правление Ивана IV чина — «дворян московских». Получавшие назначения на важные военные и административные должности (воевод в полках и воевод в крупных городах, судей приказов, писцов) «дворяне московские» несли свою службу с Москвы по особому «московскому списку» и в свободное от службы «на посылках» время должны были находиться в столице. Внимательный наблюдатель жизни верхов русского общества польский шляхтич Станислав Немоевский в начале XVII века записал, что каждый знатный человек должен иметь двор в Москве, так как большую часть времени он проводит при государе, а не в своих владениях. Он же отметил, что даже в свою деревню знатный человек не может поехать без разрешения царя, а если запоздает вернуться к указанному сроку, то может подвергнуться серьезному наказанию. Жизнь такого аристократа была тесно связана со столицей и царским двором, и в глазах местного населения он был прежде всего представителем столичной власти. Дополнительным фактором, привязывавшим эту аристократию к власти, были щедрые пожалования из царской казны. Как отметил все тот же Немоевский, все приближенные царя регулярно получали денежное жалованье и ежедневно пищу и напитки с царской кухни. Все это означало окончательное превращение прежней родовой аристократии в аристократию служилую, интересы которой оказывались тесно связанными с интересами государственной власти. Такая аристократия не могла стать силой, способной объединить дворянское сословие в борьбе за его интересы против государственной власти. Напротив, сложившиеся отношения способствовали зарождению определенного антагонизма между провинциальным дворянством и пребывающими в Москве «сильными людьми». Если к сказанному добавить, что благодаря Ивану IV и книжникам его круга в сознание общества глубоко внедрилось представление о том, что лишь сильная неограниченная власть монарха может обеспечить порядок в государстве и гарантировать его самостоятельность, то уже в общих чертах будет ясен ответ на вопрос о той роли, которую сыграл Иван IV в историческом развитии России. Благодаря его вмешательству был оборван наметившийся в середине XVI века в России процесс формирования «сословного общества», формирования сословий как сложно организованных, корпоративных структур, автономных по отношению к государственной власти. К концу правления Ивана IV (и во многом благодаря его политике) русские сословия сформировались как сословия «служилые», жестко подчиненные контролю и руководству государственной власти, а государственная власть приобрела столь широкие возможности для своих действий, какими она, пожалуй, не обладала ни в одной из стран средневековой Европы. В современной демократической публицистике широкое распространение получило представление о том, что эти действия Ивана IV оказались чрезвычайно пагубными для судеб страны, так как направили ее по пути, отличному от того, по которому двигались развитые страны Западной Европы. При этом, однако, молчаливо предполагается, что зарождавшееся в России «сословное общество» должно было быть «сословным обществом» именно такого типа, который существовал во Франции или в Англии и для которого был характерен определенный баланс интересов между сильной государственной властью и автономными сословиями, обеспечивавший наиболее оптимальный в тогдашних условиях путь развития общества. Но могло ли сложиться «сословное общество» такого типа в слабо заселенной аграрной стране с редкой сетью городов, из которых подавляющая часть вовсе не была сколько-нибудь крупными центрами ремесла и торговли? Гораздо больше шансов на то, что русское «сословное общество» оказалось бы близким к тому типу «сословного общества», которое сложилось в XV—XVI веках в тех странах Центральной Европы, где уровень урбанизации был гораздо ниже, чем на западе Европы. Для такого типа «сословного общества» было характерно всесилие дворянства, которое, отстранив от активного участия в политической жизни городское сословие и резко ограничив власть монарха, взяло непосредственно в руки своих представителей многие функции государственного управления и ориентировало государственную политику на обслуживание своих непосредственных сословных интересов. В эпоху, когда правительства стран Западной Европы поощряли развитие ремесла и промышленности, дворяне, овладевшие государственной властью в странах Центральной Европы, поощряли экспорт в свои страны дешевых иностранных товаров, на приобретение которых они затрачивали меньше денег. Подобная политика, разумеется, способствовала все большему отставанию стран Центральной Европы от стран Европы Западной. К этому следует добавить, что резкое ограничение власти монарха, разумеется, исключало возможность такого обращения с подданными, какое было присуще Ивану IV, однако ослабление роли монарха как верховного арбитра в отношениях между сословиями и отдельными группировками в рамках правящего дворянского сословия вело к тому, что на практике не оказывалось надежного гаранта соблюдения всех тех прав, которые законодательство щедро предоставляло членам дворянского сословия, и крупный и влиятельный магнат мог беспрепятственно расправиться с кем-либо из своих более мелких соседей, не опасаясь, что за это он будет нести ответственность. Такая практика русским людям того времени была известна, и в их глазах «сословное общество» стран Центральной Европы вовсе не являлось образцом для подражания. В начале XVII века, когда в ходе Смуты появилась возможность развития России по польскому пути, находившийся в то время в Москве польский шляхтич Самуил Маскевич записал такие высказывания своего русского собеседника: «Ваша вольность вам хороша, а наша неволя — нам, ведь ваша вольность... это своеволие, разве мы не знаем того... что у вас сильнейший угнетает более худого, свободно ему взять у более худого владение и самого убить, а по праву вашему искать справедливости придется много лет, прежде чем [дело] завершится, а то и не завершится никогда. У нас... самый богатый боярин самому бедному ничего сделать не может, так как после первой жалобы царь меня от него освободит». Наконец, следует отметить, что, ограничивая власть монарха, дворянство одновременно старалось свести к минимуму расходы на государственные нужды, препятствуя расширению аппарата и увеличению армии, чтобы сохранять в своих руках доходы от собственных имений. В перспективе такая политика вела к ослаблению государства, его неспособности противостоять формирующимся по соседству абсолютистским монархиям. Все это вовсе не означает, что претензии демократических публицистов по отношению к царю Ивану совсем не основательны, а его историческая роль заслуживает только позитивной оценки. Автор хотел бы лишь обратить внимание читателя на то, что если конкретная роль Ивана IV в развитии древнерусского общества и древнерусской государственности рисуется вполне ясно и определенно, то историческая оценка этой роли требует внимательного изучения широкого круга проблем не только русской, но и европейской истории. К исследованиям такого рода отечественные ученые лишь начинают обращаться." Б. Флоря Иван Грозный. Место в истории.
Леший: Разгром мятежников в Великом княжестве Литовском, Русском и Жемойтском сделал вполне реальным объединение княжества с Русским царством не только личной унией, но в качестве единого и неделимого государственного образования. Главные противники соединения, литовские магнаты, были частью запуганы демонстрацией военной силы царя, а частью (Радзивиллы) бежали за пределы княжества и более не представляли серьезной угрозы царским планам. В январе 1578 года, по приказу Ивана IV в городе Переяславе собрался литовский сейм, в котором, согласно распоряжению Государя приняли участие не только “послы” благородного сословия, но и представители городов и казачества, которые, по мнению царя должны были служить сильным противовесом влиянию литовской магнатерии и шляхетства. 10 января сейм был официально открыт, и в самом начале заседания царь вынес на обсуждение проект слияния Великого княжества Литовского и Русского царства в единое государство. По предложенному им первоначальному проекту унии оба государства должны были стать единым и неделимым целым. Правитель – наследственный самодержавный монарх, который принимая царскую корону, тем самым становился и великим князем Литовским. Управление землями производится одним общим государственным актом (а не по отдельности для каждого государства), но государственные советы (в каждом государстве по проекту сохранялся свой Государственный совет – Дума или Рада) и сановники присягают Государю по отдельности. Договоры с другими странами заключаются совместно. Сеймы (Соборы) созываются общие. Для обсуждения текущих дел предусматривались отдельные сеймы, но с допуском участия представителей другой стороны. При этом уния не затрагивала права, свободы, обычаи и законы Великого княжества Литовского, сохранялись отдельные литовские должности, тем самым сохраняя Великое княжество как отдельную государственную структуру. Однако, даже такой умеренный проект вызвал сильную оппозицию среди литовских чинов, главным образом из рядов магнатерии, которые не соглашались на требования царя и выдвинули в ответ свой вариант унии. Предлагаемый ими проект предусматривал общего монарха, русского царя, чья власть признавалась наследственной. Но он должен был короноваться отдельно в каждой стране, при участии представителей другой страны и принимать присягу от каждой страны по отдельности. Сохранялись отдельные государственные печати. Созываются общие сеймы по вопросам войны и мира, отправки послов, военных налогов; их решения удостоверяются печатями обеих стран. Монарх, по решению обеих сторон, созывает в приграничье сеймы, они проходят попеременно в обеих странах. Дела каждой страны решают их отдельные сеймы. Оборона осуществляется совместно. Сохраняются титулы и должности. Приобретать землю и селиться можно в обеих странах, но церковные и светские должности предоставляются лишь жителям своей страны. Денежный курс уравнивается, но на легенде литовских монет чеканится титул Великого князя Литовского, Русского и Жемойтского. Экзекуция имений в Великом княжестве Литовском не проводится (этому пункту своих требований литовские магнаты придавали прямо таки особое значение, и оговаривали его наиболее подробно). Подобный вариант унии был неприемлем уже для Ивана IV, который не считая возможным пренебречь протестом магнатов, хорошо зная, какую они представляют силу в Великом княжестве, долго пытался уговорами переломить сопротивление панов, которые упорно спорили с русской стороной и не соглашались на требования царя. Но в самый разгар сейма в стане литовских послов произошел раскол; послы от рыцарства, разойдясь с можновладцами, просили не обращать внимания на упорство магнатов и договариваться об унии с ними на условии общих сеймов и общей Рады (Думы), подавая надежды на то, что остальные спорные пункты будут потом легко разрешены на общем совете (тут важно отметить следующий факт – в следствии отсутствия русско-литовской войны из-за Ливонии в этой альтернативной истории, литовская шляхта не получила от магнатов тех уступок, которые были сделаны в 60-х гг. XVI века реальной истории в виде платы шляхетскому сословию за участие в войне против России). Дальше других пошли “послы” от Киевского, Брацлавского и Волынского воеводств (как правило, из-за “пограничного” статуса этих земель, среди их представителей доминировала мелкая шляхта и казаки, а сторона магнатов была заметно слабее), которые прямо на сейме, указывая на постоянные разорения со стороны татар, просили Государя, чтобы он напрямую привел их к унии с Россией; в противном случае, говорили они, русские земли (Малороссия) станут скоро пустыней. И после некоторого колебания, получив подтверждение готовности населения данных воеводств отстаивать свои требования от натиска магнатов, 28 февраля 1578 года Иван IV разослал универсал о возвращении Киевщины, Восточной Подолии (Брацлавщины) и Волыни к Русскому царству. В этом универсале царь объявил, что Киевщина, Брацлавщина и Волынь всегда, с древнейших времен, были его царскими “отчинами”, и приказывал всем чинам этих земель принести ему присягу уже как русскому царю, а не только как литовскому великому князю. Этот шаг Ивана IV привел литовских панов в сильное негодование. Ходили слухи, что двое из них даже отправились в Крым поднимать на Русь татар, а многие другие готовят новое военное выступление против царя. Но наличие крупных царских воинских контингентов на территории княжества, а главное, благожелательная к царю пассивность шляхты, не желавшей проливать свою кровь за интересы кучки магнатов, вынудила их пойти на попятную. В составленном на имя Государя прошении они умоляли не отделять от Литвы ее областей и выражали согласие на первоначально предложенный царем вариант унии. Но было уже поздно. Готовый к компромиссу в начале сейма Иван IV, почувствовав слабость позиций литовских магнатов, теперь пошел на радикальный вариант, требуя полного слияния Русского царства и Великого княжества Литовского в качестве “единого тела”, с отменой отдельных литовских урядов и законов. Правда, это вызвало взрыв возмущения в Польше, где уже давно мечтали об инкорпорации Литвы в свое государство. И, после того, как не получилось присоединить Великое княжество целиком, поляки решили присоединить к Короне хотя бы те области, на которые они издавна притязания. Еще до издания царского универсала от 28 февраля, польские представители на Переяславском сейме требовали присоединить к Польше такие области, как Подляшье и Волынь, которые, по их словам, искони принадлежали полякам, и были лишь временно уступлены литвинам предыдущими польскими королями (Владиславом-Ягайло и Казимиром), без согласия коронных чинов. Ситуация накалилась настолько, что казалось в Литве и в Польше вспыхнет новая война. Но, крымский хан, на помощь которого так расчитывали противники Ивана IV в Литве, отказался денонсировать только что заключенный в Бахчисарае мир с царем. Так же, довольно прохладный прием польские посланники встретили и в Стокгольме – король Юхан III не желая драться с Иваном IV один на один, на этот раз не проявил особого интереса к планам новой военной компании против России, и на словах выразив полякам свое сочувствие и горячую поддержку, от реальных действий уклонился. Что остудило даже наиболее буйные головы. Попытка воздействовать на царя через его сына тоже не удалась – царевич Иван показал себя истинным сыном своего отца, и все притязания польских сословий решительно отверг. В результате Переяславский сейм принял постановление о слиянии Великого княжества Литовского и Русского царства по принципу “единого тела”, и литовские области, по очереди, стали приходить к присяге Ивану IV, как царю, выходя из под юрисдикции Господарской Рады. 1 мая 1578 года присягнули три южных русских воеводства. А спустя примерно месяц, 8 июня, унию признали и остальные литовские земли, полностью подчинившись воле царя.
Леший: Часть VI Слово и дело Слияние России и Литвы повлекло за собой важные внутриполитические изменения. Став во главе объединенного государства царь столкнулся с целых рядом проблем, решение которых требовало коренной реорганизации административно-хозяйственных структур нового государственного образования. Прежде всего требовалось устранить разность в праве, которое было необходимо свести к единому своду законов. Для чего была сформирована комиссия из представителей обеих сторон, задачей которой было составление нового “сводного” Судебника (точнее, дополнение и исправление русского Судебника с учетом новых реалий). Кстати, именно с работы в этой комиссии и началась карьера молодого Ивана Сапеги, во многом заслугой которого было быстрое создание нового российского свода законов. Кроме того, объединение двух государств обладавших до этого несколько отличными управленческими структурами, привело к целому ряду административных реформ, призванных унифицировать систему государственного управления. В результате чего к концу 70-х, началу 80-х гг. сложилась система управления во многом исходящая из аналогичных реальной истории земских и судебных реформ Ивана IV, но несколько модифицированная под влияние литовского и польского опыта. Страна, по польско-литовскому образцу делилась на области, включавшие в себя несколько уездов (или поветов – некоторое время эти названия употреблялись одновременно), во главе с назначенными царем воеводами, которым поручался набор войска и оборона порученного им края, раздача денежного и хлебного жалованья, разверстание службы между служилыми людьми; они обязаны были ловить воров, разбойников, принимать меры против пожаров, заразных болезней, запрещенных игр, соблазнительных зрелищ, корчемства; они должны были искоренять ереси и заботиться о том, чтобы духовенство исполняло свои обязанности. Так же воеводы должны были иметь надзор на органами земского самоуправления, но без права вмешательства в их финансовую и хозяйственную деятельность. Административную власть в уездах представляют наместники. Канцелярией наместника и финансами заведует прикомандированный к нему дьяк. В уезде помощникам наместника являются городовой приказчик и губной староста. Городовой приказчик избирается местным дворянством и является его верховным распорядителем, отвечает за сбор уездного дворянского ополчения, являясь фактически его местным командиром в мирное время. Во главе полицейского управления стоят губные старосты, избиравшиеся на всесословном уездном съезде, но только из дворян, по одному или по два на уезд. Они вели дела вместе с губными целовальниками, которых выбирали из своей среды одни тяглые люди, посадские в посадах, волостях, станах и селах. Старостам подчинены были сотские, пятидесятские и десятские, выбиравшиеся населением по сотням, полусотням и десяткам, полицейским участкам, на которые делились по числу дворов губные округа. Хозяйственным управлением и сбором налогов ведают в городах и уездах выборные земские старосты ("излюбленные головы"), а гражданский суд – земские судьи (''присяжные целовальники''). Земские выборные действовали в посадах, станах, волостях и слободах. Каждый округ выбирал одного, двух или больше земских старост с несколькими присяжными целовальниками. Крестьянская волость выбирала одного присяжного в окружной суд, а сбором податей ведал общинный староста при круговой поруке общины. Обложение было поземельным (по количеству обрабатываемой земли), и ''помера'' проводилась раз в пять лет. Помещики не имели судебной власти над крестьянами, и только некоторые вотчинники после реформы сохранили в своих землях право суда, но и это право было ликвидировано Иваном IV в эпоху опричнины. Ведомство суда присяжных разнообразилось по местным условиям. В него входили собственно судные дела исковые, т. е. гражданские, которые велись состязательным, исковым порядком, а не губным, следственным. Уголовные дела - поджог, душегубство, разбой и татьба - ведались присяжными земскими судьями совместно с губными старостами, а на Севере, в Двинской земле, где за недостатком дворян не из кого было выбрать губных старост, губные дела поручались одним земским старостам. На земских излюбленных головах лежал сбор и доставка в казну окладных налогов. Земские старосты или земские судьи вели порученные им судные и казенные дела под личною ответственностью и мирской порукой: недобросовестное или неумелое исполнение судебно-административных обязанностей наказывалось смертной казнью "без отпросу" и конфискацией имущества виновных, которое шло пострадавшим от их неисправности истцам. Все общество, выбиравшее старосту и судей, отвечало за их неисправную деятельность в случае их несостоятельности. Таким образом, земские выборные старосты собирали в казну прямые налоги. Сбор налогов косвенных, таможенных пошлин, также эксплуатация доходных казенных статей (питейное дело, соляные и рыбные промыслы и т. п.) отдавались ''на веру''. Для этого земские тяглые общества обязаны были из своей среды выбирать верных, т. е. присяжных, голов и целовальников, которым вверялся сбор таких доходов. Исправность сбора обеспечивалась кроме веры, присяги, еще имущественной ответственностью сборщиков и поручительством ставившего их земского общества. Таможенные сборы в крупных торговых пунктах и казенные монополии находятся на откупе у крупных купцов, из среды московской ''Гостинной сотни'' и торговых людей, либо избираются на местах из людей ''добрых'', ''не воров, не бражников, которые были бы душой прямы и животом прожиточны, и которым бы можно было верить в сборе государевой казны''. Верховное правление осуществляется Великим Государем всея Руси при котором существует Государственный совет (правительство), составлявшийся преимущественно из начальников отдельных ведомств, которые разделяются на три группы или чина. Первую группу составляют бояре (постепенно это название вытеснит пришедший из Польши термин ''министры''); вторая группа состоит из окольничих, и, наконец, третью группу составляют ''думные дворяне'' (позднее ''государственные советники''). В состав Государственного совета входят под именем думных дьяков и начальники ее канцелярий по отдельным отраслям управления, но без права голоса. Руководителем Государственного совета считался сам царь, который и вел его заседания. Но постепенно росло значение начальника правительственной канцелярии – печатника (позднее переименованного в канцлера), чья роль особенно выросла после того, как Иван IV упразднив должность конюшенного (''старейшего'' боярина имевшего право замещать Государя в его отсутствие), передал ему право вести заседания правительства. В царствование Ивана IV относительно регулярными становятся созывы Земских Соборов, за которыми после унии с Великим княжеством Литовским все чаще и чаще закрепляется (в т. ч. и в официальных документах) сеймов. Иностранцы называют Собор "сословиями", но сами русские сильно удивились бы, если бы узнали, что это называется "сословным представительством". В тогдашнем понимании выборные "излюбленные головы" в городах и уездах благодаря их фискальным функциям считались государственными служащими, которых выдвигала на службу община. Так смотрели на них и правительство, и избиратели. Собор, таким образом, был совещанием правительства с местными управленцами, от которых правительство получало нужную информацию о местных делах и нуждах и доводила до местных обществ свои директивы. Законодательный почин мог исходить от Собора в форме челобитной. В этом случае проработкой нового закона обычно занималась комиссия, составленная из нескольких депутатов Собора и нескольких государственных чиновников, и в окончательной редакции он шел на обсуждение в Государственный совет и на утверждение царю. Установление новой столицы в Киеве привело к изменению сложившегося до этого порядка государственной службы, согласно которому служилые люди владели землей по месту службы, как и служили по месту, где владели землей (входя тем самым в поместные списки – Московский, Новгородский и пр.). Служба привязывала служилых людей либо к столице, либо к известной области. Поэтому и служилые люди разделялись на два разряда. К первому принадлежали высшие чины, служившие "с Москвы", а также выбор из городов, которые кроме поместий и вотчин в дальних уездах должны были иметь по закону подмосковные дачи. Второй разряд составляли низшие чины, служившие "из городов", городовые или уездные дворяне и дети боярские, получавшие поместья преимущественно там, где служили, т. е. где должны были защищать государство, образуя местную землевладельческую милицию. Таким образом долгое время комплектование высшего государственного аппарата управления было привилегией знати ''московского списка'', которая строго блюла эту свою монополию на власть, всячески затирая выходцев из регионов. Таким образом перенос “стола” из Москвы в другой город приводило к созданию иного, ''киевского'' списка, и низводило знать ''московского списка'' до заурядной провинциальной аристократии и ломало сложившийся местнический порядок. Нельзя сказать, что московская знать была довольна подобным раскладом, тем более, что вернув себе прямую власть на московскими землями, Иван IV свел с престола Великого князя всея Руси Симеона Бекбулатовича (которому, в качестве компенсации, был пожалован титул князя Тверского), тем самым окончательно лишив Москву статуса ''стола'' (правда, некоторая привилегированность Москвы останется – примерно как в реальной истории, после переноса Петром I столицы из Москвы в Санкт-Петербург). Но верная царю 12-тысячная ''опричная гвардия'' (многие из “опричников” были включены в новый список, что означало повышение их общественного положения – до этого, находясь на службе Государева Двора их относительно высокий социальный статус целиком и полностью зависел от царской милости, но после получения “дач” и, соответственно, внесения в столичный поместный список они обретали стабильную основу своего положения) и масса русского уездного дворянства и литовской поветовой шляхты, поселенной на Киевщине, заставляла недовольных не выражать свое возмущение слишком громко. Тем не менее, в новую столицу пошел поток челобитных, в которых московская знать просила Государя перевести ее в Киев и не лишать прежнего статуса. Но в данном вопросе царь проявил принципиальность. Хотя ''киевский список'' пополнялся в основном выходцами из ''московского'' (но при этом переводимые москвичи должны были давать клятвенную запись о своей службе ''без мест''), но был щедро разбавлен выходцами из других земель. А поскольку его состав был все же ограничен, то многие москвичи в него просто не попадали. Что создавало благоприятные условия для полной отмены института местничества как такового (поскольку главные его защитники – московская знать, теперь только теряла от его сохранения). В 1578 году, сразу после учреждения Переяславской унии, царь собрал в Москве съезд дворянства, на котором "поставил вопрос на обсуждение". Служилые люди предложили отказаться от местничества. Сначала речь шла только о военной сфере, но раз высказанная мысль получила свое логическое завершение, и через несколько дней от имени выборных была подана челобитная, в которой ставился вопрос об упразднении местничества вообще. Без промедления 12 января 1579 года было назначено чрезвычайное заседание Государственного совета и Освященного собора. В своей речи царь осудил местнические споры, "от которых в прежние времена в ратных, посольских и всяких делах происходила великая пагуба", еще резче отозвался о местничестве киевский митрополит Дионисий: "От местничества, аки от источника горчайшего, вся злая и Богу зело мерзкая и всем вашим царственным делам ко вредительному происходило, и благое начинание, яко возрастную пшеницу терние, подавляло и до благополучного совершения к восприятию плодов не допускало...". В довершение митрополит объявил "местные случаи" происками "врага человеческого, диавола". Царь обратился к Государственному совету с вопросом, как поступить с челобитной служилых людей об отмене местничества, и бояре отвечали, чтобы великий государь указал учинить по прошению "во всяких чинах быть без мест". Таким образом принцип породы был окончательно уничтожен в пользу принципа выслуги.
Леший: Но пожалуй самым сложным вопросом, ставшим перед царем, был церковный. Долгое разделение русских земель на ''Московские'' и ''Литовские'' привело и к расколу Русской Православной церкви на отдельные Московскую и Киевскую митрополии. При этом московские митрополиты считали ''истинными'' митрополитами только себя, считая киевских митрополитов лишь наглыми узурпаторами своих прерогатив. В то же время, киевские иерархи привыкли считать себя отдельной от Москвы структурой, и не собирались поступаться своим статусом. Ситуацию усугублял тот факт, что после официального установления ''стола'' в Киеве, тамошний митрополит получал как бы более высокий статус, чем оставшийся в Москве. И пока положение Ивана IV в его новых владениях не было достаточно крепким, он был вынужден мириться с таким порядком вещей. И когда в 1576 году скончался киевский митрополит Иона III (Протасевич), царь был вынужден утвердить новым главой киевской митрополии представленного еще Ионой в качестве своего преемника Илию Кучу. Но после кончины оного в 1579 году Иван IV, чье положение заметно укрепилось, повел политику на слияние обеих митрополий, назначив новым митрополитом в Киеве выходца из московских земель, хутынского архимандрита (в других источниках игумена) Дионисия. А в начале 1580 года в Москве открылся Освященный Собор, на котором присутствовали под председательством московского митрополита Антония все русские архиереи, включая Киевскую митрополию. На котором Иван IV объявил собравшимся о негодности раскола “священства”, которое творит смуту в умах и порождает множество ересей, наполнивших русские земли (в западных и юго-западных русских землях в то время было огромное колличество приверженцев не только пришедших с Европы протестантских учений, но и множество своих “самородных” учений, например получившая широкое распространение “ересь Косого и Башкина”), и поставил вопрос об объединении обеих ветвей русской православной церкви в единое целое. Не без труда (на некоторых иерархов – как из Москвы, так и Киева, пришлось оказать давление, а некоторых и вовсе отстранить от “священства” - впрочем, за вполне реальные прегрешения) удалось добиться того, что ''Отцы Собора, поболев с благочестивым Государем о затруднительных обстоятельствах Веры и Отечества, постановили быть митрополиям русским в братской любви и соединении''. Правда чины отдельных митрополитов (как Московского, так и Киевского) сохранялись, но согласно принятым решениям, следующим московским митрополитом, после Антония, должен стать Дионисий (при сохранении им киевской митрополии), и создавалась ''согласительная комиссия'', имевшая задачей привести к единому знаменателю догматы и порядки обеих ветвей Русской Православной церкви. Объединение Руси и Литвы имело и другие последствия. Так, при царском дворе, особенно среди молодых дворян, получила распространение польская мода. Как писал современник: ''...стали волосы стричь, бороды брить, сабли и польские кунтуши носить, школы заводить''. Впрочем, подобное ''проникновение'' носило обоюдный характер. Например, еще при избрании Ивана IV польским королем среди тамошних женщин распространилась мода на ношение русской женской одежды. Особое внимание царя занимал вопрос просвещения. И ранее на Руси имелось хорошо поставленное начальное и среднее школьное образование (в реальной истории до начала 18 века практически в каждой деревне имелась своя церковно-приходская школа, в которой приходской священник был обязан обучать детей местных жителей грамоте). Но ощущалась отсутствие высших учебных заведений, которые бы могли готовить не просто грамотных людей, но подготовленных к квалифицированному участию в государственном управлении и церковных делах. По избранию Ивана IV литовским великим князем и польским королем, ему ''по наследству перешли'' Ягеллонский университет в Кракове и открытая в 1570 году Виленская коллегия, которая находясь под контролем иезуитам принимала детей вне зависимости от их вероисповедания и бесплатно давала им качественное образование, чем привлекала не только семьи католиков, но и протестантов и православных. Тем более, что открыто иезуиты не пытались переманить учеников в католичество, полагая, что достаточно заронить в юные души семена ''истинной веры'', а уж те сами прорастут. Но эти учебные заведения имели, с точки зрения русских властей, один серьезный недостаток – они были католическими, и обучение в них, по мнению православных, привело бы к ''совращению'' неокрепших детских умов в ''латинство''. Что породило необходимость создания своей, православной высшей школы, тем более, что на 70-е годы пришелся рост активности католических миссионеров, связанный с началом т.н. ''католической реформации'' (известной более как ''контреформация''), и как следствие возникшая необходимость в грамотных священниках низшего и среднего звена, способных вести спор с католиками на равных (особенно это было важно для бывших литовских земель, где уровень тамошнего православного ''священства'' был крайне низок). Результатом этого стала развернувшаяся под руководством киевского митрополита Дионисия энергичная работа по созданию своей, православной высшей богословской школы, что привело к открытию в 1581 году Киевской Духовной семинарии (позднее преобразованной в академию). Согласно привилегии, пожалованной в том же году, семинария ставила целью подготовку образованных людей для государственного и церковного аппарата; ей поручались цензура книг духовного содержания, суд над отступниками от православия. На государственные должности назначались только лица, окончившие школу (это ограничение не касалось детей ''благородных''). Новому учебному заведению был пожалован иммунитет: изъятие из-под суда приказов, исключая дела уголовного характера; преподаватели и ученики подчинялись училищной юрисдикции, а ''блюститель'' (ректор) — суду митрополита. В ней учились многие представители столичной знати, приказного дьячества, а также дети купцов, церковнослужителей и даже крестьян. Помимо русских, там учились греки, македонцы, грузины и т. д. В 1582 году в ней занималось 28 учеников, в следующем году — 32, а пять лет спустя — около двухсот. Первые годы своего существования академия объединяла три класса — низший, средний и высший. Обучение начиналось с подготовительного класса, так называемой русской школы, где изучалась отечественная и мировая история, география, литература, поэзия, нотное пение, арифметика, церковнославянский, русский и польские языки. После него ученики переходили в ''школу греческого книжного писания'', штудировали славянскую и греческую грамматику и латынь, затем приступали к изучению иных предметов, соответствующих высшей ступени обучения (риторика, диалектика, богословие, физика). Впоследствии, семинария имела уже 8 классов, делившихся на младшее (4 класса), среднее (2 класса) и старшее (2 класса) отделения. Правда, открытие семинарии не обошлось без трудностей. Ориентация на широкое светское образование вызывала сильное раздражение у высших церковных иерархов московской митрополии, усмотревших в основании киевской семинарии покушение на ''древнее благочестие''. Впрочем, впоследствии выяснилось, что истиной причиной недовольства было не это, а то что, по мнению московского ''священства'', основание при киевской митрополии семинарии, которая официально провозглашалась кузницей высших церковных кадров, возвышало оную митрополию над ними. В результате чего царь был вынужден пойти им на встречу и разрешить открыть в Москве свою Духовную семинарию, и особым привилеем уровнять в правах ее выпускников с киевлянами.
Леший: Еще, нужны предложения: 1. Где расположить базу русского Балтийского флота? 2. Какие реформы в армии возможны на тот момент (с учетом опыта боевых действий против шведов, поляков и турок)?
Kernan_Ramir: Если не затруднит, вышлите и мне, заранее благодарю. blackhike@yandex.ru
Леший: Kernan_Ramir пишет: вышлите и мне Выслал.
Бивер: Леший пишет: Где расположить базу русского Балтийского флота? Возможно вам поможет (время конечно не то, но мало ли...) http://militera.lib.ru/h/petrov_ma/01.html
Леший: Бивер пишет: Возможно вам поможет Спасибо.
Леший: Такой момент. В предыдущей части я сделал Мелецкого членом "царской партии". Но получив некоторую новю информацию изменил решение. Менять сам таймлайн на форуме не буду, но на будущее - Мелецкий перешел в стан противников Ивана IV, и в качестве коронного гетмана командовал войсками конфедератов (а не Лаский). После разгрома мятежа пойман и повешен.
georg: Леший пишет: в городе Переяславе собрался литовский сейм Переяславская рада - это конечно хорошо. Вот только Переяслав на тот момент - не город даже, а просто укрепленный замок на почти не населенном днепровском Левобережье. Разместить в нем депутатов сейма и панов-Раду с их свитами увы нереально. Или вы уже успели колонизировать Левобережье? Леший пишет: Дальше других пошли “послы” от Киевского, Брацлавского и Волынского воеводств (как правило, из-за “пограничного” статуса этих земель, среди их представителей доминировала мелкая шляхта и казаки, а сторона магнатов была заметно слабее), которые прямо на сейме, указывая на постоянные разорения со стороны татар, просили Государя, чтобы он напрямую привел их к унии с Россией; в противном случае, говорили они, русские земли (Малороссия) станут скоро пустыней. И после некоторого колебания, получив подтверждение готовности населения данных воеводств отстаивать свои требования от натиска магнатов, 28 февраля 1578 года Иван IV разослал универсал о возвращении Киевщины, Восточной Подолии (Брацлавщины) и Волыни к Русскому царству. Хм. Ну в Киевщину и Брацлавщину еще могу поверить - там и нормального "шляхетского стана" в то время почти нет, шляхта живет "казацким обычаем", ВКЛ обеспечить оборону этих земель не в силах (все это подробно описано у Грушевского), а перемещение столицы в Киев дает местным огромные выгоды. Но вот Волынь... Там сидит целый куст магнатских фамилий, которым принадлежит большая часть городов и местечек края - Острожские, Чарторыйские, Вишневецкие, Сангушко. Почти вся местная шляхта входит в клиентеллы князей, и мало того, связано со своими патронами боевым братством, рожденным в непрерывных боях с татарами (Волынь - основной фронтир "обороны поточной"), боях, в которых шляхта выступает под знаменами княжеских полков, пользуется их жалованием и защитой, и их подерживает. Так что насчет Волыни решать будут именно вышеуказанные 4 княжеских фамилии. Глубоко сомневаюсь, что они с таким нетерпением стремятся под крылья московского орла. Разве что царь посулил им весьма важные посты в объединенной державе со столицей в Киеве (Острожский на тот момент - действующий Киевский воевода).
Леший: georg пишет: Так что насчет Волыни решать будут именно вышеуказанные 4 княжеских фамилии. Глубоко сомневаюсь, что они с таким нетерпением стремятся под крылья московского орла. Этот момент я как-то пропустил. Учтем. georg пишет: Разве что царь посулил им весьма важные посты в объединенной державе со столицей в Киеве (Острожский на том момент - действующий Киевский воевода). А georg пишет: рожденным в непрерывных боях с татарами (Волынь - основной фронтир "обороны поточной"), боях роли не сыграет?
Леший: georg пишет: Вот только Переяслав на тот момент - не город даже, а просто укрепленный замок на почти не населенном днепровском Левобережье. Хм. Насколько я знаю, Переяслав был основан в 10 веке. Был даже "столом" удельного княжества. Правда потом пришел в упадок. Неужели настолько сильно? Интересно, в каком тогда городе можно провести "объединяющий" сейм?
georg: Леший пишет: роли не сыграет? Если эффективность московской помощи налицо - сыграет. Леший пишет: Неужели настолько сильно? Очень. В середине XVI века все Левобережье ""лежало в пусте". "І от ми й бачимо справдї, що почавши від великих Менґлї-ґераєвих пустошень ХV в. потім без малого цїле столїтє, а добрих три чверти столїтя - до 1560-х років Східня Україна лежить пусткою. Одинокі сталі оселї тулять ся при тих нечисленних замках, в міськім острогу під ним, а весь безграничний простір сих країв з його природними богацтвами експльоатуєть ся тільки находом, ватагами уходників. Заднїпровє, позбавлене замків, лежить пусткою цїле. З литовського боку крайнїй замок - се Остер, з московського - Чернигів і Путивль. При остерськім замку числить ся кілька сїл, а власне шість, а семе (Лутава) хоч лежить під самим Остром, належить до київського замку. Разом в них селянських господарств 45. Але навіть в сїм глухім кутї, серед лїсів і болот, людність не чула себе безпечною, як показує цїкава замітка: „пахивали на замокъ у трехъ миляхъ на поли у Столицы, а тыхъ часовъ пашня опущона за неспокоємъ отъ Татаръ”). Вся боярська, воєнно-служебна людність сидить в містї). І тих кількадесять селян переважно, мабуть, мали свій притулок в містї, хоч що правда - деякі з тих сїл сидять в дуже глухих кутах, захищених ріками, лїсами, болотами. " Грушевский. "История Украины-Руси", том 7, глава 1. Переяслав был восстановлен в 1560ые, во всяком случае упоминается в 1569 среди замков Киевского воеводства, но только как пограничная крепость.
Леший: В связи с возникшей критикой части таймлайна о переносе Иваном IV "стола" в Киев, как несвоевременного и плохо подготовленного принято решение его убрать. Столица пока по прежнему в Москве (но это не значит, что я отказываюсь от этой идеи). Так же нет отмены местничества. Кроме того, по замечанию georg-a переделан кусок таймлайна посвященный унии. Теперь он выглядит так: Подобный вариант унии был неприемлем уже для Ивана IV, который не считая возможным пренебречь протестом магнатов, хорошо зная, какую они представляют силу в Великом княжестве, долго пытался уговорами переломить сопротивление панов, которые упорно спорили с русской стороной и не соглашались на требования царя. Но в самый разгар сейма в стане литовских послов произошел раскол; послы от рыцарства, разойдясь с можновладцами, просили не обращать внимания на упорство магнатов и договариваться об унии с ними на условии общих сеймов и общей Рады (Думы), подавая надежды на то, что остальные спорные пункты будут потом легко разрешены на общем совете (тут важно отметить следующий факт – в следствии отсутствия русско-литовской войны из-за Ливонии в этой альтернативной истории, литовская шляхта не получила от магнатов тех уступок, которые были сделаны в 60-х гг. XVI века реальной истории в виде платы шляхетскому сословию за участие в войне против России). Дальше других пошли “послы” от Киевского и Брацлавского воеводств (как правило, из-за “пограничного” статуса этих земель, среди их представителей доминировала мелкая шляхта и казаки, а сторона магнатов была заметно слабее), которые прямо на сейме, указывая на постоянные разорения со стороны татар, просили Государя, чтобы он напрямую привел их к унии с Россией; в противном случае, говорили они, русские земли (Малороссия) станут скоро пустыней. И после некоторого колебания, получив подтверждение готовности населения данных воеводств отстаивать свои требования от натиска магнатов, 28 февраля 1578 года Иван IV разослал универсал о возвращении Киевщины и Восточной Подолии (Брацлавщины) к Русскому царству. В этом универсале царь объявил, что Киевщина и Брацлавщина всегда, с древнейших времен, были его царскими “отчинами”, и приказывал всем чинам этих земель принести ему присягу уже как русскому царю, а не только как литовскому великому князю. За ними последовала Волынь. В отличие от киевской и брацлавской земель, там сидел целый куст магнатских фамилий, которым принадлежала большая часть городов и местечек края - Острожские, Чарторыйские, Вишневецкие, Сангушко. Почти вся местная шляхта входила в клиентеллы князей, и мало того, связано со своими патронами боевым братством, рожденным в непрерывных боях с татарами (Волынь - основной фронтир "обороны поточной"), боях, в которых шляхта выступает под знаменами княжеских полков, пользуется их жалованием и защитой, и их поддерживает. Но постоянные набеги татар и неспособность обеспечить безопасность своих земель собственными силами, вынуждала тамошних магнатов отнестись к идее унии более благосклонно и пойти на присягу русскому царю. Правда, тут в дело вмешались и личные интересы. Так князь Константин Острожский не хотел терять должность киевского воеводы, а за Александром Вешневецким царь закрепил право на пустынные земли по реке Суле.
georg: Вообще, если читаете на мове - творение Грушевского может помочь в части социально-политического и экономического устройства "руських" земель ВКЛ описываемой эпохи. Лежит здесь.
Леший: georg пишет: Лежит здесь. Спасибо.
Леший: Еще одной важной проблемой вставшей перед страной стал вопрос флота. Прошедшая война с Швецией выявила ряд недостатков последнего, главным из которых было отстутствие единого командования и финансирования. До этого постройкой кораблей ведали местные воеводы. Да и сам флот не представлял из себя единого целого, будучи разделен на несколько, совершенно независимых от друг друга флотилий, подчиняющихся тем же воеводам, которые строго блюли свой контроль над ''своими'' кораблями, поскольку на их содержание, по царскому указу, напрямую шла часть ''морских'' сборов, что позволяло местному начальству пользоваться оными средствами по своему усмотрению, держа в тоже время подведомственные корабли ''в большой скудости и пренебрежении''. Кроме того, не смотря на то, что действия шведского флота заметно вредили русским интересам (например, подвоз припасов шведскому корпусу под Гданьском и нападения на русские торговые суда), воеводы предпочитали отпускать корабли в море ''для добычи'' (часть захваченного добра шля в их карман) и всячески противились использованию подконтрольных им флотилий для боевых операций против неприятеля. В результате, для пресечения данной порочной практики, по царскому указу строительство кораблей и командование над ними было выведено из ведения воевод и поручено особому Приказу Морского дела. Все отдельные флотилии на Балтийском море были сведены в единый флот, насчитывавший в своем составе 20 кораблей (главным образом легких фрегатов) и около полусотни галер, предназначенных для деятельности в финских шхерах. Командование которым было поручено назначенному ''государевым морским атаманов и военачальником'' Карстену Роде (в отличие от реальной истории, где он в 1570 году был арестован датчанами, а с 1573 года о нем нет никих известий, в этой реальности он не попадает в тюрьму и к 1578 году жив и здоров), который расположил главную морскую базу в Риге. Еще одна база (для гребной флотилии) была создана недалеко от Колывани, в местечке Рогервик, откуда можно было оперировать возле финского побережья, прикрывая идущие в северной части Балтийского моря торговые суда. Продолжалось и русско движение ''встречь солнцу''. После прихода в Зап. Сибирь русских войскам под началом Даниила Адашева местное население было обложено натуральной данью – ясаком. А для закрепления новых территорий начато широкое строительство укреплений, с постепенным усилением численности русских войск. Еще в 1563 году, во время похода Адашева, был построен Верхне-Тагильский городок. Позднее, в связи с неудобством Искера (Кашлыка) недалеко от него в 1567 году был построен Тобольский острог, ставший новым центром Зап. Сибири. В 1570 году постройкой Лозьвинского городка был закреплен путь в Сибирь Вишерой с переходом на Лозьву и Тавду. Поставленный приблизительно в это же время Березов должен был обеспечить сообщение с Сибирью ''чрезкаменным путем''. К середине 70-х была открыта новая прямая дорога от Соли Камской до Верховьев Туры, ставшая почти на два столетия правительственным трактом, на котором был основан город Верхотурье (1578). С постройкой Туринска (1580) на среднем течении Туры путь Кама-Тура-Иртыш был окончательно закреплен. Дальнейшее освоение Западной Сибири опиралось на Тобольск и укрепленную линию, связывающую его с Россией, и шло в трех направлениях: вниз по Оби на север, вверх по Оби на восток и вверх по Иртышу на юг. Почти тотчас же после постройки Тобольска были обложены ясаком остяцкие (хантские) княжества, по Оби до ее устья, - Ляпинское, Кодское, Казымское и Обдорское. С постройкой Обдорска (1573) на нижнем течении Оби за Россией был закреплен и новый камский путь на Обь и старый печорский путь. В 1574 году был основана Тара, надолго оставшаяся самым южным русским укреплением по Иртышу и передовым форпостом в борьбе с степными кочевниками. А основание в середине 70-х годов на Оби, выше впадения на нее Иртыша, городов Сургута и Нарыма, а в 1578 году, почти на стрелке Томи и Оби, откуда можно было контролировать верховья Оби, верховья Томи с Кузнецкой котловиной и Причулымье с Толы-Хоорай (союз киргизских княжеств) в верховьях, был построен город Томск, который стал базой для дальнейшего русского продвижения в верховья Оби, в Кузнецкую котловину. И что немаловажно – уже на следующий год под Томском была заведена государственная пашня для казаков, благодаря чему удалось частично обеспечить поселенцев не привозным, а местным хлебом. Кроме ясака одним из источников доходов для местного населения стала торговля со среднеазиатскими государствами. Однако постоянные нападения Кучума, отряды которого постоянно грабили купеческие караваны ставили оную под удар. Что вынуждало русское правительство регулярно отправлять в степь вооруженные экспедиции для преследования шаек ''кучумовичей'' и охраны торговых путей. В 1573 году к казахскому хану Хак-Назару было отправлено русское посольство во главе с Чебуковым с целью склонить казахов на активные действия против Кучума. Пытавшийся создать единое казахское государство и ведший тяжелые войны с Моголистаном и Бухарой хан Хак-Назар встретил посольство благосклонно и обещав русскому царю мир и дружбу в свою очередь просил прислать ''огненный бой'' для борьбы против своих врагов. Зажатый таким образом со двух сторон, Кучум попытался вступить в союз против русских с Большой Ногайской ордой, но без успеха. К нему ненадолго примкнули только несколько мелких ногайских отрядов, в то время как большая часть ногайских родов предпочла сохранить в русскими мир. Наконец, весной 1578 года был собран большой отряд из 700 русских стрельцов и 300 ясачных татар, который под командованием воеводы Болховского 9 мая 1578 г. вышел в поход на Кучума. 20 августа русские окружили его ставку и после ожесточенного боя татары потерпели полное поражение, потеряв в бою около 400 чел. Сам Кучум попал в плен и был отправлен в Москву.
Леший: Само русское правительство очень скоро по достоинству оценило свои новые владения, ставшие источником постоянного поступления драгоценной пушнины, и активизировала свои усилия по освоению данных земель. Для чего вербовались путем ''прибора'' ''охочих'' людей (добровольцев) в русских городах и из лиц самостоятельно приходивших в Сибирь служилые люди, из которых комплектовались гарнизоны сибирских крепостей. Другим, немаловажным контингентом колонистов стали военнопленные, особенно после подавления мятежа в Польше и Литве, когда несколько тысяч (включая членов их семей) захваченных в плен мятежников было выслано ''за Камень'', где оказавшись в окружении чужеродного и, подчас, враждебного им населения, где их единственной опорой была только царская власть, они поневоле стали верными проводниками русского влияния в этих местах. На конец 70-х пришлась еще одна волна поселенцев. Прекращение войны сделала ненужным довольно значительную массу т.н. ''служилых казаков'', которые по окончании боевых действий оказались не у дел. Держать их дальше в армии было накладно, распускать же на ''вольные хлеба'' опасно – выброшенное из рядов вооруженных сил большое количество вооруженных, привычных к войне и отвыкших от мирного труда людей могло серьезно дестабилизировать обстановку в стране. Поэтому правительство вместо их демобилизации начало ''раскидывать'' казачьи отряды по всей стране. В том числе и в Сибирь. Помимо направляемой государством колонизации, ежегодно разными путями в Сибирь пробирались сотни торговых и промышленных людей, преимущественного из поморских уездов, и расходились по Сибири в поисках ''угожих соболиных мест''. Среди них выделялись богатые торговые люди, московские гости, действовавшие обычно через своих приказчиков. Торговые люди везли в Сибирь для продажи ткани, обувь, кожи, железные и медные изделия, галантерею, бисер, олово, продовольственные товары и т.д., из Сибири же вывозили закупленную или вымененную пушнину. На свои средства они организовывали мелкие и крупные экспедиции из наемных людей (''покрученников'') на соболиные промыслы. Наряду с крупными торговыми людьми и их представителями в Сибирь шел мелкий промышленный люд, промышлявший на свои скромные средства или нанимавшийся в качестве ''покрученников'' к богатеям. В поисках пушнины, ''рыбьего зуба'' (моржовой кости) и других ценностей ватаги промышленных людей направлялись на новые места и открывали ''новые землицы''. Добывать меха разрешалось каждому, только не в угодьях ясачных и при уплате пошлины – 2/3 шкурок сдавалось в казну (ведь Сибирь считалась государевой вотчиной). И хотя часть этого промыслового населения уходила с добычей обратно в Россию, часть оседала в Сибири, поступала в гарнизонную службу, становилась крестьянами и сибирскими посадскими людьми. Обратили внимание и на Мангазею. Поморы тут действовали ''самостийно'', основали в 1572 году поселение, торговали с местными и даже, как стало известно, ''дань с них имали на себя''. Правительство взяло этот пункт под контроль, в 1580 году сюда прибыл воевода Глухов, упорядочил ясачное обложение, а позднее был отстроен город и порт Мангазея. Однако весной того же, 1578 года в худшую сторону изменилась ситуация в Поволжье, где во главе Большой Ногайской орды стал князь Урус, взявший курс на открытый разрыв с Москвой, с избранием которого ногайцы всех улусов вновь возобновили набеги на русские земли. Кроме того, ногайцы стали провоцировать на восстание проживающие в Казанской земле народы, где возникло недовольство русской властью. Русский гонец Кулват Алгазеев доносил из Орды: князь Урус ''на украину на мещерские места и на резанские, и в луговую черемису посылал татарина, что б черемиса с Урусом князем за один с Государем завоевалися''. Поскольку, из-за военных расходов русское правительство было вынуждено поднять размер ясака с тамошнего населения, то призывы Уруса пали на благодатную почву. И в конце апреля 1581 года ногайцы (численностью до 25 тыс. чел.) начали массированное вторжение на русские земли, стремясь поддержать разгоревшееся восстание черемисов. В ответ в Москве был принят ''приговор'', по которому казаки получили приказ устроить засаду на переправах и разгромить ногайцев, которые будут возвращаться с Руси с ''полоном''. Казакам надлежало закрепиться на волжских переправах и помешать ногайцам переходить с берега на берег. Фактически царь предоставил казакам свободу действий, чем те и воспользовались, атаковав практически беззащитные из-за ухода большей части боеспособных мужчин ногайские станы и спалили столицу Ногайской Орды - город Сарайчик. После чего часть из них осела на реке Яик, положив начало Яицкому казачьему войску.
Леший: Одновременно с этим в помощь посланной в середине апреля на Волгу воевать против ''луговой черемисы'' флотилии Ф. М. Лобанова-Ростовского 7 октября 1581 года были отправлены полки во главе с князем И. М. Елецким, а 10 декабря против ''горной черемисы'' – князя И. М. Воротынского и князя Д. И. Хворостинина. Еще в 1575 году на Переволоке между Волгой и Доном по указу царя был основан город Царицын, а 1576 году построена крепость Самара. А после начала ''черемисского мятежа'' и вторжения ногайцев, для укрепления позиций в Черемисском крае принимается крупномасштабный план сооружения системы городов-крепостей в Поволжье, где поселяли ''служилых людей'', при этом местному, нерусскому, населению запрещалось селиться в районе этих укреплений в радиусе пяти верст от городской стены. В целом, в 1570-х - начале 1580-х годов в России продолжается дальнейшее развитие ремесла, совершенствование техники, орудий производства и навыков мастеров. Как и в реальной истории, усилилось развитие как в городе, так и в деревне мелкого товарного производства. Все с большей отчетливостью выделяются районы, специализирующиеся на производстве тех или иных предметов. Развивается металлургическая промышленность. Еще во время войны в Ливонии, когда Священная Римская империя объявила России торговую блокаду, Иван IV обратил внимание на необходимость снижения зависимости страны от ввозного железа и изделий. В традиционных центрах кузнечного ремесла и добычи железа - Туле, Устюжне, Ладоге - организуются ''белые'' (освобожденные от податей) Кузнецкие слободы (позднее называвшиеся также Оружейными), обязанные выполнять государственный заказ (но в остальное время работают на себя и сами сбывают свои изделия). Выплавлять железо для государевых ''белых'' слобод обязаны вместо государева оброка местные черносошные крестьянские волости. Кроме того, недалеко от Тулы, вблизи Дедиловского месторождения бурых железняков, в середине 70-х годов с помощью вывезенных из Нидерландов специалистов были построены Городищенские (Тульские) доменные и железоделательные вододействующие заводы, на которых производились в основном пушки, пищали, ядра, выделывалось прутковое и связное железо. Ввод в эксплуатацию Городищенских заводов послужил началом строительства ряда других металлургических предприятий в России. В течение второй половины XVI века были построены две плавильни (''домны'') на Олонецких заводах и по одной плавильне на Поротовском, Угодском (Калужский уезд), Вепрейском (Алексинский уезд) и Павловском (Подмосковье, вблизи г. Можайска) заводах. Во время ливонской войны происходит вывод многих немецких ремесленников с семьями и пожитками из завоеванных городов Ливонии в Москву и другие русские города, где мастерам не развитых на Руси ремесел предоставлялись не только выгодные казенные заказы, но и освобождение от налогов при условии обучать определенное количество русских учеников. Привлекаются по найму так же многочисленные мастера из Швеции, Германии и Нидерландов, которым после подчинения Ливонии ничто не препятствует прибывать в Россию. Впрочем главной проблемой производства вооружений и пороха остается отсутствие на Руси собственных месторождений меди и селитры (позднее и то и другое будет обнаружено на Урале). Пока приходится закупать их в Германии, и - при наличии Ганзейской монополии на Балтике - платить по монопольным ценам. Расцветает железоделательная промышленность Устюжны (получившей даже название Устюжна Железная). Железо производилось также в Новгородском районе, Тихвине, Белозерском крае, Карелии, Ижорской земле. Так, согласно Писцовой книге Водской пятины конца XVI века в 3-х уездах - Ямском, Копорском, Ореховецком - зарегистрировано до 215 домниц, в каждой из которой за сезон (с декабря по апрель) выплавлялось от 1.5 до 3 тонн металла. По окончании войны с Османской империей, по результатам первых столкновений русской судовой рати с турками, было принято решение о создании галерной флотилии в Азове. В основанном в 1575 году городе Воронеже была заложена верфь, на которой под руководством нанятых в Европе (в первую очередь в Венеции) мастеров началось строительство галер. Уже тогда русским пришлось самим организовать производство канатов и парусины, что и было сделано. Под руководством нидерландцев возникает канатная мануфактура - в Вологде, традиционном районе производства пеньки, и мануфактура по производству парусины в Вязьме. В это время появились еще более важные соображения на счет торговли с Персией, которая была вынуждена большую часть своего шелка продавать европейским купцам транзитом через Османскую империю. Чем пользовались турецкие султаны, установившие государственную монополию на торговлю персидским шелком, и бравшие пошлину в размере 100% стоимости купленного товара. Уже в XVII веке член шведского посольства Кильбургер писал, что "шах очень неохотно видит, что ежегодно идет караванами в Алеппо через Турцию еще значительное количество (шелка), которое потом продается из Смирны, Триполя, Александретты и других мест в Италию и Францию, ввиду того, что наибольший его враг - турок - извлекает из этого такую большую пользу и этим увеличивает свою казну; он потому тем более и старается отвлечь эту торговлю и всецело направить ее в Россию. Торговые связи с Ираном были установлены сразу же по завоевании Астрахани. Русские товары, экспортируемые в Иран - пенька, смола, юфть, сало и меха - составляли монополию казны. Казенные же монополии традиционно сдавались московским правительством на откуп группе богатейших московских купцов - гостям. Гости должны были вернуть в казну установленную правительством цену товара, за что отвечали своим имуществом. Все что им удавалось взять сверх того, составляло их прибыль. Поскольку в некоторых случаях один купец подобный откуп потянуть не мог, гости умели работать группами, объединяя свои капиталы. Именно они и произвели первые закупки шелка в Иране еще до установления монополии. В 1563 году персидский посол в Москве предложил государю закупать у шахской казны иранский монопольный шелк и продавать его на запад. В гавани Низабат между Баку и Дербентом была основана русская фактория. Оттуда шелк вывозился Каспием в Астрахань. Поскольку вверх по Волге приходилось в ряде мест идти "бечевой", караваны сопровождались военными конвоями - как стрельцами, размещенными на судах, так и шедшими берегом отрядами конницы. За лето речными путями товар перевозился в Балтийские гавани, откуда торговая флотилия, конвоируемая русскими военными кораблями, отплывала к берегам Франции и Нидерландов. Но русские купцы не ограничиваются шелком - в обратную сторону, в Иран, она экспортирует продукцию русской железоделательной промышленности, выделанные кожи, предметы вооружения, в том числе огнестрельное оружие, весьма редкое на Востоке, а так же реэкспортирует в Иран западноевропейские товары, закупаемые на европейских рынках - в первую очередь английские и фламандские сукна, а так же бумагу, стекло и цветные металлы - олово, медь, свинец. Из Ирана купцы кроме шелка ввозят так же многие виды готовых тканей - шелковых (камка, тафта, атлас, бархат и др.) и хлопчатобумажных (бязь, пестрорядь), ковры, хлопок, пряности, изюм, чернослив, миндаль и сахар, рис, москательные товары (краски, камедь, квасцы), нефть, употреблявшуюся на Руси главным образом в качестве растворителя в живописной технике, ладан, мыло, и наконец драгоценные камни и жемчуг, которые сдаются в казну государеву.
Леший: На северо-западе активность развивает новгородско-псковское купечество. Новгородская земля в торгово-промышленном отношении в то время продолжала оставаться наиболее развитой областью России, и новгородцы и ранее вели обширную торговлю на экспорт, но вынуждены были продавать товары ливонским купцам. Новгородцы сразу же включились в торговлю с иноземцами через Ругодив и Колывань. В 1567 году по челобитью новгородских купцов им было позволено вывозить свои товары за рубеж на государевых кораблях. Новгородцы вывозят в основном лен, пеньку и воск, которые, составляя казенную монополию, продаются новгородцами "в доле" с казной, а из готовых изделий - парусину, канаты и канатную пряжу, кожи и кожевенные изделия. Строго подлежат вывозу на государевых кораблях только монопольные товары, остальные иноземцы имеют право закупать на месте. На северо-западе это в основном продукты промыслов - лес, деготь, смола, вар, зола, поташ, мед. На поморском севере англичане и нидерландцы закупают в большом количестве продукты морского промысла и рыболовства: моржовую кость, ворвань, акулий и тресковый жир, кожи морских животных, икру, рыбу ценных сортов - треску, палтус, семгу. За границу направлялись так же мачтовый лес, алебастр и слюда. Основную статью импортных товаров, ввозимых в Россию, составляют английские и фламандские сукна различных сортов. Возились так же стеклянная посуда и предметы утвари, бумага, стекло и зеркала. Из химических товаров предметами ввоза были квасцы, купорос, ртуть, киноварь, чернильные орешки, горячая сера, краски, сулема, бура, ярь, белила, мыло. Из металлов в Россию ввозились железо, медь, свинец, олово, а также золото и серебро в монете, слитках и изделиях. Особую статью казенных доходов составляет пушнина, приносящая огромную прибыль. Уже начало торговли ею с Нидерландами в 1550 году дало зело приличные доходы, которые росли по мере дальнейшего продвижения русских в Сибирь и обложения новых народов натуральным налогом – ясаком в виде ''мягкой рухляди''. Увеличение товарности сельского хозяйства в известной мере стимулировалось ростом денежных налогов, ради уплаты которых крестьянам приходилось продавать не только излишки, но и часть необходимого продукта. Рост налогов уже в конце 40-х годов 16 века (в связи с началом борьбы за Казань) привел к резкому увеличению количества товарного хлеба, что вызвало бурное оживление местных рынков. Кроме того, присоединение Ливонии привело к тому, что начиная с середины XVI века экспорт хлеба, ставший государственной монополией, хотя и был ограничен из-за неразвитости путей сообщения, тем не менее постепенно становится одним из главных источников доходов казны. Из городского купечества в 16 веке выделились скупщики сельскохозяйственных продуктов, приобретавшие товар у крестьян мелкими партиями. Особенно интенсивно в 1560-х идет скупка льна для продажи за границу, что стимулирует резкое увеличение его посевов. Продажа продуктов животноводства осуществлялась по преимуществу крестьянами, И в этой сфере действовали скупщики, без участия которых было бы невозможно осуществлять сбыт продуктов животноводства иностранным купцам. Как и в реальной истории XVI века, продукты животноводства идут на экспорт, особенно сало и масло. Как и в реальной истории происходит рост и развитие городов Для XVI века в реальной истории выявлено 210 названий городских ремесел (в Новгороде - 293). Степень специализации в отдельных ремеслах была довольно высокой: так, среди ремесленников, изготовлявших обувь, известны голеньщики, каблучники, подошвенники и т. д. Мастера, производившие промышленные полуфабрикаты, постепенно превращались в мелких товаропроизводителей. В составе городских ремесленников преобладали те, кто занимался изготовлением съестных припасов (34 специальности), далее - приготовлявшие предметы домашнего обихода (25 специальностей) и затем - ремесленники всех других 119 специальностей. Среди последних важнейшими были профессии, связанные с металлообработкой. Как и в реальной истории, происходит постепенное увеличение объема ремесленной продукции, предназначавшейся для вольного сбыта. Некоторые ремесленники выступают одновременно и в роли продавцов своих изделий. Характерным является сочетание работы на заказ с работой на рынок. Здесь, так же как и в с/х, возрастает роль скупщика, чем занимается местное купечество. В отличие от реальной истории, где торговле провинциальных городов был нанесен серьезный удар тем, что Иван IV после сожжения Москвы татарами в 1571 года свел всех "лучших людей" других городов в Москву, обескровив провинциальные посады, в этой, альтернативной истории, этого, разумеется, не произойдет. В городах торговля производилась местными жителями в лавках, а приезжими торговцами - в гостиных дворах, которые имелись во всяком более или менее значительном городе, и только оптом. Приезжавшие из ближайших сел крестьяне торговали на площади, обычно один-два раза в неделю. Отдельные ярмарки существовали в России уже в XVI веке. В отдельных городах и при крупных монастырях происходят ярмарки, приуроченные к дням местных праздников. Так возникали общерусские связи, ведшие к складыванию общерусского рынка. На небольших местных рынках, изобиловавших предметами мелкого производства, господствовали ремесленники и торговцы. Ярмарочная торговля содействовала налаживанию постоянных торговых связей Новгорода с Москвою, а также поморского севера с центром страны. Налаживаются связи и между другими областными рынками. В целом темпы развития страны в середине XVI века и в реальной истории были достаточно интенсивными. Только чрезвычайно длительная и тяжелая Ливонская война, потребовавшая огромных расходов и сопровождавшаяся небывалым ранее ростом налогов, затормозила этот процесс, а наложившийся страшный голод, вызванный неурожаями 1568-69 годов и две эпидемии чумы - в 1570 г. и в 1578 г. - в сочетании с разорением "от государевых податей" ввергли страну в экономический кризис. Не задержанный разорением, вызванным длительной ливонской войной, а затем Смутой, процесс возникновения всероссийского рынка придет в данной альтернативной истории к завершению к концу XVI века.
Леший: Здесь необходимо обратится к обоснованию одного из важнейших факторов данной альтернативной истории - тому, что в этом мире в России не будет крепостного права. В реальной истории двадцатипятилетняя Ливонская война привела к росту налогов, повальному разорению крестьянства и служилого дворянства, голоду и эпидемиям. Что повлекло значительное сокращение численности населения России (примерно на 30%) и привело к необходимости введения т.н. ''заповедных лет'' – первоначально рассматриваемых как временная мера по ограничению свободы передвижения крестьян с целью упорядочения сбора податей. И которые со временем трансформировались в крепостное право, окончательно оформившееся в начале XVII века. В данной альтернативной истории быстрое и победоносное окончание Ливонской войны позволит отменить чрезвычайные налоги, и соответственно избежать голода и воспоследовавшей из него чумы, а значит - избежать демографической катастрофы и оскудения дворянства. Более успешная борьба с татарскими набегами позволит разрешить ситуацию с перенаселением колонизацией лесостепи. Стабилизация экономики позволит обеспечить службу дворянства, так как его доходы в отличии от реала не снизятся, и потребность в закреплении крестьян не возникнет. В культурной жизни Руси также произойдут значительные перемены. Объединение России и Литвы привело, например, к тому, что при царском дворе, особенно среди молодых дворян, получила распространение польская мода. Как писал современник: ''...стали волосы стричь, бороды брить, сабли и польские кунтуши носить, школы заводить''. Правда это вызвало недовольство ряда церковных иерархов, усмотревших в этом нарушение ''древнего благочестия'', но царь к нововведениям отнеся благожелательно и недовольные были вынуждены приумолкнуть, ограничившись лишь ''разгромными'' проповедями на этот счет в церквях. По иронии судьбы, для успешного противодействия своим, по их мнению ''олатыневшихся'' оппонентам консерваторы были вынуждены сами изучать ''латинские'' книги, что даже при неприятии содержащихся там идей, заставляло консервативных иерархов активизировать работу русской церковной мысли и развивать такие направления как написание ''своих'' трудов (особенно полемических) и книгопечатание. Осенью 1581 года из Польши неожиданно пришло страшное известие – в середине ноября ''разнемогся'', а вскоре и скончался старший сын царя и его наследник царевич Иван Иванович. Смерть молодого (на момент смерти ему было всего лишь 27 лет) и здорового царевича вызвало сомнения в естественности смерти наследника русского престола. Царевич, будучи наместником своего отца в Польше, правил ''железной рукой'' и, как ''единорог, злобно дышал огнем своей ярости на врагов''. И, что вполне естественно, имел немало недоброжелателей в среде польской аристократии. Это породило версию об отравлении наследника (версия подтвердится несколько столетий спустя, после вскрытия останков царевича), но проведенное ''по горячим следам'' следствие не дало никаких результатов и дело вынуждены были замять. Но смерть царевича Ивана резко изменила ситуацию при царском дворе. Наследником престола, согласно действующему порядку, становился царевич Федор. Но способности к управлению второго царского сына вызывали сильные сомнения и как повествовал дьяк Иван Тимофеев в своих записках, все ''заболели'' недоверием к нему. В этой ситуации внимание к себе приковал царевич Дмитрий, третий сын Ивана IV от Екатерины Ягеллон. Родившийся в 1563 году он к концу 1581 года достиг ''телесной крепости'' и по словам современников обладал живым умом и волевым характером, что привело к формированию при дворе сильной партии его сторонников. Сам царь склонялся к мысли в обход слабовольного Федора сделать своим наследником третьего сына. И после торжественного погребения царевича Ивана он обратился к Государственному совету (Думе) с речью и начал с того, что смерть старшего сына произошла из-за его грехов. И так как, продолжал он, есть основания сомневаться, способен ли Федор к принятию на себя бремени власти Государя, он просит собравшихся подумать, кто из его сыновей более подходит для царского трона. Совет раскололся. Большая его часть высказалась в пользу Дмитрия, но традиционный порядок принятия решений требовал единогласного постановления, поэтому конкретного решения принято не было. Тогда Иван IV обратился непосредственно к Федору, который, по выражению современников, всю жизнь избывал мирской суеты и докуки, помышляя только о небесном, официально отрекся от своих прав на престол в пользу младшего брата (в реальной истории Федор не стремился занять трон и даже планировал по достижении совершеннолетия Дмитрия передать власть ему), после чего был послан в Польшу, где он должен был заменить своего покойного старшего брата. Вместе с тем понимая, что Федор ''по простоте и слабости правление над грубыми и непокорными народами с трудом мог воспринять и удержать'' усилил его окружение несколькими верными людьми, первое место среди которых занял молодой шурин царевича - Борис Годунов, который вскоре занял лидирующее положение в окружении нового польского принцепса, который поставил своего шурина на должность коронного канцлера. При этом Дмитрий остался в столице при отце, который открыто объявил его своим наследником и начал подготовку к процедуре венчания Дмитрия на царство.
Леший: Тут необходимо сказать несколько слов об окружении младшего царского сына. По имевшему в то время положению, каждый член царской семьи (царь, царица и царевичи) имел свой собственный ''двор'', в который входили своя ''Дума'', окольничие и служилые дворяне. Понятное дело, что высшая знать пыталась пристроить при этих ''дворах'' своих представителей. Прежде всего они стремились укрепиться при дворе старшего царского сына Ивана, который до своей кончины считался наследником и его воцарение приводило к возвышению людей входящий в его окружение. Меньшим вниманием пользовался ''двор'' Федора, который комплектовался по ''остаточному'' принципу (те кто не попал в ''двор'' царевича Ивана или был для этого недостаточно знатен). А ''двор'' Дмитрия, который был третьим сыном и при жизни царевича Ивана даже гипотетически не рассматривался как вероятный наследник престола, вниманием высшей знати обделялся и комплектовался в основном из представителей мелкого служилого дворянства, тех чьи семьи возвысились благодаря опричнине (Бельские, Нагие, Собакины) и литвинской знати (для которых Дмитрий был ''свой''). После кончины царевича Ивана ситуация правда изменилась и родовитая московская знать стала активно просачиваться и в окружение Дмитрия, но уже устоявшаяся ''старая гвардия'' цепко удерживала свое влияние и ''новички'' могли играть лишь второстепенную роль. Последние годы своей жизни Иван IV с одной стороны смягчил свою внутреннюю политику. Многие из наказанных им были прощены и им было разрешено вернуться в Москву. Кроме того, после смерти своего старшего сына фактически была отменена смертная казнь (с конца 1581 по начало 1584 года не было казнено ни одного человека). Не смотря на то, что царь по прежнему был скор на расправу, дело ограничивалось крупными штрафами и палочными ударами – торговой казнью. Был издан указ, грозивший жестокими карами за ложные доносы. Указ предписывал казнить тех, кто необосновано обвинит кого-либо в мятеже против царя. Наказанию подвергались также холопы за ложные донос на своих господ. Мелких ябедников били палками и определяли на службу в казаки в южные крепости. Так же, в 1581 году была начата поземельная перепись. Были предприняты меры по упорядочиванию и расширению ямской службы, а 4 марта 1582 года Иван IV утвердил план строительства города Архангельска в устье Северной Двины с целью дальнейшего развития торговли на севере (в реальной истории во время Ливонской войны даже когда Нарва была в составе России торговля с Европой по Северному морскому пути не прекращалась). Одновременно с этим было решено организовать постоянную пристань в городе Коле. Но до конца строительства царь не дожил. В начале 1584 года Иван IV тяжело заболел и 19 марта 1584 года печальный звон колоколов возвестил стране, что на 54-м году своей жизни и 31-м году своего правления скончался царь и Великий князь всея Руси Иван IV Васильевич, вошедший в историю под прозвищем Грозный. В ту самую ночь, с 18 на 19 марта 1584 года, когда представился царь Иван IV, на престол спешно был возведен его третий сын Дмитрий, который вступил на царство, как это специально подчеркивалось в грамотах, по ''благословению и повелению'' своего отца. Причины выделения и активного тиражирования этой формулировки были в том, что хотя сам Иван IV в своей ''духовной'' указал в качестве преемника своего третьего сына Дмитрия, но и у прав находящегося в Польше Федора так же нашлись весьма сильные и многочисленные защитники. Расстановка сил в придворных кругах была довольно сложной. Существовали две основные группы знати, хотя внутри их единство не всегда было прочным. Первую, т.н. ''земщину'', представляли княжеские семьи, связанные с земской средой, вторую – те, возвышение которых определялось не родословными традициями, а придворной, в первую очередь опричной, службой. Формальным главой первой группировки был князь Иван Федорович Мстиславский, которому перевалило за 80. В политике он был скорее представительной, чем действующей фигурой. Зато его сын Федор был в расцвете сил. Мстиславские принадлежали к крупнейшим землевладельцам страны. Их владения (волость Юхоть и Черемха), располагавшиеся на Ярославщине, восходят ко времени, когда Мстиславские находились на полуудельном положении ''служилых князей''. Первым браком кн. И. Ф. Мстиславский был женат на дочери казненного виднейшего боярина князя А. Б. Горбатого и Анастасии Петровны Головиной, вторым – на сестре жены боярина Н. Р. Юрьева, которая была дочерью князя В. И. Воротынского. Пожалуй, наиболее влиятельным лицом в Государственном совете был боярин Никита Романович Юрьев. Он, как и И. Ф. Мстиславский, тоже был ''в возрасте'', служил при дворе около 40 лет. Первая его жена была внучкой Д. В. Ховрина, а вторая – дочерью князя А. Б. Горбатого. Дети Никиты Романовича с их мужьями и женами составляли сплоченный клан. Так, второй сын Никиты – Александр женат на дочери князя И. Ю. Голицына; дочь Анна была замужем за князем И. Ф. Троекуровым; Ефимия – за князем И. В. Сицким; Марфа – за служилым князем Б. К. Черкасским; племянница Фетинья – за князем Ф. Д. Шестуновым. Через Троекурова Юрьевы состояли в родстве с Шереметьевыми (отец И. Ф. Троекурова был шурином И. В. Шереметьева). Известно также, что ''Федор Романович и князь Иван Сицкий и князь Александр Репнин меж собой братья и великие други''. К старинной знати принадлежали и свойственники бояре князь В. Ю. Голицын и князь П. И. Татев (Голицын был женат на дочери князя Ф. И. Татева). Примыкал к этой группе и окольничий Ф. В. Шереметьев. Несколько особняком держались князья Шуйские, связанные родством с Григорием (Малютой) Скуратовым-Бельским и опричной службой, хотя боярин князь В. Ф. Скопин-Шуйский женат был на дочери П. И. Татева.
Леший: Разнородной коалиции земских княжат и бояр противостояла группировка ''Двора'', включавшая в себя Григория Скуратова, назначенного опекуном Дмитрия, оружничего Богдана Бельского, боярина Д. И. Годунова, окольничего С. В. Годунова, боярина Б. Ю. Сабурова, окольничего Федора Нагого и его брата, главы Посольского приказа Афанасия Нагого. Поддерживал их опричный боярин князь Ф. М. Трубецкой, окольничий князь Дмитрий и дворецкий князь Федор Хворостинины, служившие ранее в опричном войске. Кроме того к ним примыкали поступившие на службу русскому царю князья – выходцы из бывшего Великого княжества Литовского, которые не смотря на всю свою знатность и богатства оказались на самом конце русского местнического списка. Их в окружении Дмитрия представляли молодые князья Константин и Адам Вишневецкие. Не было единодушия и в административном аппарате государства. Влиятельные дьяки Андрей и Василий Щелкаловы, а также казначей П. И. Головин поддерживали кандидатуру Федора, а дворцовый аппарат - Дмитрия. По сути, линия противостояния проходила не по вопросу большей легитимности того или другого претендента, сколько по вопросу дальнейшей политики новой власти. Многие представители знати связывали со смертью царя надежды на изменение внутренней политики, расформирования ''Двора'', и возвращения к ''старому порядку''. Дмитрий и его окружение, в котором на первых ролях были представители ''худородных'' фамилий, олицетворял собой сохранения прежней ''опричной'' политики. В то же время, как воцарение слабовольного Федора делало бы возможным реванш старой родовитой аристократии. Сложившаяся ситуация вызывала смятение в Кремле, где не были уверены в том, что высшая знать пойдет на признание в Дмитрии царя. По степени влияния безусловно лидировала ''земщина'', которая имела достаточно оснований, чтобы после смерти Ивана IV укрепить свои позиции. Но реальное соотношение сил определялось не столько формальными данными, сколько активными действиями. А в этом ''земщина'' явно уступала ''двору''. К тому же в момент смерти Ивана IV в Москве не было нескольких бояр, в их числе трех Шуйских (Иван Петрович находился в Вильно, В. Ф. Скопин – на наместничестве в Новгороде, В. И. Шуйский – в Смоленске). Кроме того, преклонный возраст Мстиславского не давал ему возможности выступить с большой энергией. Сразу же после смерти Ивана IV, когда все находящиеся в столице члены Государственного совета собрались у постели покойного царя, дворцовые стрельцы подчинявшиеся Богдану Бельскому заперли Кремль и отказались выпускать из него кого либо. Одновременно с этим Григорий Скуратов потребовал от собравшихся немедленно принести присягу Дмитрию. Оказавшийся в безвыходной ситуации Государственный совет в эту же ночь присягнул на верность новому царю и только после этого всех отпустили по домам. Но не смотря на это обстановка продолжала все еще оставаться напряженной. Правда, сидящий в Польше царевич Федор Иванович, получив известия о смерти своего отца, тут же сам присягнул своему младшему брату, тем самым лишив противников Дмитрия формальной основы для выступления. Тем не менее, процедура венчания на царство Дмитрия, которую Иван IV планировал провести в июле, была перенесена на более ранний срок и 31 мая 1584 года Дмитрий был торжественно коронован. С первых же дней своей деятельности правительство царя Дмитрия столкнулось с рядом трудностей. На проведенном в июне 1584 года Освященном соборе правительству удалось добиться издания соборного приговора 10 июня 1584 года об отмене податных привелегий монастырей, которые во время правления Ивана IV все же получили от царя иммунные грамоты. Было подтверждено запрещение монастырям приобретать земли путем покупок и вкладов, держать закладчиков, так как ''крестьяне вышед из-за служилых людей, живут за тарханы во льготе, и от того великая тощета воинскому чину прииде''. Продолжалось восстание ''черемисы'', представлявшее из себя серьезную опасность: они ''побиваху московских людей овогда на станех, овогда на походех, бояре же и воеводы не можаху их обратити''. 20 июля 1584 года в Казанскую землю ''луговые черемисы воевать'' послан был князь Д. П. Елецкий. Но его военная экспедиция большого успеха не имела. Тогда, 11 ноября 1584 года новый поход возглавил князь И. А. Ноготков. На этот раз воеводы ''татар и черемисы много побили... и тогда Луговую сторону воевали и многие улусы разорили''. В итоге черемисы ''добили челом... вековым миром''. Продолжая политику отца Дмитрий ''чая от них впредь измены'', повелел ставить города ''во всей Черемиской земле'', причем ''насади их русскими людьми и тем... укрепил царство Казанское''.
Леший: Часть VII Юг в огне Тем временем в соседней Персии со смертью шаха Тахмасиба в 1576 году вновь вспыхнуло, до этого сдерживаемое сильной властью шаха, соперничество между племенами кызылбашей. Вопрос о престолонаследии не был решен: завещание не было оставлено. Всего у шаха было девять сыновей (не считая дочери) от различных жен, принадлежавших разным племенам. Между ними вспыхнула междоусобица. Наиболее вероятным претендентом на трон был Исмаил-мирза, рожденный от Солтаным из племени туркман. Он имел большую популярность в войске, но отец, видя это и боясь переворота со стороны сына, заключил его в крепость, где Исмаил протомился около 20 лет. Воспользовавшись заточением Исмаила, другой сын Тахмасиба, Хейдар-мирза, рожденный от грузинской наложницы, при поддержке грузинской знати и племени шейхавенд провозгласил себя шахом. Однако ''правление'' Хейдара продолжалось всего один день. Сторонники Исмаила ворвались во дворец, убили несостоявшегося шаха и возвели на престол Исмаила, чье короткое правление (1576-1577 гг.) характеризовалось бурными внутриполитическими событиями. Не поддержавшие нового шаха племена подверглись резне. Опасаясь, что другие братья могут также попытаться его свергнуть, Исмаил II приказал уничтожить их. Таким образом были уничтожены практически все сыновья Тахмасиба, кроме одного брата Исмаила II (от одной матери) Мухаммед-мирзы. Были уничтожены также двоюродные братья и их потомство на перефирии. Везирем был назначен перс Мирза Салман, но большинство должностей (причем военные – все) оставались за кызылбашами. Сам Исмаил II государственными делами занимался мало, предпочитая предаваться наслаждениям наверстывая упущенное за 20 лет заключения. А 24 декабря 1577 года, выйдя переодетым в нетрезвом виде на улицы города, Исмаил II был найден мертвым в доме своего кондитера (Халвачи), предположительно отравленный своей сестрой Перихан-ханум, которая помогла взойти ему на престол, но потом была недовольной его пренебрежительным отношением. После смерти Исмаила II вновь стал вопрос о престолонаследии, что привело к кровавой смуте. В стране создалось нечто вроде двоевластия. В столице Казвине власть прибрала к рукам 30-летняя Перихан-ханум, поддержанная своим дядей по матери Шамхал-салтаном. Все эмиры вначале подчинились ей. Но единственный оставшийся в живых сын Тахмасиба Мухаммед-мирза, находившийся тогда в Ширазе, предъявил свои права на престол. И к которому примкнул везир Мирза Салман. Когда Мухаммед-мирза двинулся в Казвин, эмиры стали переходить на сторону этого претендента. Перихан-ханум, преданная своими людьми, была казнена, был убит ее дядя Шамхал-салтан, уничтожен и годовалый сын Исмаила II Шахшоджа, как возможный претендент на престол. 13 февраля 1578 года в Казвине торжественно короновался Мухаммед-мирза как шах Мухаммед Худабенде. Фактически страной стала править его жена Махди Улья – ''Высокая колыбель''. Она была введена в должность векиля высочайшего дивана. Было установлено, чтобы ее печать ставилась на обороте указов и грамот падишаха над печатью везира. В период правления Мухаммеда Худабенде экономическое положение страны сильно ухудшилась. Значительная часть шахской казны ушла на ''жалование'' войску. Расцвело казнокрадство и коррупция. Как сообщал Искандер Мунши: "Ежедневно из государственной казны целыми сундуками растаскивали чеканное золото и подолами раздавали курчиям (гвардейцам). Двери выгоды открылись перед должностными лицами дивана, и расцвело взяточничество. Кызылбашские племена при попустительстве своих предводителей поднялись против власти и, взятками ублажая визирей и столпов государства, добивались всего, чего хотели. Кызылбашские племена, сочтя достижение своих целей образцом самоотверженности, стали мало считаться с интересами государства и веры, и вскоре казна была полностью опустошена и в ней не осталось чего-либо от наличных денег и товаров". Племенная знать фактически разделила страну на сферы своего влияния. С шахской знатью эмиры совершенно перестали считаться и управляли областями по своему усмотрению. Возникшие междоусобицы и слабость центральной власти создали для внешних врагов, особенно Турции, благоприятный момент для нападения. Еще в 1577 году пограничные курдские племена, подстрекаемые османским правителем Вана Хосровом-пашой, подняли мятеж. Поддержанные турецкими войсками курды захватили Хой, а затем крепости Гегерчинлик и Урмию. Назначенный к этому времени правителем Азербаджана Амир-хан Туркман с 10-15 тыс. воинов двинулся из Тебриза к границе. Мятежники укрылись в крепостях, но закрепиться в курдских районах Амир-хан не смог. К мятежу примыкали все новые племена. В это же время антисефевидское восстание вспыхнуло в Ширване. Объективной его причиной стало взимание давно не собранного налога. Ввиду крайней бедности местного населения даже жадный Тахмасиб не собирал тут податей 7 лет. Но при общем расхищении казны при Мухаммеде Худабенде финансовые чиновники, решив, что теперь все позволено, выпустили ассигновки (хавале) на право взимания податей, которые были розданы курчиям (гвардейцам) в счет жалования. Недовольством народа воспользовался потомок ширван-шахов Абубекр-мирза, который собрал вокруг себя 2-3 тыс. человек ширванской бывшей гвардии и из лезгин, к которым присоединилась беднота. Восстание началось резней кызылбашей в Дербенте и Шабране. Сам Абубекр 20 лет с самого детства провел в Дагестане, скрываясь от сефевидских властей. Затем он посетил Крым, где стал зятем Девлет-Гирея (1551-1577 гг.), и заручившись поддержкой самого султана, тайно прибыл в Ширван, где и поднял мятеж.
Леший: Тщательно подготовившись к войне, инспирировав мятежи в Курдистане и Ширване, заручившись поддержкой правителей Дагестана, турки в 1578 году начали свое открытое, непосредственное вторжение. Главнокомандующий турецкими войсками Мустафа Леле-паша со 100-тысячной армией выступил из Эрзурума. Кызылбашские предводители, занятые междоусобицами не объединились и теперь. Ополчение Имамкум-хана Каджара и Чухурсаада в 15 тыс. человек расположилось к северо-востоку от Карса на берегу озера Чилдыр. Тут они одержали победу над османским авангардом, но, увлекшись преследованием, не заметили нового подошедшего отряда Мустафы-паши и были разбиты. Чилдырская битва открыла туркам дорогу в Грузию. 24 августа 1578 года они вошли в Тбилиси. Царь Картли Симон оказал сопротивление и повел партизанскую войну. Царь Кахетии Александр выразил покорность туркам. После того, как Грузия была занята, правитель Шеки Иса-хан оставил свое владение и ушел к Сефевидам. Осенью 1578 года, не смотря на усталость, голод и недовольство значительной части солдат, турки, форсировав реку Алазань, вступили в Ширван, где Мустафа-паша с большим трудом убедил воинов продолжить поход. 16 сентября они вступили в Ареш, отдохнув и обеспечив себя провиантом на месяц для продолжения похода. Беглярбек Ширвана Арас-хан Румлу благоразумно покинул Ширван и расположился на правом берегу Куры. Турецкая армия без особого труда заняла, кроме Ареша, города Шемаха, Кабала, Баку, Махмудабад, Шабран и Сальян. Успех турок был в значительной мере обусловлен поддержкой населения, которое много потерпело от кызылбашской знати; местная знать в свою очередь все еще надеялась на возрождение своего государства с помощью внешней силы. Ширван был разделен турками на две области (бейлербейства) – Дербент и Шемаху. Не дожидаясь наступления зимы, Мустафа-паша начал отход из Ширвана, оставив в крепостях гарнизоны. Их положение было крайне неустойчивым. Не сразу удалось найти военачальника, который согласился бы принять командование войсками в Ширване. Им стал решительный, волевой и воинственный Осман-паша. Обратный путь в Эрзурум через Грузию стоил туркам тысячи жизней: только от снежного бурана 25 октября 1578 года ежду Тбилиси и Гори погибло от 5 до 6 тыс. солдат. В районе Тбилиси Мустафа-паша подвергся совместной атаке войск карабахского беглярбека Имамкули-хана и картлийского царя Симона, устроивших засады в лесах. Было убито около 20 тыс. турок, захвачены богатые трофеи. Что вдохновило кызылбашей. Вскоре в Ширване они освободили Ареш и стали готовить главное войско, чтобы выбить турок из страны и перенести войну на неприятельскую территорию. Главнокомандующим был назначен молодой талантливый военачальник царевич Хамза-мирза, при нем находилась его мать Махди Улья. Не сидели без дела и турки. Нуждаясь в легкой мобильной кавалерии турецкие султаны привлекли к участию в боевых действиях татар, которые по приказу Высокой Порты двумя путями отправились на персидский фронт. Меньшая, но наиболее боеспособная часть татарской конницы была погружена на корабли и морским путем доставлена в Анатолию. А основная часть крымского войска была переправлена турецким флотом через Керченский пролив на Таманский п-ов, где соединившись с ногайцами своим ходом двинулась в сторону Каспийского моря, откуда добрушилась на персидские земли с севера. Что имело позитивные последствия для русских земель, поскольку уход в Персию большей части боеспособного населения Крымского ханства привел к прекращению татарских набегов на пограничье и позволил сконцентрировать силы против Большой Ногайской орды. Тем временем 30-тыс. армия Хамзы-мирзы двинулась через Ардебиль в Карабах, не занятый турками. Дальше планировалось идти освободить Ширван. Беглярбек Ширвана Арас-хан Румлу, боясь, что его обвинят в трусости и бездействии, узнав о походе Хамзы, сам предпринял попытку отвоевать свое владение. Когда он перешел Куру и осадил Шемаху, через Дербент в Ширван ворвалось 20-тыс. татарское войско во главе с братом хана и наследником престола Адиль-Гиреем. Отряд Арас-хана был окружен и почти полностью уничтожен. Вслед за этим турки двинулись на юг в Муганскую степь, где находилось родное племя Арас-хана – румлу. Там большинство именитых людей было убито, а роль и значение племени румлу сильно подорваны. Татары захватили также множество пленников, которых повели назад в Ширван. В это время шахское войско во главе с Мирзой Салманом вышло из Карабаха и, оставив осаждать Шемаху 3-х тысячный отряд, вышло навстречу татарам. Стороны встретились 28 ноября 1578 года в местечке Моллахасан, на берегу реки Аксу. Татары были наголову разбиты, Адиль-Гирей был захвачен в плен. Вся военная добыча татар была отобрана. Узнав о разгроме, Осман-паша покинул Шемаху и двинулся на север в Дербент (город был охвачен восстанием, и туркам пришлось брать его вторично). Дербент остался единственным городом Ширвана, в котором удержался турецкий гарнизон с самим Осман-пашой. Известие о почти полном очищении Ширвана было с ликованием воспринято в шахской ставке в Караагаче, где находился принц Хамза и его мать. Все войска после этого вернулись в Карабах, не пытаясь взять Дербент, что оказалось роковой ошибкой. Ответственность за это одни историки возлагают на везира Мирзу Салтана, другие – на шахиню Махди Улья. В конце 1578 года, несмотря на зиму, войско по приказу шахини и Хамзы вернулось в Казвин. Засевший в Дербенте Осман-паша с гарнизоном, хоть и отрезанный от своих главных сил, продолжал тревожить кызылбашей набегами, ему помогали в этом дагестанцы и повстанцы Абубекра. Дальнейшим успехам кызылбашей в войне помешали внутренние распри. К лету 1579 года конфликт между азербайджанскими эмирами и шахиней Махди Улья достиг наивысшей точки. Утверждая на престоле Мухаммеда Худабенде, эмиры рассчитывали, что будут сами править, пользуясь своим влиянием. Однако фактически стала править шахиня, которая приблизила ко двору персидскую знать: своего личного везиря Мир Кавам ад-Дина Хусейна Ширази, столичного калантара (градоначальника) Афзала Мюнеджжима Казвини и упомянутого выше Мирзу Салмана Исфагани. Возмущение эмиров вызвала казнь правителя Мазандарана Мирзы-хана по приказу Махди Улья. Против шахини созрел заговор эмиров, которые потребовали от шаха ее устранения от двора (фактически убийство). Шах согласился отправить супругу назад в Шираз, но согласия на убийство не дал. Впрочем, эмиры сделали это и без его согласия, что произошло 26 июля 1579 года. Персидские придворные были отправлены в отставку. Кызылбашские эмиры добились своей цели: они стали по существу полновластными хозяевами в государстве, шах стал марионеткой в их руках. Днем раньше, 25 июля, в результате того же заговора был убит пленный крымский принц Адиль-Гирей.
Леший: Летом 1579 года крымский хан Мухаммед-Гирей со огромным войском (в источниках называется цифра до 100 тыс. чел. - хотя это возможно преувеличение) пришел в Ширван и радостно был встречен в Дербенте Осман-пашой. Татары вновь заняли весь Ширван. Сефевидские войска во главе с Мухаммедом-халифе были разгромлены, а последний убит. Взяв огромную добычу и уведя тысячи жителей для продажи на невольничьем рынке, татары ушли, оставив турецкий гарнизон в Дербенте в одиночестве, благодаря чему кызылбаши вновь овладели Ширваном. Но в конце 1579 года возникла острая напряженность между племенами туркман, с одной стороны, и шамлу и устаджлу, с другой. Вследствии непрерывных опустошений, нанесенных турками и татарами, зимой 1578 – 1579 г. в Азербайджане начался страшный голод. Дело доходило до людоедства. Весной 1579 года люди ели молодую траву, от чего умирали еще быстрее. В 1580 году интриги знати достигли наибольшей остроты. Амир-хан Туркман со своими соплеменниками фактически вырезали в Тебризе всю знать шамлу. Устаджлу, боясь подобной участи, затаились на время. В Хорасане же шамлу со своим эмиром Ашкули-ханом фактически отделили восточную часть страны и создали свое государственное образование, объявив живущего там сына шаха принца Аббаса шахом в 1581 году. В 1580 году крымские татары татары вновь ворвались и разграбили Ширван, разбив кызылбашское войско под предводительством Салман-хана, беглярбека Ширвана. С помощью татар турки из Дербента взяли Баку, оставив там гарнизон. У известного местечка Моллахасан вновь произошла битва главных кызылбашских сил с татарами, после которой те вернулись в Крым. Турки вновь заперлись в Дербенте. Вернуть Баку кызылбаши не сумели, так как в город морем постоянно поставлялось продовольствие и снаряжение из Дербента. В том же году между Персией и Турцией состоялись мирные переговоры о судьбе Ширвана, но из-за воинственных реляций султану Мураду III от Османа-паши из Дербента переговоры сорвались и военные действия продолжались. Полыхавшая на ее южных границах война не могла не обеспокоить Россию, тем более, что из-за боевых действий страдала очень выгодная русско-персидская торговля, а в случае победы османов создавалась угроза, что турки смогут привести под свою власть местные племена, тем самым ослабив русские позиции в этом регионе. Результатом стало направление на юг крупных воинских контингентов, для усиления границы. Тем более, что идущие с Кубани в Азербайджан орды крымских татар часто проходили по подвластной русским территории, грабя и убивая местное население находящиеся в русском подданстве. Особенно страдала от этого Кабарда, которая в 1578 году, сразу же после начала турецко-персидской войны, направило в Москву посольство с просьбой прислать войско и заложить в Кабарде русские крепости для преграды татарам. Опираясь на Терский городок были основаны Сунженский (на р. Сунже) и Койсинский (на р. Койса – совр. Сулак) остроги. Все чаще и чаще начинались разговоры о необходимости посылки в Дагестан крупной рати для приведения к покорности тамошних народов и выдавливанию оттуда турок. Весной 1581 года на Ширван в очередной раз напали татары во главе с Гази-Гиреем и Сефи-Гиреем, но были наголову разбиты. Гази-Гирей попал в плен. Турецкий гарнизон в Дербенте получил подкрпление через Северный Кавказ. Борьба за Ширван шла с переменным успехом. В 1583 году после ряда побед кызылбаши во главе с Имамкули-ханом потерпели поражение под Дербентом от Осман-паши. Внутри страны продолжались смуты. В 1582 году шах возглавил поход против хорасанских мятежников, многие взятые в плен эмиры устаджлу и шамлу были казнены по настоянию везира Мирзы Салмана. Но огромная власть этого единственного осташегося при дворе перса вызывала ненависть кызылбашских эмиров. Против него созрел заговор, и в Герате в 1583 году они потребовали у шаха и Хамзы убить Мирзу Салмана, угрожая в случае отказа присоединиться к Аббасу. Бессильный шах не смел возражать, и Мирза Салман был убит. В 1582 году на переговорах в Стамбуле турки настаивали, что условием мира должно быть оставление за ними Ширвана. Посол ибрагим-хан Тархан Туркман предлагал шаху принять эти условия, опасаясь, что может быть хуже. Однако в Казвине отвергли эти предложения. Летом 1583 года новый турецкий командующий Фархад-паша выступил из Эрзерума с 70 – 80-тысячным войском, взял Ереван и занял Чухурсаадскую область. Однако развить успех у турок не получилось из-за возникших трений с крымским ханом Мухаммед-Гиреем, который не остался зимовать на театре войны, а преспокойно, без согласия турецкого главнокомандующего и без разрешения Порты, вернулся восвояси. На султанские же ферманы он годо отвечал: ''Что же, разве мы османские беи что ли?!''. Раздосадованный строптивостью хана султан повелел Осман-паше наказать непокорного вассала. Но большая часть армии Османа уже возвращалась домой, при нем оставалось около 3 тыс. чел., с которыми он сперва не решался идти на хана, но, получив вторичное повеление исполнить волю султана, пошел в Кафу, чтобы действовать совместно с тамошним пашой. Хан же гордо протестовал, заявив: ''Я падишах, господин хутбы и монеты – кто может смещать и назначать меня?'', и осадил с 40-тыс. войском Кафу. Тогда, Осман-паша, не надеясь силой усмирить мятежного хана, пустился в политику: он объявил Мухаммед-Гирея низложенным, а передавшегося к нему ханского брата и калгу Алп-Гирея провозгласил ханом, рассчитывая этим произвести еще большее разделение татар на партии. Эта мера сперва оказалась недействительной: осада Кафы продолжалась и под стенами ее происходили ожесточенные стычки. Порта хоть и не утвердила распоряжения Осаман-паши относительно замены Мухаммед-Гирея Алп-Гиреем, но сама его политика сеяния раздоров среди татар ей понравилась и охотно принята была ею. Для чего в Стамбуле назначили ханом другого брата ханского, Ислам-Гирея, которому для поддержки была командирована эскадра под начальством Кылыджан-Али-паши. Этот шаг султанского правительства оказался более целесообразным: как только Ислам-Гирей прибыл в Кафу, на стороне Мухаммед-Гирея началось враждебное ему движение; во главе изменников оказался зять его, ширинский мурза Али-бей, за которым и другие татары стали переходить к Ислам-Гирею. Потеряв всякую надежду, Мухаммед-Гирей вынужден был уступить своему противнику и бежал за Перекоп, намереваясь пробраться в Большую Ногайскую орду. Но был настигнут Алп-Гиреем и убит в 1584 году. После чего, весной 1584 года крымско-ногайские отряды численностью до 40 тыс. человек во главе с Арасланом-мурзой предприняли попытку вторгнуться в русские пределы. Но войскам во главе с думным дворянином М. А. Безниным удалось 7 мая разбить ногайцев, а войска под командованием боярина князя Ф. М. Трубецкого отбросили от рубежей крымские ''загоны''. Чем воспользовался горящий мщением за отца своего, Сеадат-Гирей, сын Мухаммеда-Гирея, поддержанный малыми ногаями и азовским воеводой (разрешившим донским казакам примкнуть с Сеадат-Гирею) вскоре привел в Крым отряды ногайцев и казаков, взял Бахчисарай и выгнал оттуда Ислам-Гирея, который бежал в Кафу и стал просить заступничества Порты. Тогда сам Осман-паша, ставший к этому времени везирем, собрался было идти с войском усмирять мятежника; кафский паша также присоединил свой гарнизон к войску Ислам-Гирея, и после сражения в Индальской равнине Сеадат-Гирей принужден был удалиться в ногайскую степь, а его брат Мурат-Гирей отъехал в Россию в надежде заручиться поддержкой русского правительства в борьбе за власть в Крыму. При царском дворе ему был оказан теплый прием, тем более, что в начале 1585 года в Москве получили известие, что князь Урус и мурза Тинбай обращались к крымскому хану с предложениями дружбы и союза против общего недруга: русского царя, просили писать султану, что Большие Ногаи по-прежнему готовы ему служить. Урус и Тинбай также просили султана о присылке под Астрахань воинских людей, и жаловались на тяжелое положение Орды, стесненной русскими и страдающей от нападений казаков. На Покров в 1585 году крымцы, убедившись в бесполезности походов восточнее Днепра (где русские создали мощную систему обороны) пришли на Киевщину, которая благодаря пренебрежительному отношению к своим обязанностям воеводы князя Константина Острожского была практически беззащитна. Взяв крупный полон (по сообщениям русски летописей якобы до 70 тыс. человек, хотя это возможно преувеличение) татары повернули назад. Но у Большой Выси были атакованы днепровскими казаками возглавляемыми Богданом Ружинским и тремя полками поместной конницы под командованием Дмитрия Хворостинина, которым удалось рассеять татар и отбить полон. Летом 1584 года шах с войском двинулся навстречу неприятелю из Казвина в Тебриз. В это время придворные интриги вновь изменили расстановку сил среди племен. Принц Хамза приблизил к себе некоторых молодых представителей племени шамлу и устаджлу. Они сумели настроить принца против племен текели и туркман. Беглярбек Тебризской области Амир-хан Туреман был отстранен от должности и убит в мае 1585 года. Это известие вызвало мятеж племен туркман и текели, чем не замедлили воспользоваться турки. Летом 1585 года когда принц Хамза был в Карабахе, Осман-паша, поставленный за успехи в Ширване главнокомандующим, начал новый большой поход на Тебриз. Хамза срочно стал собирать ополчение племен, но ввиду указанных выше мятежей, в шахское войско удалось собрать только 20 тыс. человек, что было в несколько раз меньше, чем у неприятеля. На военном совете многие военачальники предлагали, как и во времена Тахмасиба, вывести из Тебриза население, забрать все продовольствие и ценности и сдать город врагу без боя. Огромная вражеская армия не смогла бы долго оставаться без припасов и вынуждена была бы вскоре отступить. Это было самое разумное предложение в данных условиях. Но верх взяли наиболее горячие головы. Жителей призвали остаться и встретить турок баррикадами. В уличных боях турки применили артиллерию и после трех дней боев в сентябре 1585 года взяли Тебриз, вырезав около 15 – 20 тыс. горожан. Побыв в Тебризе месяц, Осман-паша с основными силами ушел из города. Был оставлен 7-тысячный гарнизон в городской крепости под командованием Синан-паши с годичным припасом снаряжения и пищи. Во время пребывания турок в Тебризе кызылбаши постоянно и успешно нападали на врага в окрестностях города, наносили чувствительные удары и при отступлении. После ухода Осман-паши двор переехал в Тебриз, где возвышалась турецкая крепость. Неоднократные попытки взять ее штурмом зимой 1585 – 1586 гг. были отбиты турками с большими для кызылбашей потерями. Весной 1586 года к Тебризу подошли мятежники туркман и текели. Хамза был вынужден отказаться от осады турецкой крепости. Ряд придворных предлагали пойти на уступки мятежникам, но Хамза был непримирим и подавил новые попытки начать беспорядки. Мятежники похитили младшего брата Хамзы, принца Тахмасиба, и провозгласили его шахом. В стране таким образом стало уже три ''шаха'' – законный Мухаммед Худабенде, незаконные Аббас в Хорасане и Тахмасиб в Казвине, - и фактический правитель, законный наследник Хамза. Анархия достигла пика. Хамзе все же удалось найти сторонников и летом 1586 года под Казвином у местечка Саинкали он разбил мятежников туркман и текели и их главари были взяты в плен. После этого Хамза вновь штурмовал турецкую крепость в Тебризе, но безуспешно. Фархад-паша вновь пришел сюда, сменил гарнизон и двинулся назад. В сентябре-октябре 1586 года Хамза с одной стороны стал склоняться к заключению мира с турками на условиях оставления за ними занятых территорий, кроме Тебриза. С другой стороны, от имени своего отца Мухаммеда Худабенде, в Москву было послано посольство, которое предлагало царю дружбу и союз против османов и ''милостиво'' жаловало русским города Дербент и Баку, коль скоро те отвоюют их у Турции. В обмен на это принц настаивал на посылке войск против османов. Но вскоре враги Хамзы подкупили его брадобрея, который и зарезал наследника персидского трона. Центральная власть со смертью Хамзы фактически перестала существовать. Усобицы продолжались, некоторые племена переходили на строну турок.
Леший: Некоторая правка Леший пишет: Опираясь на Терский городок были основаны Сунженский (на р. Сунже) и Койсинский (на р. Койса – совр. Сулак) остроги. Не будет. Тут я несколько забежал вперед.
Леший: Сначала переделанный кусок уже выложенной части ПЛВ: Сразу же после смерти Ивана IV, когда все находящиеся в столице члены Государственного совета собрались у постели покойного царя, дворцовые стрельцы подчинявшиеся Богдану Бельскому заперли Кремль и отказались выпускать из него кого либо. Одновременно с этим Григорий Скуратов потребовал от собравшихся немедленно принести присягу Дмитрию. Оказавшийся в безвыходной ситуации Государственный совет в эту же ночь присягнул на верность новому царю и только после этого всех отпустили по домам. Несколько сложнее было с сидящим в Польше царевичем Федором Ивановичем. Сам Федор, как уже указывалось, к власти не стремился. И воспринял коронацию своего брата даже с облегчением. Но действующее тогда на Руси понятие ''старшинства'' с трудом воспринимало мысль о том, что третий царский сын внезапно оказался ''старше'' второго сына Ивана IV. Кроме того, его шурин Борис Годунов был человеком крайне властолюбивым и действуя через свою сестру, царицу Ирину вполне мог сподвигнуть царевича на выступление за свои ''законные права'', против младшего брата. Тем более, что группировка сторонников Федора по прежнему была сильна. Особенно ярко это проявилось на Земском Соборе 20 апреля 1584 года, созванном по инициативе митрополита Дионисия. Хотя большинство собравшихся поддержало Дмитрия, но тут в очередной раз сказалась русская традиция ''единогласия'' – часть собравшихся, как среди духовенства – Иов, епископ Коломенский, так и среди знати – мощный клан Годуновых, Сабуровых, Клешниных, Телятевских, Морозовых, Салтыковых и Шеиных и ''примкнувших к ним'' Захарьиных-Юрьевых, высказалась в пользу Федора упирая на то, что ''негоже младшему брату быть выше старшего''. После долгих и ожесточенных споров возобладал компромиссный вариант – вспомнили про восточно-римскую традицию соправления ''кесарей'' и для окончательного урегулирования ситуации в Польшу выехал глава Посольского приказа Афанасий Нагой, который должен был просить Федора прибыть в Москву, дабы он мог занять свое законное место рядом с братом в качестве Великого Государя и соправителя. Сам Федор воспринял эту идею без энтузиазма, но подталкиваемый своей женой и шурином поехал в столицу. 14 июня 1584 г. Москва торжественно встречала царского брата. Въезд Федора в город был торжественным: сам Дмитрий выехал, чтобы за 5 верст от столицы встретить своего брата. Встреча прошла со взаимными земными поклонами и весьма растрогала ее очевидцев. А 22 июня состоялось наречение Федора титулом Великого Государя. Правда царское титулование сохранялся единолично за Дмитрием, который таким образом оставался царем и Великим Государем всея Руси, а Федор получал титул Государя и Великого князя Московского. Первоначально предполагалось, что оба брата будут оба иметь свой ''стол'' в Москве, что было для Дмитрия даже удобно, поскольку в этом случае он своим ''братским влиянием'', мог воздействовать на слабовольного Федора. Было даже установлено два одинаковых трона, на которых братья восседали во время официальных мероприятий. Однако в дело вмешался ''проклятый польский вопрос''. Находясь только в личной унии в Россией поляки были весьма недовольны отъездом Федора и требовали его возвращения, связывая с этим возможность сохранения унии, которая в случае дальнейшего ''пренебрежения интересами Короны Польской'' могла быть по их мнению расторгнута. Но Федор не горел желанием возвращаться в Краков, где чувствовал себя чужим среди тамошних иноверцев. В дело вмешались и сторонники Федора, указавшие, что Дмитрию, как потомку польских королей сподручней править Привисленским краем. Что вызвало, в свою очередь, сопротивление со стороны уже сторонников Дмитрия, усмотревших в этом предложении, и вполне справедливо, попытку клана Годуновых оттеснить Дмитрия и поставив на Москве в качестве единоличного правителя Федора, править за его спиной. Дело чуть было не дошло до прямой драки в Государственном совете и только личное вмешательство митрополита Дионисия остановило конфликт. Именно он предложил братьям разделить управление страной. Федор оставался на Москве, где под его властью, в качестве удела, оставалась большая часть ''старых'' московские владений, Казань, Поволжье и Сибирь. При нем формировалась своя Государева Дума – правительство удельных земель, но при этом Федор не имел право самостоятельно вести внешнеполитические сношения, объявлять войну и заключать мир, что оставалось в единоличном ведении царя. Кроме того, Дмитрий оставлял за собой право отменять неугодные ему решения Федора, в то время как Федор обязывался держать сторону своего брата и быть с ним ''заедин'' во всем. Сам же Дмитрий переносил свой ''стол'' в Киев, откуда он мог часто бывать наездами в Польше, тем самым удерживая ее ''под своей рукой''. Под его властью напрямую оставались земли бывших Великого княжества Литовского и Ливонского ордена, за исключением Ругодива, который передавался в управление Федору. Кроме того, Дмитрий ''взял на себя'' Смоленск, Новгород-Северский и Чернигов. В Киев также переезжали Государственный совет и митрополит. Помимо этого, Дмитрием были предприняты шаги по укреплению своего положения собственно в Москве, и ослаблению позиций сторонников Федора. Прежде всего было объявлено о желании царя вступит в брак. Ничего удивительного или неожиданного в этом не было. Дмитрию уже перевалило за 20 лет, и по русским понятиям ему давно было пора жениться. Несколько неожиданным, хотя вполне объяснимым, стал выбор невесты – юной княжны Ирины Ивановны Мстиславской. Хотя княжна Мстиславская и была писаной красавицей, но мотивы брака все же были явно политическими. Ее отец, могущественный князь Иван Федорович Мстиславский принадлежал к стану противников Дмитрия (точнее к стану противников партии Государева Двора), и брак царя с его дочерью менял его политическую позицию на прямо противоположную, превращая Мстиславских в опору царской власти в Москве. Кроме Мстиславского, в Думу при Федоре по настоянию Дмитрия были включены державшие его сторону князья Шуйские, а также вызванный из Твери в столицу Симеон Бекбулатович, возглавивший командование поместной конницы. Таким образом в окружении Федора образовалась мощная группировка, способная противостоять влиянию Годунова и проводить линию Дмитрия. С первых же дней своей деятельности правительство царя Дмитрия столкнулось с рядом трудностей. На проведенном в июне 1584 года Освященном соборе правительству удалось добиться издания соборного приговора 10 июня 1584 года об отмене податных привелегий монастырей, которые во время правления Ивана IV все же получили от царя иммунные грамоты. Было подтверждено запрещение монастырям приобретать земли путем покупок и вкладов, держать закладчиков, так как ''крестьяне вышед из-за служилых людей, живут за тарханы во льготе, и от того великая тощета воинскому чину прииде''. Продолжалось восстание ''черемисы'', представлявшее из себя серьезную опасность: они ''побиваху московских людей овогда на станех, овогда на походех, бояре же и воеводы не можаху их обратити''. 20 июля 1584 года в Казанскую землю ''луговые черемисы воевать'' послан был князь Д. П. Елецкий. Но его военная экспедиция большого успеха не имела. Тогда, 11 ноября 1584 года новый поход возглавил князь И. А. Ноготков. На этот раз воеводы ''татар и черемисы много побили... и тогда Луговую сторону воевали и многие улусы разорили''. В итоге черемисы ''добили челом... вековым миром''. Продолжая политику отца Дмитрий ''чая от них впредь измены'', повелел ставить города ''во всей Черемиской земле'', причем ''насади их русскими людьми и тем... укрепил царство Казанское''. Продолжалась политическая борьба и в Москве. Опираясь на поддержку влиятельных боярина Никиту Романовича Захарьина-Юрьева и дьяка Андрея Яковлевича Щелкалова Борис Годунов получил в Думе высший боярский чин – конюшего, упраздненный было при Иване IV, но восстановленный Федором. Помимо этого Годунову удалось протолкнуть на должность командующего дворцовыми стрельцами своего родственника – князя И. С. Туренина. А после того, как в конце лета 1584 года скончался Никита Захарьин-Юрьев, Борис Годунов опасаясь усиления партии Мстиславского нанес упреждающий удар. В сферу конфликта было втянуто центральное финансовое ведомство – Казенный приказ, находившийся в ведении противостоящих Годунову двоюродных братьев Петра и Владимира Головиных. По настоянию Годунова Дума постановила провести ревизию казны. Проверка обнаружила большие хищения, за что ''приговорили бояре Петра Головина за государеву краденую казну Казенного двора казнить смертию''. С его двоюродным братом Владимиром обошлись мягче: его сослали в Казанский край, где он и умер в тюрьме. Суд нал Головиными послужил поводом к смене высшей приказной администрации, куда Борис стал проталкивать своих родственников и друзей. Пост главного казначея занял думный дворянин Д. И. Черемисин. Приказ Большого дворца и Казенный приказ возглавил Г. В. Годунов. Одновременно с этим Годунов стал проталкивать вверх по церковной иерархии своего верного клеврета, епископа Коломенского Иова, который в 1586 году получил должность архиепископа Ростовского и открыто стал претендовать на московскую митрополию, вступив в конфликт с митрополитом Московским и Киевским Дионисием. Утверждая, что негоже одному человеку занимать обе кафедры (тем более, что после переезда Дмитрия в Киев, Дионисий также постоянно обосновался в этом городе, бывая в Москве лишь наездами) Иов при поддержке Годунова стал требовать, чтобы Дионисий освободил одну из кафедр. Правда на этом пути у него лежало серьезное препятствие. Хотя большинство священников московской митрополии было недовольно тем, что глава русской православной церкви в качестве своей постоянной резиденции избрал Киев, но Иов в качестве кандидатуры нового митрополита Московского не вызывал у них энтузиазма (в реальной истории, когда удалось сместить Дионисия митрополичий престол пустовал почти два месяца – священнослужители долго отказывались выбрать новым митрополитом Иова) и возможный Освященный собор не свел бы Дионисия с кафедры. Тогда Годунов пошел иным путем. Летом 1586 года, через Львов на Русь для сбора денег на нужды своей епархии приехал Иоаким, патриарх Антиохийский. И во время посещения Киева с ним случился казус – при встрече Иоакима и Дионисия, русский митрополит первым благословил патриарха, что вызвало неудовольствие последнего, заметившего, что вообще-то должно быть иначе, но не посмевшего протестовать открыто – слишком велик был контраст между роскошью русского святителя и бедностью приехавшим в качестве просителя ''восточного патриарха''. Чем не преминул воспользоваться Годунов, пригласивший Иоакима в Москву, где устроил ему торжественную встречу, после чего неожиданно негласно предложил тому поставить на Руси патриарха, кандидатом в которые выдвинул ростовского архиепископа Иова, который таким образом стал бы главой Русской православной церкви и оттеснил бы Дионисия. Патриарх Иоаким поблагодарив за все милости, признал, что в России учредить патриаршество ''пригоже'', и обещал посоветоваться с остальными патриархами: ''То дело великое, всего собора, а мне без этого совета учинить то дело невозможно''. Предложение Годунова в обмен на 8 тыс. дукатов, не откладывая дело в долгий ящик, самому поставить патриарха, а задним числом искать потом подтверждения, Иоаким отверг, хотя обещал содействовать делу среди своих восточных собратий. Не смотря на то, что в Москве не добились своего, столь настойчивые попытки свести Дионисия с митрополии и поставить во главе ее ''своего'' человека не на шутку встревожили Киев, где стали готовить ответные меры. Но вскоре события на южных границах страны отвлекли внимание на иные проблемы.
Леший: Теперь продолжение: Также, в мае 1586 года Киев посетили послы Сеадат-Гирея (считавшегося в Москве ''законным'' крымским ''царем'', так как он несколько месяцев сидел на крымском престоле), Сафа-Гирей и шамхала тарковского (правителя Северо-Восточного Дагестана). Они передали настоятельную просьбу послать Мурат-Гирея на их недругов, в первую очередь на Крым. Что породило у русского правительства далеко идущий план – с помощью крымских царевичей превратить Крым в вассальное государство. Большое значение при этом придавалось отношению с Большой Ногайской ордой, которая по прежнему находилась в состоянии войны с Россией. Но выступление ногайцев явно выдыхалось. Созданная по Волге система городов и укреплений надежно заперла переправы, а строительство крепостей на нижнем Яике (для чего туда был послан отряд стрельцов во главе с Федором Гурьевым, заложившим город в устье Яика) и на Белой Волошке (Уфа) вытесняло ногайцев с привычных им мест обитания. И в начале 1586 года русское правительство при посредничестве Мурата-Гирея добилась от ногайского князя Уруса присяги на верность. После чего, тот час же Мурат-Гирей с 1 тыс. стрельцов и 900 ''вольных казаков'' был ''отпущен'' в Астрахань, где он должен был ''итить промышлять над Крымом, сести ему на Крыме царем, а служити ему царю и великому князю...''. На случай казалось неминуемой войны с Турцией Государственный совет в декабре 1586 года принял решение сосредоточить все наличные силы в Елецке. Выступление номинально должен был возглавит царь Дмитрий. С должности киевского воеводы был сведен князь Константин Константинович Острожский, которого сменил князь Иван Петрович Шуйский. Предполагалось, что русская армия займет оборонительное положение, чтобы надежно прикрыть подступы к Москве с юга. Соединившись с ногайцами (до 30 тыс. чел.) Мурат-Гирей двинулся на Малую Ногайскую орду, которая без сопротивления отложилась от Ислам-Гирея, признав ханов Сеадат-Гирея. После чего объединенные силы ногайцев, казаков, стрельцов и примкнувших к Сеадат-Гирею татар ворвались в Крым. Попытка кафинского гарнизона вместе с оставшимся верными Ислам-Гирею татарскими силами встретить Сеадат-Гирея ''в поле'' закончилась катастрофой, во многом по вине самого Ислам-Гирея, который бросив свою армию умчался в Кафу. Деморализовал тем самым своих людей, чем воспользовались ногайцы, тотчас же произведя атаку и рассеяв турецко-татарские силы. На следующий день ногайцы заняли Кафу, подвергшуюся полному разорению. Все жители были обращены в рабство и розданы в качестве награды воинам. Не в силах хоть как-то военным путем повлиять на ситуацию в Крыму скованная персидской войной Османская империя сочла за лучшее официально признать Сеадат-Гирея новым ханом и принять объяснения русского посольства, что вмешательство России в крымские дела не являлось нарушением Бахчисарайского мира с Турцией, поскольку москва всего лишь поддержала ''законного претендента'' на крымский престол. 9 октября 1586 года царь Дмитрий принял послов кахетинского царя – священника Иоакима, старца Кирилла и черкашенина Хуршита, которые подали царю грамоту в которой сообщалось, что Александр ''сам своей головой и со всей своей землею под кров царствия ти и под Вашу царскую руку рад поддаетца'' и предлагалось сделать шамхалу ''великое утеснение'', отняв у него Тарки и посадив туда на шамхальство Александрова свата. 3 апреля 1587 года Дмитрий ответил, что готов направить посланника в Грузию, чтобы ''царя к вере привести''. 11 апреля грузинские послы вместе с русскими посланниками Р. Биркиным и П. Пивовым отпущены были в Кахетию. В 1586 – 1589 гг. почти весь Азербайджан был занят армиями Мурада III. В мае 1587 года правитель Хорасана юный Аббас-мирза занимает Казвин и принимает титул шаха. Отца своего, старого слепого шаха Мухаммеда Худабенде, он убеждает отречься в свою пользу. Новый шах принимает на службу 12 тыс. грузин-эмигрантов, принявших мусульманство, и приступает к реформам в области военной и гражданской администрации. Прежде всего Аббас сурово отомстил эмирам племен, которые были виновны в смерти его матери Махди Улья и брата Хамзы: сразу же после восшествия на престол устроил казни заговорщиков в Казвине. Затем были казнены эмиры, выступившие против регента Муршидкули-хана Устаджлу. Был подготовлен указ о поголовном истреблении противников хана в Казвине. Основную роль в ограничении традиционных прав кызылбашских военачальников на участие в управлении страной сыграла ликвидация дивана (военного совета), восстановления которого требовали выступившие против регента представители высших военных кругов 1588 года. Ответ шаха, за которым последовала казнь дерзких эмиров, был короток и ясен: ''В настоящее время следует позабыть тот порядок, право решать важнейшие государственные дела принадлежит падишаху''. Положение Ирана было трудным. Потеря почти всего Хорасана (его теснил бухарский хан Абдулла II) и Герата (в 1588 г.) ставила шаха в тяжелое положение. Османская империя захватила Ирак. В переговоры с ней вступил и властитель Гиляна Ахмед-хан. У шаха было два выхода. Первый – создать коалицию против султана из европейских держав, в которую втянуть не только Россию, но также Священную Римскую империю, Францию и Испанию. Другим выходом для шаха было скорейшее заключение мира с султаном. К нему и склонялся Аббас I. Чтобы не допустить этого в Иран был отправлен русский посол Григорий Борисович Васильчиков, который должен был укрепить антиосманские позиции Аббаса, убедить его в полной поддержке Сефевидов со стороны России, и обещать, что русские не допустят прохода османского войска в Иран через Северный Кавказ. Правда по прибытие на место с посольством произошел дипломатический казус. Отправляя посла русское правительство составило грамоты на имя шаха Мухаммеда Худабенде, поскольку в России еще не было известно о приходе к власти Аббаса I. Только в Гиляни посольство узнало о смене иранского монарха. Поскольку посольство было срочным и сопровождал его от Москвы персидский посланник Хади-бек, возвращаться за новыми грамотами не было возможности. Васильчиков посоветовавшись с другими членами русского посольства, решился на довольно смелый поступок: переписал грамоту на имя Аббаса I и привесил к ней печать от запасной грамоты. Названный в грамоте ''брат наш, Аббасово величество'', Аббас I не только ''не заметил'' переписанной грамоты, но и принял русское посольство настолько дружественно и тепло, что вызвал удивление у многих своих подданных и даже у русского посла, который впоследствии свидетельствовал царю: ''А шах Аббас меня, холопа твоего, принял с великой любовью и хочет с тобой государем в братской любви и дружбе и в соединении, и городов Баки и Дербени тебе государю поступаетца, и на всех недругов твоих государевых и своих хочет с тобой государем стояти заодин''. В нарушении придворного этикета и общепринятых иранских традиций Аббас I пошел на встречу требованию Васильчикова и, отменив положенное для послов по протоколу целование ноги у шаха, согласился соблюсти обычай русского царя возлагать руку на голову посла по завершении его речи. Шах подтвердил все обещания, которые давал его отец русскому царю и отправил вместе с Васильчиковым новое персидское посольство в Москву, где будучи заинтересованы в союзе с Ираном, в свою очередь направили посольство к ставшему в 1586 году казахским ханом Тевеккелю. Ни о задачах этого посольства, ни о его результатах не сохранилось упоминаний в документах, но сразу же после него хан Тевеккель в 1588 году разорвал свой вассальный договор с Бухарским государством и выступил против хана Абдуллы, что привело к ряду затяжных войн между казахами и Бухарой на протяжении всей первой половины XVII века. Однако с наступлением 1587 года внешнеполитическое положение России начинает ухудшаться. Не имея возможности свергнуть негодного ей Сеадат-Гирея силой, Стамбул прибегнул к ''дипломатическим'' мерам. В апреле 1587 года внезапно скончался от отравления Мурат-Гирей, занимавший при своем брате должность калги-султана (главнокомандующего вооруженных сил). Подозреваемый в убийстве человек из окружения Мурат-Гирея бежал. Далее пошло по нарастающей. Собранный Диван, где основную роль играли карачи — четверо глав крупнейших бейских родов — Ширинов, Барынов, Аргинов и Кипчаков, и сераскиры трех орд, кочевавших вне полуострова, отказался утвердить в качестве нового калги-султана другого ханского брата Сафа-Гирея и утвердил в этой должности поддерживаемого турками Казы-Гирея, прозванного за военные успехи ''Бора'' (Буря). Одновременно с этим было получено известие о том, что по приказу султану буджакская орда Кан-Темира пройдя Перекоп вошла в Крым и движется в сторону Бахчисарая, а к Кафе подошел турецкий флот. Поняв, что это начало конца, Сеадат-Гирей с братом и группой сторонников тайно покинул дворец и бежал к Азовскому морю, где на лодках они добрались до Азова, рассчитывая получить убежище в русских землях. Казы-Гирей провозглашенный вместо Сеадат-Гирея новым ханом потребовал от русских властей выдачи беглеца. А получив отказ, собрав 40-тыс. армию в июне двинулся на Киевщину. 30 июня против них посланы полки И. П. Шуйского, которые пришли 13 июля ''за Корсунь к Желтым водам'', где и простояли неделю. Крымцев удалось разбить. Побито было около 30 тыс. человек, 2 тыс. попало в плен. Тогда же Дмитрий предложил императору Рудольфу II ''стояти заодин... на турского'', рассчитывая на его поддержку в разворачивавшейся борьбе за Крым, для чего в Москве планировали воскресить антиосманскую лигу. Предложение в Вене встретило самый горячий отклик, но дело застопорилось из-за Испании, без согласия (а главное без финансовой поддержки) которой Рудольф II не решался на выступление. А у испанского короля Филиппа II на тот момент были совершенно иные планы.
Леший: Испания в то время было самым крупным и могущественным государством Западной Европы. Помимо собственно Испании, это была большая часть Италии (Сицилия, Южная Италия, Сардиния, Милан), Нидерланды (вкл. Артуа – северная часть совр. Франции), Франш-Конте (северо-восточная часть совр. Франции); сверх того обширные колониальные владения, включавшие в себя Мексику, Перу и пр. А после присоединения Португалии в 1580 году, Испания получила помимо ее заморских обширных владений (Бразилия, Ангола, Мозамбик, Цейлон, Индонезия и пр.) сильный португальский военно-морской и торговый флот, который стал серьезным подспорьем к ее могуществу. Сама Испания в то время находилась на высокой степени благосостояния; одна Андалузия заключала в себе более 3 млн. жителей; вся эта часть Испании была превосходно возделана, здесь процветало земледелие и садоводство. Испания могла прокормить не только свое народонаселение, но отпускала за границу на огромные суммы хлеб, особенно вино и шерсть. Ее мануфактурная промышленность ставила ее наряду с первыми промышленными народами того времени: в Европе славились испанское оружие, толедские клинки, сукна, шелковые изделия. В одной Севилье жило более 130 тыс. ткачей; в Сеговии их было 32 тыс. Иными словами, Филипп II владел империей, в пределах которой, по словам современников, ''никогда не заходит солнце''. Однако во второй половине XVI века Испания испытывала все большие трудности по поддержанию и расширению своей империи. Торговые льготы Нидерландов, которые они имели как часть Короны привели к оттоку из Испании золота и серебра, в обмен на поставляемые изделия нидерландских мануфактур. Что в свою очередь привело к увяданию собственной испанской промышленности. Постоянные войны на нескольких фронтах (против Османской империи, Франции, германских протестантов) привели к хроническому бюджетному дефициту, который испанские монархи пытались покрыть повышением налогов и постоянными займами. Ситуация еще больше ухудшилась с начала 1572 года, когда в Нидерландах началось восстание. Несмотря на огромные затраты и посылку отборных войск, Испании не удавалось восстановить контроль над мятежными провинциями. Кроме того, очень скоро англичане обнаружили такой великолепный источник увеличения собственных доходов, как грабеж испанских торговых кораблей, особенно тех, что шли из Нового Света в метрополию груженные серебром и золотом, и контрабанда товаров в испанские владения. Что наносило огромный урон испанской казне. Все попытки Филиппа II дипломатическим путем добиться от английского правительства прекращения пиратства оканчивались ничем. Что было в принципе понятно, поскольку весьма значительный процент захваченного у испанцев добра шел в английскую королевскую казну. А учитывая, что Англия поддерживала нидерландских мятежников (как предоставлением убежища на своей территории, так и прямой посылкой войск), то неудивительно, что сам факт возможного умиротворения мятежных нидерландских провинций напрямую увязывался в Испании с решением проблемы Англии. Еще в середине 70-х гг. прославленный испанский военачальник и королевский наместник Нидерландских провинций дон-Хуан Австрийский предлагал план морской операции против Британских островов, с высадкой на их побережье крупного десанта, с последующим свержением Елизаветы и передачи трона ''законной королеве'' Марии Стюарт. Тогда это план забраковали как авантюристичный, а вскоре скончался и сам Хуан Австрийский. Однако, во второй половине 80-х гг. ситуация резко изменилась в благоприятную для Испании сторону. Франция, главный соперник Испании в Европе после гибели на турнире короля Генриха II, стала погружаться в пучину гражданской войны. После Генриха II правили три его сына – Франциск II (1559-1560), Карл IX (1560-1574) и Генрих III. Старшему сыну Генриха - Франциску в 1559 году было 15 лет. Ничего не разумевшему в делах государства ему хватило ума фактически передать власть дядям своей жены Марии (королевы Шотландии Марии Стюарт). Талантливый полководец Франсуа де'Гиз стал во главе армии, епископ Лотарингский и кардинал взял в свои руки гражданское управление. Не будучи ни принцами крови, ни даже знатными французскими сеньорами (хотя де'Гизы считались потомками самого Карла Великого), они таким образом оказались противопоставлены французской родовитой знати. И этого было достаточно, чтобы оттесненные от власти принцы крови и вельможи образовали единый фронт против Гизов. Старший представитель Бурбонов Антуан по браку с королевой Наваррской был королем крошечного государства, расположенного на границе Франции и Испании. Его жена была горячей поклонницей Кальвина, и обиженный принц стал склоняться к кальвинизму, а Наварра сделалась центром всех недовольных. И уже в августе 1559 года три вождя будущей оппозиции – Антуан де'Бурбон, его брат Конде и адмирал Колиньи совещались о мерах, которые следовало принять для того, чтобы ''освободить короля'' от ''тирании'' Гизов. Тут необходимо сказать несколько слов о гугенотах – французских кальвинистах. Во Франции гугеноты были скорее не религиозным, а политическим движением, разделяясь на ''гугенотов религиозных'' и ''гугенотов политических'' – действительно активных участников религиозных войн во Франции, и состоявших в первую очередь из аристократов, лишь временно влившихся в среду кальвинистов. Они воспользовались организационными формами кальвинисткой церкви, но в массе были мало затронуты ее учением. По сути протестантизм стал во Франции идеологическим знаменем знати, боровшейся против усиления королевской власти и требовавшей сохранения всех старинных прав и свобод аристократии. ''Имя гугенотов, - писал венецианский посол во Франции Джовани Микеле, - превратились в название недовольных, и борьба идет не из-за религии, а из-за ''общественного блага'', как во времена Людовика XI'' (''Лигой общественного блага'' называлась организация французских сеньоров, выступивших в 60-х годах XV века под предводительством бургундского герцога Карла Смелого против объединительной политики Людовика XI). Об этом свидетельствовали не только оценки наблюдателей. Ненависть гугенотов к этому королю – объединителю Франции, была настолько велика, и, скажем от себя, понятна, что они не могли удержаться от надругательства над его останками. Они разрыли его могилу и развеяли по ветру его прах еще в самом начале религиозных войн. Эти сеньоры охотно переходили в кальвинизм. Реформа сулила им конфискацию церковных земель и – в идеальной перспективе – превращение их в самостоятельных потентатов на манер германских князей. Но кальвинизм нужен был им и по другой причине. Многочисленные дворянские свиты знатных родов юга Франции в церковной организации кальвинисткой церкви обретали новые узы, которые связывали их с ''оптиматами'', превращавшимися в пресвитеров новой церкви. Для этих сеньоров религиозная война была и потому желательна, что внешние войны предшествующих царствований подняли авторитет королевской власти и дворянство стало уходить из-под влияния сеньоров. Теперь во главе своей религиозной общины сеньоры шли на борьбу с королевской властью за свои вольности, а в случае удачи – и за свою политическую независимость. Как писал современник событий Клод Антон: ''крупные гугенотские сеньоры, группирующиеся вокруг Конде, мечтали вовсе не о высоких должностях при короле, но о разделе королевства на ряд самостоятельных провинций, в которых они были бы суверенными, не признающими над собой ни короля, ни кого-либо другого''.
Леший: При жизни Генрих II, поддерживающий протестантов вне своей страны (как врагов Габсбургов), тем не менее жестко давил их в самой Франции, не давая им развернуться и набрать силу. Положение поменялось после его смерти. На орлеанских штатах 1560 года группа сеньоров представила королю мемориал, в котором она высказывала мнение, что каждый крупный сеньор имеет право избрать ту религию, которая ему больше нравится, в полном соответствии с постановлением аугсбургского религиозного мира 1555 года, т.е., прибавляли петиционеры, согласно принципу ''cujus regio ejus religio'' (чья страна, того и вера). Усилению влияния гугенотов способствовала и сложившаяся внутренняя обстановка в стране. Смена на престоле совпала с заключением мира в Като-Камбрези, которым закончился долгий период войн с Габсбургами. В июле 1559 года королевский указ частично распустил армию. Большое количество офицеров и солдат осталось без занятий. Они сошлись в Фонтебло требуя вознаграждения. Франсуа де'Гиз уговаривал их разойтись, кардинал пригрозил виселицей. Они удалились затаив злобу. Многие из них были с юга, из непокорного, теперь кальвинистки настроенного дворянства. Они составили первые кадры дворянского мятежа. Первоначально Гизам удалось подавить первые вспышки недовольства, но смерть юного короля Франциска II кардинально изменила ситуацию. Гизы были отстранены от власти, а новый король Карл IX попытался вести политику компромисса. Как и следовало ожидать, ничего толкового из этого не вышло. И в 1562 году напряженность в стране переросла в т.н. ''религиозные войны'', на протяжении нескольких последующих десятилетий опустошавших страну (и которые до 1587 года шли как и в реальной истории). К 1587 году во Франции сложилась следующая ситуация. Смерть Франциска Алансонского, младшего брата бездетного короля Генриха III, неожиданно сделало наследником французского трона лидера гугенотов Генриха де'Бурбона. В ответ на это католики объединившиеся в т.н. Католическую лигу выдвинули в качестве своего претендента на престол герцога Генриха де'Гиза, который, как уже упоминалось, выводил свой род от Карла Великого, и поэтому казался его сторонникам лучшим кандидатом на престол вместо окончательно ''сгнивших'' Валуа. 9 сентября 1585 года папа Сикст V опубликовал буллу, в которой он лишил прав на престол Генриха де'Бурбона и его брата Конде. В стране начался третий этап религиозных войн, получивший название ''война трех Генрихов'' (короля Генриха III Валуа, Генриха де'Гиза и Генриха де'Бурбона). Меж тем в Нидерландах уже громко заявила о себе партия мира. Хотя большинство политических лидеров Голландии и Зеландии решительно противились переговорам с Испанией, в некоторых городах наметился раскол, а соседние провинции, вынесшие на своих плечах главные тяготы войны, все чаще высказывались за заключение договора. Впоследствии один из английских послов в Нидерландах описывал сложившуюся там обстановку так: ''содружество Соединенных Провинций состоит из представителей множества партий и религий, а именно: протестантов, пуритан, анабаптистов и испанских клевретов, которых совсем немало. Скорее всего следует ожидать распада на пять частей, причем протестанты и пуритане вместе едва составят и одну часть из пяти. При этом, - продолжал посол, - только протестанты и пуритане последовательно стояли за продолжение войны. Если бы нашествие на Англию увенчалось успехом и молодая республика осталась одна противостоять всей мощи Филиппа, давление сторонников компромисса, скорее всего, было бы непреодолимым''. Спала напряженность и в Средиземноморье. Османская империя занятая войной с Персией, а также конфликтом в Крыму вынуждена была заметно ослабить свой натиск на западном направлении, что позволило Филиппу II сконцентрироваться на решении европейских дел. Как писал один из послов при испанском дворе: ''В данный момент католический король (Филипп II) пребывает в полной безопасности. Франция не в силах угрожать ему, равно как и турки, не говоря уже о короле Шотландии, обиженном на Елизавету из-за смерти своей матери. Единственным способным противостоять ему монархом был король Дании, но он недавно умер, а сын его слишком молод, и ему есть чем заняться в своей стране... В то же время Испания может быть уверена, что швейцарские кантоны не выступят против нее сами и не позволят сделать это другим, ибо между ними теперь союз''. Уже в начале 1586 года Филипп поручил составление плана формирования такого флота маркизу де Санта Круз, который при Лепанто командовал резервом и немало способствовал победе; Санта Круз еще в 1583 г. рассматривал, по поручению короля, приблизительно такой же план, но те цифры, которые он тогда приводил, были настолько громадны (он требовал армию в 94 тыс. человек и флот свыше 550 судов, в том числе 150 больших кораблей и 40 галер), что Филипп на них не согласился. В 1587 году, после казни Марии Стюарт, вопрос об экспедиции был окончательно решен, и приготовления немедленно начались. Все подходящие суда в испанских и португальских гаванях были задержаны и собраны; взяты были, кроме испанских кораблей, еще и португальские, неаполитанские, и венецианские суда, как парусные, так и гребные; среди них оказалось и несколько ганзейских судов. Сборным пунктом был назначен Лиссабон. Первоначально предполагался двойной удар: вышедший из Лиссабона военный флот высаживает десант в южной Ирландии, а герцог Александр Фарнезе Пармский (командующий испанскими войсками в Нидерландах) в это же самое время совершаете внезапное нападение на Кент. Предполагалось, что армия Фарнезе беспрепятственно переправится в Англию на небольших транспортных судах, ибо военно-морской флот Елизаветы отправится защищать Ирландию. Впоследствии в план внесли коррективы - флот из Лиссабона должен плыть не в Ирландию, а в Нидерланды, чтобы ускорить и облегчить переправку в Англию Фламандской армии. Известия об этих приготовлениях возбудили большую тревогу в Англии. Как впоследствии писал об это английский историк, автор увидевшей свет в 1614 году ''Мировой истории'' сэр Уолтер Рейли: ''Англичане не располагали силами, способными противостоять армии принца Пармского, сумей тот высадиться в Англии''. И действительно, испанское войско, с 1572 года почти непрерывно сражавшееся с голландцами во Фландрии, за это время приобрело несравненные боевые качества. Некоторые ветераны находились в строю по тридцать лет, все они служили под командованием опытных, заслуживших свои чины на поле боя офицеров. Фарнезе разработал подробнейший план вторжения, определил порядок действий каждого подразделения и дважды провел тренировочные учения. Во Фландрии строились небольшие плоскодонные суда, на которых предполагалось перебросить войска на корабли "Армады". Был прорыт канал из Сас-ван-Гент в Брюгге и углублен фарватер Иперле от Брюгге до Ньюпорта, чтобы подходящие к берегу суда не попадали под огонь голландского флота или пушек крепости Флиссинген. Из Испании, Италии, Германии и Бургундии перебрасывались войска и стекались добровольцы, желавшие принять участие в экспедиции против Англии. В то время, как очень немногие замки и города юго-восточной Англии могли бы устоять при осаде, поддержанной тяжелой артиллерией. Во все крае, пожалуй только замок Эпнор на реке Медуэй, построенный для защиты верфей Чатэма, мог похвастаться выступавшими за линию стен и прикрытыми широкими рвами бастионами, необходимыми для успешной обороны. Крупные города Кента (Кентербери и Рочестер) по прежнему полагались на давно устаревшие средневековые стены. Между береговым плацдармом Маргейт и Медуэем оборонительных сооружений не было вовсе, а один Эпнор едва ли мог остановить герцога Пармского и его войско. Даже столица страны не могла считаться хорошо укрепленной, ибо ее защищали устаревшие оборонительные сооружения, оставшиеся неизменными как минимум с 1554 года. Тогда сэр Томас Уотт поднял мятеж, протестуя против брака Марии Тюдор, сводной сестры и предшественницы Елизаветы, с принцем Филиппом – будущим Филиппом II. Повстанцы прошли маршем через весь Кент, у Кингстона (к западу от столицы) переправились через Темзу, беспрепятственно вступили в Вестминстер и, лишь спустившись по Флитстрит, уперлись в крепостные стены. Эти стены и остановили Уотта, поскольку он не располагал артиллерией. Кроме того, Александр Фарнезе располагал еще одним немаловажным средством, способствующим покорению враждебных городов. Как писал один служивший на стороне голландцев английский офицер, ''всем известно, что золото короля Испании проделывает в сердцах изменников бреши побольше, чем осадная артиллерия''. В этом отношении войска Елизаветы, воевавшие в Нидерландах, имели не слишком воодушевляющий опыт. В 1584 году английский гарнизон Аальста продал Фарнезе ключи от города за 10 тыс. фунтов, а в 1587 году сэр Уильям Стэнли и Рональд Йорк сдали вверенные им опорные пункты (Девентер и форт Зутфен), причем многие из англичан сами перешли к врагу и впоследствии сражались на стороне Испании против бывших товарищей по оружию. Таким образом, Елизавете и ее советникам приходилось полагаться на не слишком надежных людей, ведь основу сил, призванных воспрепятствовать вторжению, тоже должны были составить 4 тыс. солдат из английского экспедиционного корпуса в Голландии. Генерал-квартирмейстер Елизаветы доводился Рональду Йорку родным братом, а сэр Роджер Уилямс в 1570-х годах сам служил в Нидерландах под знаменами Филиппа. Нельзя было исключать, что эти вояки продали бы испанцам английские твердыни так же, как их товарищи продавали нидерландские крепости. Однако у Елизаветы попросту не было выбора. Она зависела от ветеранов голландской компании, поскольку практически не располагала другими обученными войсками. Возможно, городская милиция Лондона, отряды которой муштровались по два раза в неделю, и годилась для настоящего боя (хотя многие сомневались и в этом), но от ополчений графств многого ожидать не приходилось. Огнестрельное оружие имелось далеко не у каждого. На тех, у кого оно было, приходилось всего по четыре заряда, а сами ополченцы, по отзывам их же командиров, представляли собой неорганизованный сброд, способный скорее ''перебить друг друга, нежели нанести урон врагу''. При этом королеве приходилось держать 6 тыс. солдат на границе с Шотландией, из опасения, что король Яков VI Стюарт (мать которого она казнила) выступит против нее одновременно с испанцами. Единственной надеждой Английской короны был флот. Это понимали и в Испании. В день отплытия армады папский представитель в Лиссабоне послал Его Святейшеству рапорт о состоявшемся накануне разговоре с одним из офицеров флота, который сказал следующее: "Всем прекрасно известно, что мы сражаемся за Божье дело, так что, когда мы встретимся с англичанами, Господь без сомнения устроит так, чтобы мы могли взять их на абордаж - вызвав для того резкую перемену погоды или, что вероятнее, попросту помутив разум англичан. Если мы сможем сойтись с ними борт-о-борт, то испанская доблесть и испанская сталь (а также огромная масса солдат, которая будет на борту) обеспечат нам верную победу. Hо если Господь не поможет нам чудом, англичане, поскольку их корабли быстрее и маневреннее наших и пушки бьют много дальше, и о преимуществах своих они осведомлены не хуже нашего, не подойдут к нам на ближнюю дистанцию, а просто будут стоять на расстоянии и разносить нас в щепки огнем из своих кулеврин - а мы не сможем нанести им мало-мальски серьезного вреда. Так что мы выступаем против Англии в твердой надежде на чудо".
Леший: Но вот как раз с флотом, у Англии, в отличие от реальной истории, были проблемы. Тогдашнее слабое развитие английской промышленности приводило к тому, что товары и изделия Англии не находили большого спроса у окружающих стран и народов (T.S.Willan. The Early History of the Russia Company). Ситуация изменилась к лучшему в 1553 году, когда первый английский корабль случайно добрался до устья Северной Двины, где он пристал к монастырю св. Николая - ''в 24 день прииде корабль с моря на устье Двины реки и обослався: приехали на Холмогоры в малых судех от английского короля Эдварда посол Рыцарт а с ним гости''. Чанслер был вызван в Москву Государем и представил ему грамоту, экземпляры которой были даны каждому кораблю ко всем владетелям стран, в которые они могли бы попасть. ''Мы предоставили почтенному и храброму мужу Гугу Вилибею и прочим с ним находящимся - говорится в ней - нашим верным и любезным подданным идти по их усмотрению в страны, им прежде неизвестные, чтобы искать того, чего у нас нет, и привозить из наших стран то, чего нет в их странах. И таким образом произойдет выгода и для них и для нас и будет постоянная дружба и ненарушимый союз между ними и нами''. Чанслер был милостиво принят Иваном IV, желавшим установить сношения с Англией, в особенности для получения с Запада вооружения, которого поляки и шведы не хотели пропускать: государь, царь и великий князь - говорится в той же Двинской летописи - королевского посла Рыцарта и гостей аглинские земли пожаловал, в свое государство российское с торгом из-за моря на кораблях им велел ходить безопасно и дворы им покупать и строить невозбранно. Чанслер во время своего пребывания в Московском государстве собирал сведения о торговле, как это известно из записки его к дяде своему Фронтингэму, а находившийся при нем Иоган Гассе описал для английского купечества русские монеты, меры и весы, указал производимые в России товары и советовал устроить складочное место для английских товаров не только в Москве, но и в Вологде. После этого Чанслер благополучно ''отошел в свою землю''. После таких успешных результатов, открывавших для английской торговли новое поприще и подготовивших все для нее необходимое, образовалась уже новая компания, во главе с губернатором, 4 консулами и 24 ассистентами, получившая в 1555 году у короля Филиппа и королевы Марии хартию на исключительное право торговли с Московским государством, как и с другими странами, которые она откроет на севере, северо-востоке или северо-западе от Англии; всякая попытка посторонних лиц нарушить монополию компании, торгуя с этими странами, наказывается конфискацией товаров. Результаты не замедлили сказаться. Уже в 1555 году Иваном IV была выдана компании первая привилегия, в которой установлена беспошлинная торговля англичан, свободный приезд в Россию и обратный выезд, а также было гарантировано, в случае кораблекрушения, возвращение компании всего спасенного имущества. В знак особого благоволения царя, она получила в Москве дом на Варварке. Однако победа в Ливонской войне кардинально изменили ситуацию. Возможность прямого, без посредников, торга привлекло внимание, как русских, так европейских купцов. Результатом стал массовый наплыв в русские порты английских, нидерландских, французских, датских и германских купцов, кипение деловой жизни и масштабное строительство в городах. Зато сильно пострадали англичане, у которых рухнула приносящая им до этого большие доходы практически монопольная торговля - теперь, как русские, так иноземные купцы предпочитали торговать в Ругодиве и Колывани. Попытки англичан исправить ситуацию путем распространения своих привелегий и на балтийские порты не имела успеха. Напрасно английские послы, ссылались на выгоды для Москвы от британской торговли, на жертвы, которые несут англичане, завязывая сношения с Россией. В ответе Ивана IV указывалось, что англичане на Руси не ''великие убытки терпели'', а наоборот, ''торгуючи беспошлинно много лет, многие корысти себе получили'' А в 1570 году, возмущенный тем, что Англия находится в дружественных отношениях с Турцией, Иван IV лишил англичан всех их торговых привилегий, обязав их торговать на общих основаниях с другими иноземными купцами. Что стало настоящей катастрофой для английской промышленности, продукция которой не могла успешно конкурировать с более дешевой и качественной продукцией из других стран. Англо-русские торговые обороты резко упали, что сказалось на английском флоте, который в реальной истории, как отмечает шведский историк Артур Аттман: ''построенный в эти годы и победивший испанскую Непобедимую Армаду в 1588 году был оснащен преимущественно русскими материалами''. С этим мнением согласен и английский историк Уиллан, который отмечает, что в XVI веке ''Русские канаты и снасти для тогдашнего английского флота имели такое же значение, как нефть для современного''. В результате, для противодействия испанцам англичанам удалось собрать только 12 галеонов принадлежащих королеве, еще 10 галеонов было предоставлено частными лицами, и еще около 70 гораздо более мелких кораблей, включенных в состав флота скорее для численности. Кроме того английская казна испытывала огромные финансовые трудности. Государственный долг достиг суммы в 40 тыс. фунтов стерлингов, и, как докладывал королеве государственный казначей: ''нет ни малейшей возможности раздобыть денег, чтобы их оплатить''. Елизавета не могла получить денежных займов – ни дома (в силу того, что война с Испанией окончательно подорвала английскую торговлю), ни за границей (поскольку банкиры на континенте в большинстве своем не сомневались в победе Испании), и это вынуждало ее в целях экономии средств откладывать все оборонительные мероприятия до последней возможности. В результате, когда весной 1587 года Елизавете Дрейк вместе с Хоукинсом предложили ей организовать напасть на испанцев, она после долгих колебаний, не желая рисковать и без того дефицитными кораблями, ответила отказом на этот авантюрный и кажущийся фантастическим план (Даже в реальной истории, где Елизавета имея больший по численности и силе флот согласилась на эту авантюру с большим трудом. Причем, эту экспедицию сами англичане считали настолько безумно смелой, что капитан одного из самых крупных кораблей, участвовавший в ней, со страху вернулся с дороги назад, и сама Елизавета отдала приказ о возвращении экспедиции, но приказ этот застал Дрейка уже в пути). Как следствие нет апрельского нападения 1587 года Дрейка на Кадис, гибели около 30 испанских кораблей, и захвата испанской каракки с богатым грузом на сумму в 114 тыс. фунтов стерлингов. Нет задержки выхода ''Счастливой Армады'' (название ''Непобедимая'' ей дали в реальной истории позднее английские памфлетисты), которая насчитывая 160 кораблей (103 военных и 57 транспортных – благодаря сохранению эскадры в Кадисе и отвлечению турецкого флота на крымскую проблему, из-за чего испанцы смогли снять со средиземноморского региона часть своего военного флота, количество боевых кораблей в составе Армады было увеличено) как и планировалось, в октябре 1587 года вышла в поход на север под командованием маркиза Санта-Крус. Тут надо заметить, что Филипп II и не собирался завоевывать Англию и тем более присоединять ее к своей империи (будучи ранее женат на Марии Тюдор, он мог претендовать на английский престол). В его планы входило либо свергнуть Елизавету и посадить на престол своего ставленника-католика, либо заставить ее выполнить все прежние требования Испании, которые сводились к следующему: Англия должна была: а) вывести английских солдат из Испанских Нидерландов, особенно из Флашинга, блокировавшего гавань отвоеванного испанцами Антверпена; б) прекратить поддержку нидерландских повстанцев; в) прекратить пиратские действия против испанских судов и признать монополию Испании на торговлю с Вест-Индией; г) возместить Испании расходы по снаряжению Армады и убытки, нанесенные ей действиями английских пиратов; д) восстановить в правах английскую католическую церковь и прекратить преследования католиков. Ожидая прихода испанцев англичане разделили свой флот на две эскадры: Западную, под командованием лорд-адмирала Говарда, числом в 24 кораблей, к которой чуть позднее примкнуло собранных английскими купцами еще 30 кораблей под во главе с Дрейком, и которая дислоцировалась в Плимуте; и Восточную, численностью в 40 кораблей под командованием Генриха Сеймура, в чье задачу входило патрулирование Ла-Манша. Была еще небольшая голландская эскадра графа Юстина Нассауского блокировавшая Дюнкерк и Ньюпорт, в которых стояли плоскодонные суда герцога Пармского. 10 ноября 1587 года испанский флот появляется на траверсе Плимута, где была сосредоточена Западная эскадра Ее Величества Елизаветы Английской. 54 английских корабля против 103 испанских. В виду столь превосходящих сил противника командующий английски флотом Говард отказался от предложения Дрейка выйти в море и принять бой с испанцами. Чем не преминул воспользоваться Санта-Крус, решивший напасть на вражеский флот прямо в порту, где английские корабли теряли свое преимущество в маневренности. Артиллерия испанцев была менее дальнобойной, чем английская. Поэтому упор был сделан на абордаж. Англичане открыли по атакующим ураганный огонь и смогли потопить идущих в авангарде четыре испанских галеона. Но остальные испанские корабли прорвались сквозь огонь и сцепились с английскими. Спустя пару часов все было кончено. Испанские солдаты недаром считались лучшими в Европе, не говоря уже об их численном превосходстве. Большая часть английских кораблей была захвачена, немногие уцелевшие английские моряки спаслись вплавь. Командующий флотом лорд-адмирал Говард и его заместитель Дрейк погибли в бою. А испанцы, расправившись с английской эскадрой высадили десант в городе, предав его огню. Покончив с Плимутом и присоединив к своему флоту захваченные английские корабли Санта-Крус направился в Ла-Манш, где его ожидал герцог Пармский собравший на фламандском берегу около 17 тыс. солдат, которые только и ждали приказа о посадке на суда. Правда проблемой было отсутствие дружественных портов в Ла-Манше, где Армада могла бы пополнить запасы или укрыться от шторма. Испания и Франция, хотя формально и не были в состоянии войны, оставались соперниками, поэтому рассчитывать на радушный прием у берегов Франции испанцы едва ли могли. Франция в это время пребывала в состоянии вялотекущей гражданской войны, и там периодически возникали столкновения между католиками и гугенотами. Тогда 15 ноября Армада двинулась к Кале, комендантом которого в то время был Жиро де'Молеон, католик, симпатизировавший испанцам и ненавидевший англичан (он потерял ногу при штурме Кале в 1558 году, когда французам удалось вновь отобрать этот город у Англии). Гавань Кале была слишком мала для такого огромного флота, но он позволил испанским судам встать на якорь под прикрытием береговых батарей, где они были в относительной безопасности от английских атак, и пополнить запасы воды и продовольствия. Извещенный об этом в тот же день, Александр Фарнезе 16 ноября начал погрузку своих войск на транспортные суда. Спустя трое суток, 18 ноября, испанцы атаковали эскадру Сеймура. В этом сражении, произошедшем между Гравелином и Остенде, сказалось преимущество английской артиллерии. Англичане пытались избегать абордажных схваток, обстреливая противника, но теперь уже на близкой дистанции, где их пушки причиняли испанским кораблям значительные разрушения, и сосредоточив огонь на отдельных, оторвавшихся от строя кораблях. Испанская артиллерия была не столь эффективна. Выяснилось, что испанские чугунные ядра, в силу какого-то технологического дефекта, разлетаются на куски при ударе об обшивку, не пробивая ее, что пушки, установленные на переоборудованных торговых судах, при полном бортовом залпе причиняют, за счет отдачи, больше вреда им самим, нежели противнику. Но используя свое численное преимущество, к тому же усиленное захваченными в Плимуте кораблями, испанцы медленно, но верно теснили английскую эскадру. Вполне возможно англичане могли бы если и не победить, то хотя бы закончить бой вничью, но тут на ходе боя сказалась ''экономность'' королевы Елизаветы, поскаредничавшей на порохе, запасы которого на английских кораблях были ничтожно малы. Канонада продолжалась около девяти часов и была столь интенсивной, что к концу боя большинство английских кораблей израсходовав все свои заряды, оказались беззащитны перед испанской артиллерией и были вынуждены выйти из схватки, очистив путь Армаде, которая потеряв всего один корабль подошла к Дюнкерку, где прикрыла транспорты герцога Пармского. Позднее проведенную операцию назовут классической. Всего за 36 часов Александру Фарнезе удалось погрузить 17 тыс. солдат на корабли и выйти в море. Вторжение началось.
georg: Леший пишет: Вторжение началось.
Руслан: Уважаемый Леший! В связи с изменением Вами таймлайна по поводу переноса столицы в Киев и отмены местничества с какого места необходимо внести изменения в текст таймлайна. Следует ли удалить этот кусок текста Цитата "Установление новой столицы в Киеве привело к изменению сложившегося до этого порядка государственной службы, согласно которому служилые люди владели землей по месту службы, как и служили по месту, где владели землей (входя тем самым в поместные списки – Московский, Новгородский и пр.). Служба привязывала служилых людей либо к столице, либо к известной области. Поэтому и служилые люди разделялись на два разряда. К первому принадлежали высшие чины, служившие "с Москвы", а также выбор из городов, которые кроме поместий и вотчин в дальних уездах должны были иметь по закону подмосковные дачи. Второй разряд составляли низшие чины, служившие "из городов", городовые или уездные дворяне и дети боярские, получавшие поместья преимущественно там, где служили, т. е. где должны были защищать государство, образуя местную землевладельческую милицию. Таким образом долгое время комплектование высшего государственного аппарата управления было привилегией знати ''московского списка'', которая строго блюла эту свою монополию на власть, всячески затирая выходцев из регионов. Таким образом перенос “стола” из Москвы в другой город приводило к созданию иного, ''киевского'' списка, и низводило знать ''московского списка'' до заурядной провинциальной аристократии и ломало сложившийся местнический порядок. Нельзя сказать, что московская знать была довольна подобным раскладом, тем более, что вернув себе прямую власть на московскими землями, Иван IV свел с престола Великого князя всея Руси Симеона Бекбулатовича (которому, в качестве компенсации, был пожалован титул князя Тверского), тем самым окончательно лишив Москву статуса ''стола'' (правда, некоторая привилегированность Москвы останется – примерно как в реальной истории, после переноса Петром I столицы из Москвы в Санкт-Петербург). Но верная царю 12-тысячная ''опричная гвардия'' (многие из “опричников” были включены в новый список, что означало повышение их общественного положения – до этого, находясь на службе Государева Двора их относительно высокий социальный статус целиком и полностью зависел от царской милости, но после получения “дач” и, соответственно, внесения в столичный поместный список они обретали стабильную основу своего положения) и масса русского уездного дворянства и литовской поветовой шляхты, поселенной на Киевщине, заставляла недовольных не выражать свое возмущение слишком громко. Тем не менее, в новую столицу пошел поток челобитных, в которых московская знать просила Государя перевести ее в Киев и не лишать прежнего статуса. Но в данном вопросе царь проявил принципиальность. Хотя ''киевский список'' пополнялся в основном выходцами из ''московского'' (но при этом переводимые москвичи должны были давать клятвенную запись о своей службе ''без мест''), но был щедро разбавлен выходцами из других земель. А поскольку его состав был все же ограничен, то многие москвичи в него просто не попадали. Что создавало благоприятные условия для полной отмены института местничества как такового (поскольку главные его защитники – московская знать, теперь только теряла от его сохранения). В 1578 году, сразу после учреждения Переяславской унии, царь собрал в Москве съезд дворянства, на котором "поставил вопрос на обсуждение". Служилые люди предложили отказаться от местничества. Сначала речь шла только о военной сфере, но раз высказанная мысль получила свое логическое завершение, и через несколько дней от имени выборных была подана челобитная, в которой ставился вопрос об упразднении местничества вообще. Без промедления 12 января 1579 года было назначено чрезвычайное заседание Государственного совета и Освященного собора. В своей речи царь осудил местнические споры, "от которых в прежние времена в ратных, посольских и всяких делах происходила великая пагуба", еще резче отозвался о местничестве киевский митрополит Дионисий: "От местничества, аки от источника горчайшего, вся злая и Богу зело мерзкая и всем вашим царственным делам ко вредительному происходило, и благое начинание, яко возрастную пшеницу терние, подавляло и до благополучного совершения к восприятию плодов не допускало...". В довершение митрополит объявил "местные случаи" происками "врага человеческого, диавола". Царь обратился к Государственному совету с вопросом, как поступить с челобитной служилых людей об отмене местничества, и бояре отвечали, чтобы великий государь указал учинить по прошению "во всяких чинах быть без мест". Таким образом принцип породы был окончательно уничтожен в пользу принципа выслуги. Но пожалуй самым сложным вопросом, ставшим перед царем, был церковный. Долгое разделение русских земель на ''Московские'' и ''Литовские'' привело и к расколу Русской Православной церкви на отдельные Московскую и Киевскую митрополии. При этом московские митрополиты считали ''истинными'' митрополитами только себя, считая киевских митрополитов лишь наглыми узурпаторами своих прерогатив. В то же время, киевские иерархи привыкли считать себя отдельной от Москвы структурой, и не собирались поступаться своим статусом. Ситуацию усугублял тот факт, что после официального установления ''стола'' в Киеве, тамошний митрополит получал как бы более высокий статус, чем оставшийся в Москве. И пока положение Ивана IV в его новых владениях не было достаточно крепким, он был вынужден мириться с таким порядком вещей. И когда в 1576 году скончался киевский митрополит Иона III (Протасевич), царь был вынужден утвердить новым главой киевской митрополии представленного еще Ионой в качестве своего преемника Илию Кучу. Но после кончины оного в 1579 году Иван IV, чье положение заметно укрепилось, повел политику на слияние обеих митрополий, назначив новым митрополитом в Киеве выходца из московских земель, хутынского архимандрита (в других источниках игумена) Дионисия. А в начале 1580 года в Москве открылся Освященный Собор, на котором присутствовали под председательством московского митрополита Антония все русские архиереи, включая Киевскую митрополию. На котором Иван IV объявил собравшимся о негодности раскола “священства”, которое творит смуту в умах и порождает множество ересей, наполнивших русские земли (в западных и юго-западных русских землях в то время было огромное колличество приверженцев не только пришедших с Европы протестантских учений, но и множество своих “самородных” учений, например получившая широкое распространение “ересь Косого и Башкина”), и поставил вопрос об объединении обеих ветвей русской православной церкви в единое целое. Не без труда (на некоторых иерархов – как из Москвы, так и Киева, пришлось оказать давление, а некоторых и вовсе отстранить от “священства” - впрочем, за вполне реальные прегрешения) удалось добиться того, что ''Отцы Собора, поболев с благочестивым Государем о затруднительных обстоятельствах Веры и Отечества, постановили быть митрополиям русским в братской любви и соединении''. Правда чины отдельных митрополитов (как Московского, так и Киевского) сохранялись, но согласно принятым решениям, следующим московским митрополитом, после Антония, должен стать Дионисий (при сохранении им киевской митрополии), и создавалась ''согласительная комиссия'', имевшая задачей привести к единому знаменателю догматы и порядки обеих ветвей Русской Православной церкви. Объединение Руси и Литвы имело и другие последствия. Так, при царском дворе, особенно среди молодых дворян, получила распространение польская мода. Как писал современник: ''...стали волосы стричь, бороды брить, сабли и польские кунтуши носить, школы заводить''. Впрочем, подобное ''проникновение'' носило обоюдный характер. Например, еще при избрании Ивана IV польским королем среди тамошних женщин распространилась мода на ношение русской женской одежды. Особое внимание царя занимал вопрос просвещения. И ранее на Руси имелось хорошо поставленное начальное и среднее школьное образование (в реальной истории до начала 18 века практически в каждой деревне имелась своя церковно-приходская школа, в которой приходской священник был обязан обучать детей местных жителей грамоте). Но ощущалась отсутствие высших учебных заведений, которые бы могли готовить не просто грамотных людей, но подготовленных к квалифицированному участию в государственном управлении и церковных делах. По избранию Ивана IV литовским великим князем и польским королем, ему ''по наследству перешли'' Ягеллонский университет в Кракове и открытая в 1570 году Виленская коллегия, которая находясь под контролем иезуитам принимала детей вне зависимости от их вероисповедания и бесплатно давала им качественное образование, чем привлекала не только семьи католиков, но и протестантов и православных. Тем более, что открыто иезуиты не пытались переманить учеников в католичество, полагая, что достаточно заронить в юные души семена ''истинной веры'', а уж те сами прорастут. Но эти учебные заведения имели, с точки зрения русских властей, один серьезный недостаток – они были католическими, и обучение в них, по мнению православных, привело бы к ''совращению'' неокрепших детских умов в ''латинство''. Что породило необходимость создания своей, православной высшей школы, тем более, что на 70-е годы пришелся рост активности католических миссионеров, связанный с началом т.н. ''католической реформации'' (известной более как ''контреформация''), и как следствие возникшая необходимость в грамотных священниках низшего и среднего звена, способных вести спор с католиками на равных (особенно это было важно для бывших литовских земель, где уровень тамошнего православного ''священства'' был крайне низок). Результатом этого стала развернувшаяся под руководством киевского митрополита Дионисия энергичная работа по созданию своей, православной высшей богословской школы, что привело к открытию в 1581 году Киевской Духовной семинарии (позднее преобразованной в академию). Согласно привилегии, пожалованной в том же году, семинария ставила целью подготовку образованных людей для государственного и церковного аппарата; ей поручались цензура книг духовного содержания, суд над отступниками от православия. На государственные должности назначались только лица, окончившие школу (это ограничение не касалось детей ''благородных''). Новому учебному заведению был пожалован иммунитет: изъятие из-под суда приказов, исключая дела уголовного характера; преподаватели и ученики подчинялись училищной юрисдикции, а ''блюститель'' (ректор) — суду митрополита. В ней учились многие представители столичной знати, приказного дьячества, а также дети купцов, церковнослужителей и даже крестьян. Помимо русских, там учились греки, македонцы, грузины и т. д. В 1582 году в ней занималось 28 учеников, в следующем году — 32, а пять лет спустя — около двухсот. Первые годы своего существования академия объединяла три класса — низший, средний и высший. Обучение начиналось с подготовительного класса, так называемой русской школы, где изучалась отечественная и мировая история, география, литература, поэзия, нотное пение, арифметика, церковнославянский, русский и польские языки. После него ученики переходили в ''школу греческого книжного писания'', штудировали славянскую и греческую грамматику и латынь, затем приступали к изучению иных предметов, соответствующих высшей ступени обучения (риторика, диалектика, богословие, физика). Впоследствии, семинария имела уже 8 классов, делившихся на младшее (4 класса), среднее (2 класса) и старшее (2 класса) отделения. Правда, открытие семинарии не обошлось без трудностей. Ориентация на широкое светское образование вызывала сильное раздражение у высших церковных иерархов московской митрополии, усмотревших в основании киевской семинарии покушение на ''древнее благочестие''. Впрочем, впоследствии выяснилось, что истиной причиной недовольства было не это, а то что, по мнению московского ''священства'', основание при киевской митрополии семинарии, которая официально провозглашалась кузницей высших церковных кадров, возвышало оную митрополию над ними. В результате чего царь был вынужден пойти им на встречу и разрешить открыть в Москве свою Духовную семинарию, и особым привилеем уровнять в правах ее выпускников с киевлянами." Если можете от вышлите ваш исправленный текст на Ruslan160273@yandex.ru Заранее спасибо!