Форум
Я - венесуэлец
ВЛАДИМИР: Игра в бмсер многогранна. Но одной из самых интересных ее разновидностей является создание собственного образа в иные эпохи и иных странах. Будучи Магистром этой Игры, я нередко создавал довольно причудливые конструкции (например, тот же "Древнехеттский роман"). Это произведение написано мной в 1999 году. Это был, наверное, самый худший год моей жизни: я только что расстался со своей первой женой (именно домашним котенком, но питающим склонности бродить сама по себе), дефолт довершил разрушения, и наступило трехлетнее "безвременье" из которого меня вывела лишь покупки - "первенца" (первого компьютера). Это я, но живущий в современной Венесуэле (со всеми ее достоинствами и недостатками). С другой стороны, не стоит искать портретное сходство. В конце концов, это всего лишь Игра в биссер, т.е. историко-культурологическое моделирование. Это тридцатистраничное произведение я затем использовал как каменоломню для некоторых следующих своих "трудов", поэтому здесь можно найти несколько уже известных моим читателям сюжетов и эпизодов. Главная задача - создание образа современной Латинской Америки (не из мыльных опер) осуществлена. Получилось немного скучновато, но эта "скука" также вполне латиноамериканская. P.S. Встречающиеся в тексте неправдоподобные возрасты возлюбленных Хосе Рикардо неудивительны (в стране до сих пор действует римское право).
ВЛАДИМИР: ФЕВРАЛЬСКИЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. ТАНКИ. По брусчатке мостовых грохотали гусеницы танков. Войска вступали в город с трех сторон, стремясь прежде всего взять под контроль центральные улицы и особенно окрестности президентского дворца. Все предыдущие сутки люди громили магазины, переворачивали и подживали автомобили, избивали гринго, если те не успевали скрыться в забаррикадировавшемся здании посольства. Другая часть жителей столицы всматривалась в телевизионные экраны, позволявшие всем желающим присутствовать при вспышке народного гнева, охватившей весь город от Миранды до Панамериканского шоссе. С Авениды Боливар танки сворачивали к президентскому дворцу, десантники в пятнистой форме часто стреляли по сторонам. Один гнался за стройной девушкой на высоких каблуках: она грохнулась прямо посреди улицы и долго не могла подняться из-за трассирующих в сумерках пуль. Обитатели трущоб отступали, отвечая на автоматные очереди редкими пистолетными выстрелами и булыжниками. В одной из нетронутых витрин стоял большой цветной телевизор и был виден что-то говорящий президент, но что он говорит, не было слышно из-за рева танковых моторов. Через улицу - ровно напротив уцелевшей витрины - стоял священник в белой рясе доминиканца и тоже что-то кричал, но его тоже не было слышно, а потом он упал навзничь, сраженный шальной пулей. Через десять часов министр обороны докладывал президенту: десятки погибших солдат, сотни - погромщиков, сожжено несколько сот автомобилей и разгромлено до тысячи магазинов и лавок. Но лишь тогда, когда рев двигателей смолк, и на предрассветный город опустилась кромешная тишина, президент Венесуэлы - Карлос Андрее Перес понял, что сохранил власть. В этот самый день наш герой - Хосе Рикардо Альварадо - справлял свой день рождения. Ему исполнилось пятнадцать лет, и он пригласил пятерых своих школьных друзей и трех подружек - всю их кампанию, сложившуюся на пятом году обучения в школе. Он немного беспокоился, не шокирует ли их поведение его маму - строгую молодую даму лет сорока; но все прошло нормально, если не считать истории, рассказанной довольно бестактно - в присутствии "дам" - Анхелем: в прошлом месяце в Майкетии одна девчонка пригласила на свой день рождения шестерых мальчиков и троих девочек и была изнасилована по очереди всеми шестью мальчиками. Хосе подарили купленную вскладчину отличную электробритву и большой плакат с киноактерами, на физиономии которых его друзья наклеили свои фотографии. Все они жили на расстоянии пистолетного выстрела от его дома и после безбоязненно вышли в ночную темень кварталов Ла-Флориды.
ВЛАДИМИР: ДОМ Хосе Рикардо жил с мамой - доньей Бланкой Олантой и младшим братом -Санчо Серхио - в современном десятиэтажном доме на пятом этаже. Первый этаж был отдан грустному фотоателье и сияющему магазину фруктов. Железобетонный фундамент и москитовые сетки ограждали обитателей от тропических насекомых, но привратники неизменно продолжали инсектицидную войну против рыжих муравьев, привлеченных отходами человеческой кухни. Удобная трехкомнатная квартира досталась донье Бланке после развода с Педро Рикардо Альварадо. Район ла-Флорида когда-то относился к числу престижных, и новостройки причудливо перемежались со старомодными виллами, совсем рядом шумела зелень ботанического сада и, самое главное, располагался студенческий городок. Хосе Рикардо нравился этот живописный предгорный квартал, ведь даже в железобетонных коробках можно найти свое очарование, особенно, если их видишь восемнадцать лет подряд. Если за спиной возвышались горние пики с сияющим в лучах заходящего солнца отелем "Башня Гумбольта", то направо выделялись на расстоянии пяти километров два небоскреба Авениды Боливар, а слева через три квартала начинались городские окраины, отвоеванные столичным округом у штата Миранда. Комната Хосе Рикардо напоминала келью отшельника обилием книг и отсутствием каких-либо настенных украшений, кроме большой картины с готическими кирхами Кенигсберга, когда-то нарисованной доньей Бланкой. За день до декабрьского бедствия ей купил ровно 1500-ю книгу – «Недобрый час» Гарсия Маркеса. Единственным спасением от одуряющей жары оставались журчащие в каждой комнате кондиционеры и прикосновение к холодильнику на стерильной кухне. В детстве Хосе Рикардо любил тайком заглядывать в морозильную камеру с ее ледяными пустынями и представлять, как живут люди в далекой Канаде или России, вынужденные большую часть года попирать ногами эти небесные кристаллы - раз в год ему снился соя на эту тему, хотя во сне снег был тепло-ватный и даже иногда горел газовым пламенем. Лишь одним холодным утром балконные перила покрылись тонкой снежной сыпью, а градусник показывал семь градусов по Цельсию. Младший брат Хосе Рикардо - Санчо Серхио - неисправимый котолюб - однажды, когда гостившая у них бабушка пекла ареповые лепешки, уронил кота в муку - ему за это здорово досталось от доньи Бланки.
ВЛАДИМИР: МОЛОДОЙ НАРОД «И все же мы - молодой народ. Будущее за нами. Не беда, что наши дети сейчас недоедают и бултыхаются в грязных лужах предместий, а дети гринго просиживают за компьютерами и водят одноместные самолеты; главное, что наших детей в несколько раз больше, чем детей гринго. Если сейчас соотношение населения Северной и Латинской Америки составляет 10 к 17, то число детей младше 15 лет 1 к 3 в нашу пользу. Через 50 лет такое соотношение станет основным, и тогда, рядом с одряхлевшими американцами появятся сотни миллионов латиноамериканцев. Географический фатализм не совсем фатален: США подобны тайфуну - их можно переждать. Азия владычествовала в первом тысячелетии, Европа - во втором, нам -Латинской Америке - принадлежит третье. Мы - воскресшая Античность, вырастающая из дебрей тропических лесов гигантскими полисами, в нас сосредоточилась творческая энергия будущего». ДЕТСТВО. Хосе Рикардо родился в жарком феврале в средней руки поместье своего деда в одном из горных штатов. Всех, кто присутствовал при родах, удивил взгляд новорожденного, глубокий и вместе с тем пронизывающий вещи насквозь. Он не плакал, а лишь внимательно рассматривал новый, впервые открывшийся его взору мир, а большие стенные часы тут же пробили половину седьмого вечера. Первые впечатления детства были размыты, расплывались по множеству похожих один на другой дней: дождливый полумрак в столовой со стенными немецкими часами, яркий электрический свет, заливающий гостиную, где по вечерам собиралась вся семья, синие вечерние проемы окон, дед с газетой на диване, бабушка, перебирающая рис, отрывной календарь на кухне среди связок сушенных бананов, старинные шкатулки на комоде в бабушкиной спальне, дедовы сослуживцы, оскорбляющие своими солеными шутками бабушку, заседают с дедом за огромным пиршественным столом и поджигают шика ради чашки с водкой, а потом режутся в испанский мусс, горное небо с крупными звездами, крики обезьян в джунглях, сельская ярмарка с каруселями и неожиданный приезд бродячего зоопарка, показывавшего изумленным крестьянам - не много, ни мало - живого слоненка. Маленький Хосе Рикардо уже в три года сносно читал вслух, удивляя неграмотных крестьян своим беглым чтением пестрых вывесок на базарной площади, знал наизусть всех президентов и римских пап, и когда в семь лет его впервые исповедовал приходской священник церкви Сант-Яго-дель-Торе, он взял и выложил все свои познания в истории Ватикана. Священник падре Хулиан на фоне оскудения в вере был приятно удивлен столь фундаментальными познаниями семилетнего ребенка, и, будучи приглажен дедом на ужин, не забывал хвалить и фритангу с рисом, и хозяйского внука. Были еще нескончаемые августовские дожди, дымящаяся парная земля с огромными дождевыми червями, молочный поросенок по-испански, перелистывание альбома с фотографиями, самые желтые из которых относились ко временам президента Креспо, а на одной - очень хорошего качества - дед в числе других младших офицеров снялся на групповой портрет за несколько часов до переворота 24 ноября, огромная карта Венесуэлы в дедовом кабинете, на которой Рикардо мог показать каждую деревню. Родители жили в Маракаибо, где дон Педро строил и ремонтировал нефтепроводы, а донья Бланка ожидала его в пропахшей антимоскитовыми эссенциями душной спальне, готовясь к экстернату по кастильской литературе. Он рос самодостаточным ребенком, никогда не скучал в одиночестве и будучи в состоянии развлечь любую взрослую компанию своими не по годам умными высказываниями. В пять лет Рикардо впервые увидел политическую карту мира, где еще были обширные португальские колонии и светло-розовый массив Советского Союза. Он блуждал взглядом в тропических проливах, удивлялся правильной форме марширующего итальянского сапога и остроносой Японии, похожей на состарившуюся гейшу. Еще запомнились цвета стран: картофельно-коричневая Америка, фиолетовая Франция, карминная Испания, лимонно-желтый Китай. Иногда страны напоминали животных - особенно СССР с его маленькой как у бронтозавра головкой Кольского полуострова. Экваториальные области резко очерчены, полярные - рассыпаны во мраке шестимесячной ночи. Бабушка на ночь читала ему Густава Эмара, а Рикардо всматривался в висящий над Тихим Океаном мексиканский гамак и в глубине души сомневался: существует ли на свете что-либо кроме очевидной Венесуэлы. Эти сомнения терзали его и гораздо позже до тех самых пор, когда он в первый и последний раз в жизни пересек невидимую морскую венесуэльско-колумбийскую границу.
ВЛАДИМИР: СОН. Засыпая, Хосе Рикардо думал о двадцати миллионах венесуэльцев, о тех, кто сейчас лениво залазит в бассейн с шампанским, и о тех, кто жарит на сухом коровьем помете собранные на побережье яйца игуан, о других шести миллиардах людей во всех закоулках дальних стран, о партийных комбинациях в конгрессе, о митингах протеста и одобрения, о колумбийских повстанцах, о несовершеннолетних колумбийках, предающихся любви едва ли не с десяти лет, о морских барашках и быстротечной страсти под пальмовым навесом, о... (далекий грохот сверхзвукового самолета, направляющегося...) Ему снилось, будто он живет еще в последние годы испанского владычества и приглашен на ослепительный бал в аудиесию генерал-капитана. Офицеры в начищенных мундирах, а светские щеголи со стоячими воротниками. В полонезе кружатся пары. Он обнаруживает на своих плечах погоны, но не может разглядеть какие. Оглушительно кричат попугаи, и очень жарко. ДЕД Дед Рикардо - Серхио Николае Годно происходил из небогатой земельной аристократии штата Яракуй. Его троюродный брат полжизни положил на генеалогические изыскания и составил довольно ветвистое родовое древо, но за десять лет до рождения Хосе Рикардо его труды погибли от внезапного тайфуна, а восстановить утраченное в полное мере он не смог, служа дипкурьером, а затем послом в Египте. В общих чертах генеалогия рода Годно корнями уходила на европейский континент, который в 1634 году покинул легендарный родоначальник Хосе Рикардо Годио-и-Нариньо. Далее следовала значительная лакуна в истории рода, но все указывало на то, что он прочно укоренился на венесуэльской земле. Прапрадед Хосе Рикардо - его звали также Серхио Николас - сто лет тому назад был полковником пограничной службы в Сан-Кристобале, а его сын - Анастасио Хосе служил в кавалерии и, оказавшись в Испании в охране военной миссии, влился в ряды фалангистов. Там он и погиб в первую же неделю боев. Дед с раннего детства мечтая быть летчиком, и когда в Европе разразился шестилетний огненный дождь, мечты его сбылись - он поступил в летное училище. Венесуэла вступила в войну лишь за три месяца до окончания боев в Европе и вовсе не собиралась посылать войска на другой конец света - в Японию, так что Серхио Николасу пришлось летать не над европейскими столицами, а над бескрайней сельвой (однажды он потерпел серьезную аварию и неделю блуждал но непроходимым дебрям, ежедневно рискуя стать добычей тигра или пираний). Политические убеждения деда были достаточно консервативными, чтобы он принял самое деятельное участие в перевороте 24 ноября, а затем девять лет был коррехидором небольшого городка Трухильо в пяти километрах от его родового поместья. Гостеприимный хозяин и отменный краснобай, он превратил свой двухэтажный дом в настоящий общественный центр. Дом смотрел шестью окнами на центральную площадь, где сошлись церковь семнадцатого века, аудиенсия, книготорг и казарма жандармерии. Слева от церкви был родильный дом, а за нею начинался большей парк с каруселью и кинотеатр под открытым небом. На него дважды неудачно покушались, он поймал знаменитого в то время бразильского разбойника Альвито, скрывавшегося в Венесуэле, он первым в городке купил телевизор - большой, с маленьким экраном и расплывающимся изображением. Трудно сказать, кого он ненавидел больше: заокеанских гринго или местных демократов. Когда однажды его старый друг, но левый социалист по убеждениям указал ему на явное противоречие его грингофобии с проянковской политикой его кумира Переса Хименеса, он сразу нашел, что ответить: "Покуда мы едины в духе католической религии и консервативной государственности, никакие гринго нам не страшны, но гора нам придать веру своих отцов или допустить этих трепачей-демократов к власти!" О 23 января он не любил вспоминать, полагая эту дату самой позорной в истории Венесуэлы. На следующий день ой подал в отставку и занялся подготовкой антиправительственных мятежей, которые регулярно вспыхивали то тут, то там в первые три года правления Бетанкура. Вскоре его судили как мятежника и приговорили к длительному тюремному заключению, но через неделю амнистировали по протекции бывшего сослуживца, и лишь конфисковали усадьбу в Трухильо. Остаток жизни Серхио Николас прожил в своем родовом поместье, выращивая кофе и бананы и со злорадством наблюдая за все возрастающими трудностями "трепачей-демократов".
ВЛАДИМИР: ОЛЬГИТА Ольгита... Когда мы увиделись - Был ресторан и жареные бананы. Я прошел сквозь тебя - Ты прошла сквозь меня... СМЕРТЬ ДЕДА Хосе Рикардо так никогда и не увидел деда мертвым. Он как-то неосознанно постарался избежать присутствия у смертного одра и на похоронах, ссылаясь на экзамены в университете и сочинив множество небылиц. Это была не боязнь смерти как таковой, а упорное нежелание принять смерть деда как свершившийся факт. Впоследствии он часто видел деда во сне и ничуть не удивился бы, встретив его на одной из улочек Чакао. Как герой Эрнста Юнгера, он иногда задумывался, а не обманули ли его насчет этой смерти? была ли она на самом деле? Лишь после того, как душа деда стала отдельными флюидами вселяться в его собственную, и у Хосе Рикардо стали появляться привычки деда и его характерные выражения, он смирился с мыслью, что остался старшим во всем роду Годио. Дед тяжело умирал два месяца подряд от инфаркта и все возрастающей ненависти к "зловредным масонам, изувечившим страну". Поместье в последние годы окончательно пришло в упадок и должно было пойти с молотка, тайфун уничтожил множество банановых деревьев штата, деревни вокруг пустели, а разорившиеся люди подавались в города, привлеченные неоновыми рекламами, на которых несуществующие королевы красоты пили несуществующий шоколад, а он все строил планы нового переворота, новой диктатуры меча и креста. Всю жизнь ненавидевший красных, он теперь внимательно следил за событиями в далекой Москве и настойчиво убеждал своих приятелей-помещиков: "В России должно случиться что-то большое, грандиозное, что положит конец всемирному бардаку, руководимому безмозглым демократом с саксофоном". В тот день, когда в России на выборах победил "экзальтадо" Жириновски, с Серхио Николасом случился первый инфаркт. Он ничем никогда не болел и выглядел ужасно в своей семидесятилетней беспомощности. Старшая и младшая дочери не отходили от его ложа до самой кончины, случившейся в совершенно безветренней январский день, когда в его комнату залетела большая черная бабочка и тут же упала мертвой. До самого последнего дня жизни его старшая дочь Бланка будет панически бояться черных бабочек, и каждое появление черней бабочки будет началом ее новой болезни. Вернувшись из уже проданного за символическую сумму поместья, Бланка привезла лишь большой пакет со старыми фотографиями, и Рикардо несколько дней подряд сортировал их по годам и десятилетиям. В БИСТРО НА ПАНАМЕРИКАНСКОМ ШОССЕ «Вчера разогнали парламент. Что делается!??» "Не говори! Тайфун Уго знает что делает. Эти трепачи только и пляшут под дудку магнатов да гринго". "А зачем же он, как только выбрали, поехал на поклон к Билу?" "А бес его знает... Била и ребенок вокруг пальца обведет, не то что Уго". "Ты, Начо, видно, сегодня в ударе!" "А как же! Сколько боливаров я отдавал на содержание этих свиней в Конгрессе" "Кстати! Доллар уже шестьсот боли..." "Здравствуй, Лаурита... Ты здесь живешь?" "Да, в конце квартала. А ты?" "Почти рядом с Мирандой. Что тебе взять?" "Ты как насчет чичи?" "Нет, что ты! Я - ценитель французских вин. Пила когда-нибудь бургундское?" "Нет..." "Так, могу предложить "Мартини"... Вот... Ну, продолжим знакомство... Тебе четырнадцать?" "Да". "Прекрасный возраст. Мне уже четырнадцать не будет никогда... Так что лови момент счастья, как говорил один древнегреческий философ". "Кто-кто?". "Наш преподаватель в Университете. Представь себе - семидесятилетний любимец студенток. На каждой лекции он обязательна распространялся на тему американского феминизма, и что у гринго женщины дошли до того, что считают беременность преступлением против женщины". "Видала я женщин гринго. Какие-то лягушки. Ты бывал когда-нибудь в Майкетии?" "Да, когда ездил в Колумбию". "О, а я дальше Майкетии нигде не была". "Мне тоже в детстве казалась, что кроме нашей Венесуэлы в мире ничего нет, а все остальные страны - так, выдумка. Ну, что? твоя мама уже ушла на рынок?" "Нет. Для верности подождем еще минут десять. А ты мне в первый раз показался таким важным. Я даже подумала, не собираешься ли ты в президенты..." "Ну... президентом я стану только в результате военного переворота. Такая уж у меня судьба... Купить тебе мороженое?" "Да". "Пошли".
ВЛАДИМИР: ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЙ КИНЕМАТОГРАФ. Что можем мы представить миру на наших киноэкранах, что составляет неповторимое лицо нашего, латиноамериканского кинематографа? Тянучие сериалы со стандартными романтическими девушками, ловкими молодыми людьми, суровыми отцами семейств, строгими дуэньями - все это убожество, размноженное на триста-четыреста серий, экранизированные "романы о земле" или "новое кино" аргентинцев? Увы, пока что нас знают исключительно по штампованным "Мариям-Луизам" известного мексиканского ремесленника. Сложность латиноамериканского кинематографа обусловлена прежде всего тем, что современная Латинская Америка - суть осколок Античности. Действительно, доживи античный мир до наших дней (я говорю о Древней Греции, а не о современном туристическом загоне на Эгейском море), его кинематография была бы весьма похожа на нашу. Мы, подобно Античности не можем почувствовать реальный ход времени, не знаем, что делать с девяноста минутами, в которые на, иных континентах укладываются кинорежиссер. У нас же действие развивается одним мощным потоком, без купюр, в неразрывном единстве действия, места и времени. У нас даже простенький анекдот становится эпосом. Это имеет свои положительные моменты: мы куда более внимательны к мелочам, чем классическое европейское искусство, мы постигаем таинственную связь между самыми различными явлениями. Впрочем, современная Европа, чья жизнь превратилась в нескончаемую жевательную резинку, чьи годы различаются лишь по номерам, сама обратилась к нашему кинематографическому методу, ибо только так она способна выразить свое современное мироощущение - мироощущение Эпохи Великого Остывания. ПЕРВАЯ ЖИНЩИНА - ПИЛАР. В стране, где бранный возраст колеблется между 12 и 14 годами, и где школьницы уже вовсю интересуются мужчинами, а бедность выгоняет каждую третью из них на панель, наш герой познал женщину лишь в пятнадцать лет, да и то, скорее случайно, чем целенаправленно. В юности Хосе Рикардо был неисправимым романтиком. Он влюблялся в самых красивых девочек класса и школы, писал в их честь недурные стихотворения, посылал любовные письма, не дожидался ответа и дрался с соперниками на "дуэлях" - деревянными палками под наблюдением десятилетиях умудренных "секундантов". В конце концов, Хосе Рикардо разочаровался в лауритах с утонченными манерами и не без злорадства стал подмечать в них те недостатки, которые вовсе недоступны влюбленному взору. Ему оставался один год до окончания колехио, когда наш герой наконец-то овладел женщиной в поместье деда. Будучи помещичьим внуком, он пользовался особой популярностью, с помощью которой незнатные люди чают приобщиться к знаменитостям. Хотя за глаза над ним - очкариком и всезнайкой - посмеивались, но внешне он всегда делался душой любой кампании, шла ли речь о спартанском набеге на неохраняемый сад единственного в округе мельника или об организации петушиного боя, в котором Хосе Рикардо как и всякий уроженец гор разбирался досконально. Каждый год он приезжал на каникулы с яркими подарками для друзей-сверстников и очередной забавой для юных умов, не выхолощенных рутиной сельской жизни: в тринадцать-пятнадцать лет Хосе Рикардо организовал тридцать две гражданские войны, полет в космос и театральную постановку из жизни полицейских. Однажды, когда Хосе Рикардо пришел навестить своего смертельно больного анкилостомозом друга, он, уже простившийся с жизнью и наслаждавшийся ее последними лучами, робко касавшимися его побелевшего лица, завещал Хосе Рикардо свою единственную и безответную любовь - полненькую Пилар - дочь пасечника, жившего на отшибе от селения, там где оканчивались кофейные плантации деда Хосе Рикардо. Неделю спустя после похорон друга Хаиме (тот год вообще выдался обильным смертями: умер молодой ремесленник, на спор выпивший трехлитровую бутыль этилового спирта, умер другой крестьянин, попавший под трактор, погиб ровесник Хосе Рикардо - Энрике Бадильо, - он сломал себе шею, неловко прыгнув с обрыва в омут горной речки ровно двадцать четыре часа спустя как познакомился с нашим героем; Хосе Рикардо объяснял ему, что такое метрополитен) он отправился на восток, где была пасека Никанора Бальивьяна – отца Пилар. Он и раньше видел ее, она пользовалась в селении дурной репутацией, но это можно было отнести за счет обычных предрассудков по отношению к пасечникам, кузнецам и лесоводам, живущим на отшибе от людей. В подарок Хосе Рикардо припас небольшое с хрустальным эффектом зеркальце - это лучше всего действовало на крестьянок. Извилистая тропинка между кофейными деревьями привела его к аккуратному кирпичному домику с гамаком меж двух пальм. Пилар была одна и кормила грудью своего ребенка, которого родила в четырнадцать лет от мужчины, пожелавшего остаться неизвестным.
ВЛАДИМИР: Хосе Рикардо поболтал с нею о каких-то пустяках, а потом подарил зеркальце. Она отлично поняла намек, потому что вскоре отдала ребенка пришедшей прислуге-индианке, пошла с ним погулять на кофейные плантации. Она курила самокрутные сигары из кукурузных листьев и предложила одну Хосе Рикардо, но он не курил и отказался, взволнованный ее уже служившимися формами взрослой женщины, хотя ей минуло всего пятнадцать лет. Все вокруг стало нереальным как во сне, когда он погладил ее по спине, и она стала снимать с себя халатик, застегивающийся на множество белых пуговиц. Пятивагонный поезд дважды прогрохотал в нескольких сотнях метров от поляны, ставшей их прибежищем, прежде чем они вернулись к действительности. Пилар выкурила еще одну массовую сигару, и они расстались, почти ничего не сказав друг другу. Было немного за полдень. Далеко в долине виднелся желтый поезд, очень похожий на игрушечный, пять вагонов смешно виляли по всем изгибам игрушечной железной дороги, похожей на ту, которой Хосе Рикардо играл еще каких-то пять лет назад. На окраине деревни, там где шоссе пересекало железную дорогу, на крыльце недавно обанкротившегося кафе сидели два друга Хосе – Аурелиано и Витторио. Вначале Хосе не мог понять, о чем они говорят, а Аурелиано рассказывал о местном дурачке - дядюшке Хулиане, которого все мальчишки округи встречали радостным вопросом: "Дядюшка Хулиан, а помните, как мы с тобой с саблями на китайцев?.." Так и не поняв, о чем они разговаривают, Хосе Рикардо добрался до поместья, стоящего намного на отшибе от деревни в окружении еще нескольких менее богатых поместий, и завалился в гамак, подвешенный между апельсинами. По телу разливалась та благостная лень, которая впоследствии всякий раз посещала его после соития с женщиной. Лень было даже дотянуться до кувшина с апельсиновым соком, прикрытого от муравьев притертой пробкой. Легкий неточный ветерок доносил до него разговор деда с соседом-помещиком Ромуло. Ромуло убедительно поведал ему о своем недавнем злоключении. Он ехал по лесу на велосипеде и совершенно неожиданно увидел черного и жирного как боров черта, который манил его к себе. Ромуло поехал в том направлении и свалился в овраг, едва не сломав себе шею. Его суеверная супруга сказала ему, что это неспроста, а в наказание за то-то и за то-то, и теперь он - потный, шестидесятилетний, небольшого роста - рассказывал все это деду, а тот лишь посмеивался и качал головой, что можно было трактовать и как сомнение, и как сочувствие. Большой белый какаду приземлился на открытую веранду и украл со стола кусок шарлотки. Десятилетняя кузина Хосе - Катарина, напевая ламбаду, прогнала попугая и побежала навстречу подружке Хулианите. Хосе Рикардо принюхался - не пахнет ли от его одежды маисовыми сигарами, а безбрежное горное небо, беловатое в зените и синеющее к линии горизонта, сломанной по всей длине пушистыми горами, сияло без единого облачка.
ВЛАДИМИР: ВЕЧЕР КАРАКАСА Над Каракасом опускается вечер. Сам город, лежащий в тектонической расселине, уже погрузился во тьму, но небо и горы над ним еще сохраняют краски тропического дня. На западе алое небо и черные горы и огни автострад. На востоке, наоборот, горы еще розово сияют в лучах заходящего солнца, а небо все более и более синеет, и серп молодой луны застрял между вершинами гор и башней отеля "Гумбольт". В воздухе летают крупные листоносы, и царит полисе безветрие. Авенида Боливар сияет огнями реклам, под которыми корчатся десятки нищих, облюбовавших главную магистраль столицы в надежде на сердобольность владельцев "фордов" и "крайслеров". Тут же в летних ресторанчиках под тихий рокот самбы средний класс Каракаса ужинает фритангой и жареными бананами. Длинноногие девушки с вырезом блузок, достойным галантного века во Франции, нет-нет да и привлекают мужской взгляд нескромным движением бедер, но это зрелище тонет во тьме боковых улочек, куда обыватель инстинктивно опасается углубляться. Легкий ветер колышет москитовую сетку на окне почтового отделения. Тепло, чуть влажно и самую малость пахнет бензиновой гарью от восьмиполосной магистрали, заполненной разношерстными автомобилями и автобусами. Хосе Риккардо Альварадо-и-Годио в своем любимом и традиционном костюме – широких штанах и рубахе-безрукавке – белом с самым тонким зелёным оттенком только что выплыл из высоких – под стать кафедральному собору - дверей книготорга и еще раз в красноватом отсвете светофора просмотрел купленные книги: "Лампа Аладдина" Бланко-Фомбоны, "Тетушка Хулия" Варгаса Льосы и новейший справочник "Политические партии стран Латинской Америки" - все на сумму 1200 боливаров. Он прошел по мосту над автострадой Фуэрсас-армада и свернул в небольшой парк, заметив за столиком летнего кафе своего давнего друга и соученика по университету Теодоро Санчо, который недавно вернулся со стажировки в американском Сан-Антонио с новеньким компьютерам и женой-гринго. Прадеды Теодоре происходили из Мекленбурга, и в его внешности было что-то хэмингуэевское. -—Привет, Тео. Мир тесен. Уже третий раз за год встречаемся в этом месте и в этот час. -—Это я просто днюю и ночую в Национальной библиотеке: моя ж работа о венесуэльской дипломатии при Гомесе,— Теодоро ел сосиски с кетчупом и запивал кукурузным пивом. Он вынул из дипломата фотографию.— Я тебе говорил, что я женился. Хосе Рикардо дипломатично закивал, хотя блондинки были не в его вкусе. Он заказал себе спагетти с сыром и томатный сок. -—А мою тему уже в третий раз забодали,—он немного пригубил от пластикового стакана. -—Что так? -—Тема "Культурологические тенденции теории «демократического цезаризма». Наш декан ненавидит Уго и решил таким образом отыграться на мне. Так я решил, если что не так, представлю Раушенбаху свою работу "Как голосует венесуэльская молодежь?" - у меня там отличные разработки! --Как поживает наш гипербореец? Что-то давно его не видел. --Валдомиро? Как всегда полон мрачной веселости. Вчера полчаса рассказывал мне, как его соплеменники глушат чичинцев... или как их там?.. -—Чеч-чены! -—Да, а в прошлом месяце ездил в Коро и привез себе оттуда юную тринадцатилетнюю сожительницу - мулатку Сариту, которую и поселил у себя, полностью игнорировав недоумение своего дяди... --Его дядя до сих пор здесь? --Да, только постарел сильно за это время... --О, мне уже пора в редакцию,— Теодоро посмотрел на фосфоренцирующий в полумраке кафе циферблат часов.— Звони, как-нибудь,— и он исчез в мраке города, разрываемом лишь яркими рекламами и витринами универмагов. Хосе Рикардо залпом допил томатный сок, расплатился с официантом и вновь отправился в ночное плаванью по многолюдному в эти часы городу. Он задержался взглядом на витрине газетного киоска: "Цены на нефть растут...", "Фидель Кастро настаивает...", "Новая Конституция позволит президенту...", "Колумбийские повстанцы в департаменте...", "Вероника Кастро...", "Преступник взломал...", "Выборы в Грузии"... У станции метро его остановили две девушки неопределенного возраста в вечерних платьях и попросили "одолжить" им недостающие на билет на самолет 10 000 боливаров. --Девушки с такой внешностью не могут нуждаться в такой мелочи,—немного нравоучительно заметил наш герой и ничего не дал. Зато он купил в канцелярском магазине новую ленту для пишущей машинки и вспомнил, как в шесть или семь лет, будучи в гостях у бабушкиной сестры в Кумане, на спор со своей троюродной сестрой-одногодкой Лилой спрыгнул на ходу с подножки трамвая и серьезно вывихнул ногу. Он попытался вспомнить, в каком месте это случилось, и вспомнил: около автовокзала, где сухопарая негритянка торговала с лотка мороженным, а две прилично одетые девочки-креолки в одинаковых гольфах играли в пятнашки, ряд
ВЛАДИМИР: Направо был большей магазин-аквариум, и Хосе Рикардо вплыл в тесное помещение, на стеках которого играли отблески водяных джунглей большого аквариума, там обитали рыбы: "такие большие, что можно жарить" — как сказала однажды донья Бланка. У входа в большой клетке сидел гигантский белый попугай с предостерегающей надписью: "Попугая не дразнить! Сильно кусается". Молодой студент хотел было сфотографировать свою девушку на фоне попугая, но столь же молодой сотрудник магазина тут же предупредил, что это запрещено. Хосе Рикардо удивился: еще месяц назад он фотографировал здесь своего братца на фоне большого аквариума. Напротив магазина-аквариума на большом рекламном щите индейский целитель Кустодио Платаналь обещал вылечить от всех болезней. Хосе Рикардо заметил стилистическую неточность, надо "вылечить все болезни", и пошел дальше. Рядом с остановкой автобуса слепой музыкант тихо играл на антаре. Полупустой автобус довез Хосе Рикардо до Ла-Флориды, где по темным аллеям бродили бездомные коты и проносились на мотоциклах немногочисленные в Каракасе байкеры. Дома ему показалось жарко и душно по сравнению с приятной прохладой улицы. Донья Бланка опрыскивала комнаты антимоскитовым средством, а Санчо Серхио смотрел по телевизору очередной идиотский американский мультик. Хосе Рикардо не хотелось есть и он ограничился большим стаканом апельсинового сока. Потом позвонил своему давнему другу Хорхе Асанье, который работал научным сотрудником в Музее Боливара: -—Мне тут рассказали новый анекдот: Сидит француз в испанском ресторане: "Кто так отвратительно приготовил паэлью!?" – «Ваша жена, мсье». СРЕДНИЙ КЛАСС "Когда социологи пытаются обнаружить у нас, в Латинской Америке то, что в Европе определенно именуется мидл-класс, самое главное препятствие этому - отсутствие сколько-нибудь обоснованного критерия, по которому средний класс можно было бы отделить как от богатейшей верхушки общества, тяж и от социальных низов. Например, владение автомобилем в отличие от Европы конца XX века у нас гораздо более редкое явление и в основном отличает не средний класс от низшего, а горожан от сельских жителей. Если у нас в Венесуэле на каждый автомобиль приходится по три с половиной человека, то в Бразилии уже восемь, а в других странах континента и того больше. В реальности существование среднего класса в странах Латинской Америки весьма призрачно в силу крайне неравномерного распределения доходов, в результате чего плодами экономического роста пользуется немногочисленная верхушка, а основная масса населения почти ничего не получает, и лишь быстрыми темпами превращается из сельской бедноты в городскую. Еще более проблематичен "стиль среднего класса". Мы - латиноамериканцы не скопидомы. Если бедняк неожиданно богатеет, первая его забота - как можно быстрее растранжирить деньги, пожить как богачи. Поэтому социальным идеалом человека из социальных низов является не умеренная, но обеспеченная жизнь среднего класса, а скорее безумство миллионеров. Латиноамериканская природа слишком пышна и расточительна по сравнению с серенько-убогой европейской, чтобы мы могли поступать иначе". СИЕСТА На градуснике 35 по Цельсию, 95 по Фаренгейту. Небольшой внутренний дворик тих, и лишь изредка, доносится шум грохочущих даже в такую жару улиц Сан-Бернардино. Мерно гудит вентилятор, кланяясь во все стороны, занавески на окнах лениво колышутся, на столе стоят никелированные часы-будильник, миска с клубникой и два бокала с остатками пива. На стуле рядом в беспорядочном смешении мужская и женская одежда: белые с чуть-чуть зеленоватым оттенком широкие штаны, легкая фиолетовая блузка, розовые трусики. На широком ложе под гобеленом, изображающим унылую картину улетающих лебедей, лежат на спине, обнявшись, Хосе Рикардо и его возлюбленная - колумбийка Амаранта. Он что-то рассказывает, подкрепляя свои слова плавной жестикуляцией правой руки, а она, разморенная жарой и любовью, задремала под журчание вентилятора и рокот мужчины. Он замечает это в зеркале платяного шкафа и замолкает, она пробуждается:
ВЛАДИМИР: «Я только чуть-чуть задремала»,-- Амаранта проводит рукой по его лицу.- "Опять не побрился! Колючий как еж!" "Повтори еще раз" — Хосе Рикардо целует ее в абрикосовую щечку. "Колючий как ешш..." —Амаранта вскакивает с постели и накидывает розовый махровый халат.— "Тебе кофе приготовить?" «Да». Она уходит, а Хосе Рикардо потягивается на широком белоснежном ложе, и тут вдруг замечает выпавший из ящика стола исписанный с одной стороны бланк. Он, не слезая с кровати, дотягивается и читает. Это какая-то анкета, и он разбирает среди причудливой вязи женского почерка лишь несколько слов "Амаранта Россауэра Видела", "дата рождения: 6 мая 1980 года"... Картина на стене напротив изображает грустного Пьерро. Под картиной стоят черные туфли на высоком каблуке, в которых он три дня тому назад фотографировал обнаженную Амаранту. Девушка проявляла редкостную естественность, хотя и без тени позерства; в свои шестнадцать лет она была наивна, как котенок, тигренок... Появляется Амаранта, неся дымящийся кофейник, и быстро разоблачается. "Знаешь... за два дня до нашего знакомства я ходила в церковь Святой Фелиции и просила послать мне любимого человека. А тут ты – такой колючий!" "Мой тигренок..." "Как-как?" "Тигрь-о-нок..." "Мне так понравилась, как ты меня назвал! Познакомь меня со своей мамой". «Господи, зачем!» "Ну, так..." "Уверяю тебя, ничего интересного. Моя мама прекрасна как герцогиня, и у нее железный характер. Совершенно не могу представить вас рядом..." Они пьют кофе с клубникой. Она сидит в кресле и положила ему ноги на колени, а он иногда гладит ее тонкие пальчики. "Я родилась в Чили, а потом мы переехали в Колумбию. У меня здесь есть старшая сестра, она работает в банке кассиром... Ты был когда-нибудь в Колумбии?" "Нет. Когда я уже был, но еще не родился, родители ездили в Испанию - это мое единственное путешествие за пределы возлюбленной Венесуэлы". Они вновь падают на ложе любви и сплетаются в самых немыслимых соединениях, пока жара не начинает спадать, и тогда они бродят по тихим улочкам Сан-Бернардино между Национальным Пантеоном и Музеем колониального искусства, поедая розовое мороженное и попеременно целуясь. РЕШИМОСТЬ Море волнуется - раз! Звезды колышутся - два! Сердце пульсирует - три! Жить без тебя не могу! СФЕРА Хосе Рикардо не курил, не разводил собак, не интересовался астрологией, теософией, жизнью "звезд", не употреблял наркотиков, не был футбольным болельщиком, не смотрел телевизионных проповедей пасторов-гринго, не читал газет, не любил американскую музыку, не имел никакого отношения к преступному миру, не гнался за модой, не мечтал о Париже, не ел винегретов и вареные початки маиса, не соблюдал права человека, не разбирался в компьютерах, не знал, кто такой Луи Вега, не бродил ночью в сомнительных и опасных для жизни местах, не голосовал на выборах за партию "Аксьон демократика", не умел водить машину, не понимал поэтики Борхеса, не выносил деловых и самоуверенных женщин, не врал, не гадал на кофейной гуще на Новый Год, не носил галстуков, не ссорился с любимыми женщинами, не заводил романов на работе, не владел стенографией, не желал заниматься коммерцией, не соблазнял учениц в коллехио, где преподавал два дня в неделю, не пользовался авторучкой «Паркер», не собирался эмигрировать в США, не считал себя гражданином мира, не строил глаза продавщицам в аптеках, не восходил на пик Боливар, не полнел от обильной мясной пищи.
ВЛАДИМИР: Двумя подлинными его страстями были политика и женщины - именно в таком порядке. Газеты, совершенно верно именуя их подобно Ремарку "консервированными мыслями", он не читал, но был досконально в курсе всех политически событий, лучше самых близких своих друзей знал всех политиков Латинской Америки и пять лет трудился над "Полным каталогом политических организаций Венесуэлы. 1800-2000 гг". Хосе Рикардо часто строил политические прогнозы и всегда ошибался, кроме одного случая, когда ой поспорил со своим школьным другом - ныне активистом Движения к социализму Рубеном Хоакином на сорок тысяч боливаров: разгонит Уго Чавес парламент до конца лета или нет, и выиграл пари. На выигранную сумму он накупил разных деликатесов и встретился сразу с двумя женщинами по десять тысяч боливаров. Ни в каких партиях Хосе Рикардо никогда не состоял. "Любая партия слишком тесна для меня"— объяснял он свою беспартийность. Получивший твердое католическое воспитание, в школьные годы Хосе Рикардо был сторонником "Католического действия", но затем, уже в старших классах под влиянием друзей увлекся гуманистическим движением, зародившимся на нашем континенте десять лет тому назад. Он написал в пятнадцать лет новый проект Конституции Венесуэлы - не хуже и не лучше проектов своих взрослых коллег; вместе с Теодоро Санчо они печатали на гектографе и рассовывали по почтовым ящикам столицы листовки. Преисполнившись отвращением к двухпартийной системе, Хосе Рикардо с чувством исполненного долга проголосовал сначала за Рафаэля Кальдеру, а пять лет спустя за Уго Чавеса, до хрипоты спорил со своими поэтическими оппонентами, сам сочинял анекдоты о политиках - их очень ценили его ученики в колледже, был мастером провокационных вопросов, которые превращают любое собрание в толпу, дерущуюся из-за оброненного кем-то золотого гроша, и очень хорошо знал, что надо делать, окажись он на посту президента Венесуэлы. Особым его талантом было придумывание экстравагантных и, главное, новых названий для политических партий: Радикально-народное движение за развитие революционно-националистического процесса и Геваристско-руралистское боевое движение революционных христиан - действительно пригодились его двум друзьям, основавшим одноименные движения в году снижения цен на нефть. Помимо всего прочего, Хосе Рикардо на каждых выборах исправно работал на избирательных участках, выдавая бюллетени и - как утверждали (всегда найдутся злопыхатели) - мог серьезно повлиять на результаты выборов на отдельно взятом участке. Все время, свободное от научных изысканий и политических игр, Хосе Рикардо посвящал женщинам. Его идеал включал, во-первых, пышнотелых, длинноволосых, с горячей кровью юга и неудовлетворенной сладострастностью, а во-вторых, инфантильных, с детскими формами и осторожностью лодки, впервые плывущей по гладководной реке в сельве. Эти два полюса почти никогда не совпадали, и поэтому наш герой всегда находился в состоянии поиска, заводя знакомства во всех социальных группах, начиная от цветков трущоб и кончая молодыми "бизнес-вумен", как они гордо именовали себя на американский манер, скрывая под этим звездно-полосатым флагом беспросветное одиночество и волчью грызню за место в жизни. Хотя венесуэльские девушки считаются самыми красивыми во всей Латинской Америке, финалистки многочисленных конкурсов красоты почти всегда разочаровывали Хосе Рикардо. Он был ценителем креольских воз, а большинство конкурсанток как на подбор были тощими, рыжеволосыми и высокими, как телеграфные столбы. К тому же многолетний опыт ясно говорил, что наилучший вариант - это не красивая, а, скорее, милая девушка, ведь смазливость и приятность не всегда пересекаются на женском небосклоне. Будучи на одну шестнадцатую немцем, Хосе Рикардо, который обычно очень гордился этой полуосьмушкой своей крови, с чисто немецкой пунктуальностью вел подробный реестр своих любовных достижений и даже однажды показал его одной из своих женщин по ее просьбе. К концу тысячелетия реестр включал тридцать две девушки и женщины в возрасте от одиннадцати до двадцати девяти лет, столь разные, что единственное общее, что у них было меж собой - это знакомство с нашим героем. Такова была сфера его жизни.
ВЛАДИМИР: ИСТОРИЧЕСКАЯ НАИВНОСТЬ "Два президентства Карлоса Андреса Переса совпали с двумя в корне различными периодами в нашей истории, период роста сменился периодом стагнации. А мы ждали от президента чудес семидесятых, - тем серьезнее было разочарование. И все же мы были правы, свергнув его: историческая наивность, простительная массам, для политиков убийственна. Перес слишком понадеялся на свои былые заслуги, когда за доллар давали не более пяти боливаров, а цены на нефть рвались в бесконечность. А мы уже забыли те баснословные времена. Профессия политика подобна ремеслу врача - подопечные нуждаются в постоянном наблюдении». ХРОНОЛОГИЯ 1974 Год примирения с Кубой. 1975 Юбилейный год. 1976 Год национализации. 1977 Год умения читать. 1978 Год нефтяных вышек. 1979 Год цен на нефть. 1980 Год приезда в Каракас. 1981 Год пляжей Куманы. 1982 Год Нобелевской премии Гарсия Маркесу. 1983 Год метро. 1984 Год космонавтики. 1985 Год первой любви. 1986 Год смерти Борхеса. 1987 Год Католического действия. 1988 Год веселей жизни. 1989 Год венесуэльской мисс мира. 1990 Год первой женщины. 1991 Год поступления в Университет. 1992 Год мятежей. 1993 Год первых выборов. 1994 Самый короткий год. 1995 Год пишущей машинки. 1996 Год монархической партии. 1997 Богатый год. 1998 Год поездки в Колумбию. 1999 Незавершенный год. ПЛЯЖИ МАЙКЕТИИ. Существовала на свете и Энн Милд. Когда Хосе Рикардо размышлял над своей очередной научной работой, он уезжал на поезде к темно-синим волнам Карибского моря и долго бродил по безлюдным пляжам Майкетии, подфутболивая осколки огромных раковин у кромки прибоя. В то время как его коллеги защищали вполне "диссертабельные", выражаясь по-английски, темы «Образ Парижа в творчестве Хулио Кортасара», «Батальные картины Товара-и-Товара» и даже "Атлантида в Карибском море", Хосе Рикардо каждый раз безмерно удивлял своих преподавателей слишком уж нетрадиционными работами. На втором курсе он блестяще защитил «Политические учения Древнего Китая», на третьем, не смотря на протесты одного из преподавателей кафедры культурологии - активиста Ордена иезуитов – «Тайные исламские культы бразильских негров в XIX веке», на четвертом авторитет Борхеса позволил ему протолкнуть еще очень сырую тему - "Элементы средиземноморских культур в Латинской Америке", а последний аккордом в мае года монархической партии и длинной весны стал небольшой культурологический учебник: "Освальд Шпенглер и его предшественники". В конце того же года Хосе Рикардо вновь шокировал публику, предельно жестко сформулировав тему, чья принадлежность к культурологии вот уже три месяца оспаривалась всеми его преподавателями - "Культурологические аспекты лесной герильи". В разбросе тем Хосе Рикардо невыгодно отличался от некоторых своих коллег, которые седлали еще на первом курсе Астуриаса, или икебану, или философию индеанизма, и таким образом становилась полтора десятка лет спустя докторами наук. Итак, он бродил по пустынным пляжам близ Майкетии, подытоживал список необходимой для работы литературы и загадал: если он найдет целехонькую раковину без малейшей трещинки, он тут же встретит девушку своей мечты. Не успел он, однако, найти раковину, как его окликнул довольно низкий женский голос, который никак не мог принадлежать десятилетней девочке, только что поймавшей краба в сизых волнах. -—Ты что-нибудь шаришь в компьютерах?— спрашивал голос с легким англо-саксонским акцентом. -—Нет,— ответил наш герой, прежде чем убедился, что голос действительно принадлежит миниатюрней светловолосой девочке, чей бордовый купальник состоял исключительно из нитей, почти ничего не закрывавших. -—А твои друзья?
ВЛАДИМИР: -—Да, у меня много друзей-компьютерщиков. Может быть, по этому я и не так сведущ. -—Тогда можешь мне кое-что посмотреть в Интернете?— девочка швырнула краба далеко в море и села на большой черный камень (базальт что ли?) -—А зачем тебе?— в тон поинтересовался Хосе Рикардо. -—Видишь ли, мне нужен мужчина с большим ...,— она назвала одну из самых важных частей мужского тела на самом похабном пуэрториканском жаргоне. Ей было явно меньше двенадцати, и тем не менее осторожный Хосе Рикардо рискнул: —-Мне кажется, я мог бы тебе помочь. —-В каком смысле? -—В самом прямом. Было очевидно, что девочка - гринго, и поэтому Хосе Рикардо намеренно воспроизвел средней свежести американскую остроту. -—Да ты хоть сандали сними,— девочка, чьего имени он еще не знал, молниеносно разоблачилась... Через пятнадцать минут они все еще лежали на том же безлюдном пляже и смотрели, как в небе вычерчивает слегка кривую белую траекторию самолет, кажущийся с земли лишь кончиком вера. -—И когда тебя лишили девственности, если не секрет? -—Я всегда такая была. —-А, ясно... -—Что ясно? -—У нас это называется «чилийка». -—Вот из ит? -—В Чили матери очень грубо подмывают девочек, и те теряют невинность задолго до зрелости. В каком штате ты родилась? -—Флорида, Клируотер. -—Так и знал! —-Откуда? -—У тебя хороший испанский, но с явным кубинским произношением. А этому можно научиться только во Флориде. -—Да, у нас там много кубинцев: каждую ночь приплывают. Она была дочерью какого-то гангстера, который скрывался от правосудия в одной из карибских республик. Она выдавала себя за тринадцатилетнюю. Она терпеть не могла негров. Ей ничего не стоило познакомиться с человеком, будь то хоть бездомный хиппи, хоть владелец юридической конторы. Не смотря на юный возраст, ее опытность в делах любви превосходила все ожидания. Она хорошо разбиралась в средневековой демонологии и в тайне верила в чудеса. Хосе Рикардо ей сначала не понравился за свою манерность, но потом они здорово привыкли друг к другу. Грингофобия Хосе Рикардо была в данном конкретном случае сдана в архив, настолько Энн Милд отличалась от стандартного образа американки, какой создается масс-медиа вкупе с ширпотребной литературой, где на обложках одинаковые девушки целуются с похожими друг на друга как фордовские модели мужчинами в банальных позах. Хосе Рикардо познакомил ее с американским писателем Набоковым, а она его - с ночной жизнью Большого Каракаса. В свой самый богатый год наш герой часто встречался с нею у дверей пасхально разукрашенных интим-шопов, там внутри царствовала музейная тишина, прерываемая лишь шепотом новобрачных пар.
ВЛАДИМИР: ЕЩЕ ВОССТАНИЕ Еще един день рождения Хосе Рикардо совпал с военным мятежом в Каракасе. Когда по телевизору передали о начале беспорядков, он как раз рассказывал своему другу по телефону "наисвежайший" анекдот: "Звонит президент министру здравоохранения: "Мне плохо..." - "А кому сейчас хорошо?" Нигде не умеют так поднимать военные восстания, как в Латинской Америке. Только здесь военный достаточно самодостаточен, чтобы претендовать на власть. Только здесь семейные альбомы хранят бессчетное число групповых фотографий молодых лейтенантов перед броском на власть. Только здесь люди имеют единственное мерило своей жизни в виде бесконечной чреды революций и мятежей. Только военный чувствует себя на нашем континенте настоящим мужчиной. Всего через час после анекдота Хосе Рикардо в одной из типографий Боливаристского революционного движения набирал на гектографе текст листовки: "Цель выступления Революционных Вооруженных Сил во главе с подполковником Уго Рафаэлем Чавесом Фриасом - не установление диктатуры, а отстранение от власти коррумпированного политического руководства, прекращение антинародной неолиберальной политики и массового обнищания". И уже в воздухе висел вкус горечи поражения, потому что уже было ясно, что переворот не удался, что руководство новой хунты во главе с Уго арестовано, что войска, верные президенту, заняли столицу, что в учебниках истории не будет главы: "Славная революция 4 февраля". В свое время сальвадорские войска вели войну с повстанцами с понедельника по пятницу, а на выходных отдыхали, и поэтому мама Хосе Рикардо ничуть не удивилась, когда он явился домой с черными от типографской краски руками ровно в девять вечера, как и обещал утром. На следующий день тысячи неприметных Хосе Рикардо по всей стране начали свою невидимую работу, благо почва оказалась куда как податлива. Уже в мае впервые за тридцать лет страна сотряслась от всеобщей забастовки, а в августе барабанящие по стеклам окон президентского дворца капли дождя усугубляли тоску - общенациональный опрос показал, что против политики президента высказывается 77 процентов населения. Карлос Андрес Перес был упрям и верил в свою миссию. И он решил идти до конца.
ВЛАДИМИР: ГИПЕРБОРЕЕЦ В самый разгар борьбы за тему научной работы о культурологических аспектах герильи Хосе Рикардо повстречал в университетских закоулках странного студента. Незнакомец присмотрел в книжном киоске томик никарагуанского поэта Рубена Дарио и никак не мог получить сдачу со своей крупной купюры у хитроватого продавца, который одинаково смотрелся бы и за прилавком главного универмага, и за стойкой бара в злачном квартале - столь распространена опасная смесь ленивей доброжелательности с сицилийской вороватостью. Незнакомец энергично возмущался на неплохом испанском, но со странным акцентом. -—Вы, сеньор, из Греции?— Хосе Рикардо подмигнул продавцу (не гоже, мол, ронять честь страны). -—Нет, дальше... -—Из Болгарии? -—Дальше. —-Из Румынии? -—Еще дальше. -—Сеньор, наверное, с Северного полюса,— подсказал продавец, таки отсчитывая сдачу -—Почти,— улыбнулся гипербореец, молниеносно, как автомат для счета долларов, пересчитывая сдачу.— Есть такое Содружество Независимых Государств. Слово "государство" он произнес на бразильский манер через «у» и с характерным придыханием, будто кого-то передразнивая. -—А... Россия,— догадался Хосе Рикардо и подал руку.— Будем знакомы. Я уже давно хотел познакомиться с русским. Мой покойный дед до самого последнего дня жизни верил в вашу страну, считал, что именно с вас начнется Великая Реставрация. Гипербореец провел на гостеприимной венесуэльской земле ровно сорок пять часов и тоже был не прочь завести знакомство, а поэтому они отправились в студенческое кафе рядом с кафедрой германистики и заказали лимонад с ванилью. -—Хосе Рикардо, можио просто - Ричо. -—Вальдемар Пелымов. —-Как, как? Пелайя?.. -—Да, я эмигрант на России. Хотя гипербореец родился на берегах теплого Черного моря, большую часть жизни ему пришлось провести с родителями в столицах сибирской нефти: его отец был коллегой отца Хосе Рикардо. Не обладая ни сибирским здоровьем, ни одержимостью Ломоносова, он ненавидел Сибирь, морозы, снег, гнус, нефть, фригидность северянок и заодно свою фамилию, от которой за версту разило Сибирским ханством и беспросветностью полярной ночи. Наоборот, южные моря, тутовые деревья, лето и смуглые красавицы были пределом его мечтаний. По счастью родитель его стал занимать неприметную должность на изыскательских работах по постройке нефтяного порта в Луге под Санкт-Петербургом, и поэтому Владимир успешно сдал экзамены на филологический факультет ЛГУ. Он стал испанистом с учетом того, что все испаноязычные страны - так уж исторически сложилось - облюбовали тропики и субтропики, а также под влиянием Гарсия Маркеса, чей непревзойденный роман во мраке ямальских ночей стал его настольной книгой. Второй большой удачей Владимира был его дядя, который служил в охране российского посольства в Венесуэле. К моменту окончания университета, гипербореец сносно говорил на нескольких диалектах испанского языка, читал в подлиннике Рамона Хименеса и даже умел шутить по кастильски. По политическим взглядам Владимир был одновременно революционером и монархистом, сторонником перманентной гражданской войны до полного уничтожения "новых русских" и в то же время считал необходимым создание некого тевтонского ордена для новой России - сочетание, нередкое в наше время. После поражения коммунистического кандидата на президентских выборах, он, взбешенный «порчей нации», стал собираться в далекую страну, из которой приходили обнадеживающие вести. Все это читалось на лице у светловолосого (его попытка придать волосам креольский оттенок позорно провалилась) и широкоскулого (что делало его немного схожим с индейцами-гуахиро) собеседника Хосе Рикардо, когда они за ванильным лимонадом обсуждали вперемешку литературный стиль Рубена Дарио и политическую ситуацию в Гиперборее.
ВЛАДИМИР: ПОМЕСТЬЕ Когда Хосе Рикардо будет бесцельно бродить среди потоков жидкой грязи в поисках хотя бы намеков на останки его канувшего в прошлое десятиэтажном дома, с тупой работяжностью разбирая завалы и извлекая уже давно мертвые тела венесуэльцев, его неотвязно проследовало воспоминание о дедовом поместье, каким он видел его в последний раз. Двухэтажный дом из побеленных кирпичей явно выделялся среди зелени сада. На большей веранде обычно ели и увещали гостей. Здесь же когда-то стояще дорогое пианино, на котором в детстве играла тетя Хосе Рикардо (сейчас она лежала в гамаке напротив и читала Жоржи Амаду). Сам Хосе Рикардо тоже за чтением "Золотой ветви" Фрезера и лишь на минуту отлучился на кухню посмотреть, что там готовится вкусного. Его кузина Катарино с двумя подружками оседлала качели, и теперь они тихонько сплетничают о соседских парнях. Хосе Рикардо оканчивает очередную главу и аккуратно посыпает муравейник в глубине сада известью - муравьев он ненавидел с детства и никому не доверял эту ответственную работу. Дед возвращается с рыбалки на соседнем горном озере, и надо помочь завести мотоцикл в гараж, а заодно оценить улов, тем более, что рыба сейчас вся сплошь попадается с икрой, а икру можно очень вкусно поджарить. Дед рассказывает старый-престарый креольский анекдот, который Хосе Рикардо уже слышал раз девяносто, но из вежливости приходится улыбаться. Дед переходит на политику и произносит сентенцию, достойную Юлиуса Эволлы: «Провозглашая свободу совести, мы прежде всего неслыханно оскорбляем каждую из религий, ставя их на одну доску с иными верами». Эту мысль Хосе Рикардо спешит записать. Рыба, обсыпанная мукой, жарится на пальмовом масле. В гостиной висят портреты Паэса, Гомеса и Хименеса, бронзовый бюст генералиссимуса Франко смотрит на телезрителей с большого черно-белого телевизора. В стенном шкафу посреди хрустальной посуды разбросано множество деревянных безделушек - тех, что заключенные в провинциальной тюрьме мастерят от скуки, а потом дарят тюремному начальству. Полутемная прохлада комнат контрастирует с сияющими от лучей солнца асфальтовыми дорожками, которые уже начали плавиться от нестерпимого жара. Сиесту после обильного обеда с жареной рыбьей икрой и авокадо Хосе Рикардо посвящаем просмотру альбома с доисторическими фотографиями и находит одну довольно хорошего качества, вложенную в единственное письмо, пришедшее из Испании после начала гражданской войны от его прадеда Анастасио Хосе: на ней изрядно небритый предок застыл на холме на фоне горящего испанского города (на оборотной стороне подпись: "Испания. Привет из Вальядолида. 25 июля 1936 года"). Уже вечером, когда из телевизора звучат фанфары информационной передачи, Хосе Рикардо начинает вспоминать, какое сегодня число и никак не может вспомнить, пока ему не подсказывает улыбающийся диктор - 25 июля! Сегодня Хосе Рикардо должен был навестить своего давнего друга, живущего с недавних пор на другом конце долины, но, видно, это придется отложить на завтра или на послезавтра, подчиняясь общей атмосфере неторопливого течения бытия, когда один день столь похож на другой, что лишь пунктуальные теледикторы могут провести людей по лабиринтам времени.
ВЛАДИМИР: ГЕНЕАЛОГИЯ "Я брал приступом мавританские города, я пускал на поток и разграбление Севилью, Кордову и Гранаду, я похищал мавританок из гаремов эмиров, я пересекал океан на летучей каравелле, я умирал от желтой лихорадки в зловонных карибских манграх, я шел по джунглям и сырым долинам с крестом в руках и жаждой золота в сердце, я давал имена святых факториям, затерянных среди девственных лесов и непроходимых болот, я - бедный испанский идальго - сочетался полуварварским обрядом с дочерью ссохшегося индейского вождя, я смело пересекал горные хребты, где босые ноги индейцев-носильщиков оставляли теплые следы на заснеженных тропах, я был добычей жадных пираний, я боролся врукопашную со свирепым тигром, а мудрые ауры ждали на окрестных ветвях исхода битвы, я лечил своих детей у знахарей и каялся перед строгим распятьем в благословенном холодке полутемного собора, я превращался в венесуэльца, я жестоко расправлялся с гачупинами, я захватывая с дюжиной головорезов провинциальный городок, я был священником и меня расстреливали масоны, я был масоном и расстреливал попов, я поднимая национальное знамя над освобожденным фортом, я подписывал декларации и резался в мусс в разоренном президентском дворце, я вел герилью один против всех и меня вешали на рыночной площади незнакомого городка в Андах, я венчался с креольский красавицей, и вокруг, как пистолетные выстрелы, хлопали пробки шампанского, я участвовал в заговорах, баллотировался на выборах, проигрывал и вновь поднимал мятежи, моя правая рука была за консерваторов, а левая - за либералов, я сочинял поэмы о розовых горах моей родины и вечно помнил милый сердцу запах тронутых гнилью плодов гуайяво, я насиловал красивую рабыню с Невольничьего берега, я с презрением смотрел на осторожно сходящих по трапу на чужую для них землю неврастенических гринго, я был демократом, а потом всю жизнь боролся против демократов, я падал, сраженный ночной пулей невидимого наемного убийцы, я бродил по пустынным улицам незапоминающихся городов моей эмиграции, я знал Рубежа Дарио, Хулио Кортасара, обедал с Гарсия Маркесом, спорил с Варгасом Льосой, я жил одновременно на всем пространстве от Калифорнии до Патагонии, я пил горький чай - мате, я безуспешно разучивал танго, я слышал скрип карет вице-королей в Лиме, я будил вулканы в Гватемале, я штурмовал казармы на Кубе, я любил девушек с горячей кровью и огненным лоном, я национализировал, я разрывал дипломатические отношения, я принимал бледнолицых гостей из далекой Гипербореи, где глубокие снега скрывают мерзлую землю девять месяцев в году, я снимал фильм о карнавале в Каракасе, я создавал философские школы между знойней сиестой и тихим ужином в дешевом ресторане с видом на вечернюю улицу о голосистыми мотоциклами и визжащей детворой, я лежал в постели с пышнотелой пахнущей жасмином женщиной, когда на город налетал тайфун, я рождался в горной лачуге, и меня вешали в колыбели к потолку от ненасытных крыс, я жил на средства от петушиных боев, мне гадала содержательница борделя, я видел китайские пагоды и каирские минареты, сырые туманы над Сеной и грузинские танцы, но всегда возвращался к алым закатам и стрекоту цикад родней земли, мои корни обнимали утесы на склоках Анд, я стремился к восторженному небу и впитывал влагу августовских дождей, я формулировал среди друзей на утренней веранде небогатого поместья в Португессе свой основной принцип: «Можно защищать Родину, но нельзя защищать демократию, потому что Родина - это Родина, а демократия - бесстыжий торг на ярмарочном балагане», я знал все, я жил вечно, я был красноречив и в политике, и в любви, я видел на кинопленке давно умерших артистов, я сидел во сне в купе поезда, который не имел станции назначения, потому что был самой жизнью, я мог выйти на любой станции, но не выходил..."
ВЛАДИМИР: И ЕЩЕ ОДНО ВОССТАНИЕ На сей раз армия шла рука об руку с народом. Волны народного гнева бушевали на центральных улицах, докатываясь до самого президентского дворца. Воля к борьбе превратилась в осязаемую субстанцию, которую люди швыряли в лицо пулеметов власти. Это началось как праздник. Тысячи нарядно одетых людей двигались широкой колонной по авениде Боливар навстречу шеренгам военизированной полиции и карабинеров. Ходили самые невероятные слухи, будто президент бежал в США, будто новая хунта уже взяла власть в свои руки, будто танковая колонна в районе Планетария перешла на сторону восставших. "К черту президентскую камарилью! Чем мы хуже бразильцев!?"— кричали ораторы с балконов, увитых розами и транспарантами. Хосе Рикардо потрясал где-то раздобытым револьвером и провозглашал терпеливым слушателям слева и справа новую Конституцию собственного сочинения, а его сокурсник по университету Хорхе Асанья срывал с театральной тумбы предвыборный плакат правящей партии. У Театро Насьональ уже пролилась первая кровь, но все были слишком возбуждены, чтобы испугаться. А дальше, у президентского дворца густая пулеметная стрельба разметывала толпы. Если в предыдущий раз заговорщики не воспользовались поддержкой народа, то на сей раз они переоценили ее. Восставшие части утонули в людском море, они всюду опалывали, а в столицу уже в который раз вступали верные президенту войска. С самого начала провалилась попытка поднять гарнизон военно-морской базы в Ла-Гуайре. "Башни Молчания" безучастно смотрели на человеческую трагедию, разыгравшуюся у их подножия, и лишь несколько окон было разбито шальными пулями. Уже смеркалось, когда злые солдаты растаскивали многочисленные трупы инсургентов и случайных зевак и безуспешно пытались смыть растворителем жирную надпись на фронтоне Музея Боливара: «Да здравствует Симон Боливар и смерть коррупции!» Хосе Рикардо вернулся домой заполночь с пробитой насквозь губой и в прескверном настроении. Донья Бланка в ужасе лишь могла потрогать его лоб, чтобы удостовериться, что ее сын жив, а Эстрелла - новая молодая служанка из амазонской деревни ловко перебинтовала "дону Альварадо" челюсть, приложив к кровоточащему месту компресс из арники. «Ну что ж, будем бороться дальше...»— подвел итог всему произошедшему наш герой. В СТИЛЕ ТАНКА В двенадцать лет Ты познала страсть, Захотела слиться со мной Без слов, Объяснений и ссор. ГЕТЕАНСКИЙ СТИХ Гетеанский стих, Как вечер тих, Как молния ярок, Гонорар - 5 дойчмарок!
ВЛАДИМИР: МОЙ ЛЕЙТЕНАНТ Он часто думал, почему бы ему не быть военным, носить офицерский чип, служить Отечеству, исправно получать довольствие (ведь на нашем континенте военный - самая престижная и оплачиваемая должность). Он представлял себя за завтраком па тенистой веранде Б окружении терпеливой офицерской жены и троих сыновей, на смотре своего взвода перед старческим взором обрюзгшего генерала, который хорошо помнил переворот 18 октября, за бумагами в канцелярии полка, в кругу друзей-сослуживцев в провинциальной пиццерии, с начищенными эполетами и сосредоточенным взглядом на большой семейной фотографии, половину которой он видел один раз в жизни. Будучи всего лишь отпрыском разорившейся помещичьей семьи, он отлично понимал, что военная служба была единственной социальной нишей в которой мог существовать он и тысячи подобных ему. Донья Бланка Оланта Годио де Альварадо всегда считала, что хотя бы один из ее сыновей должен стать военным, а своим коллегам - она преподавала в колледже кастильскую литературу - часто повторяла японскую пословицу, которую следовало бы выгравировать на фасаде министерства обороны: "Лучшее дерево - сакура, лучший человек - военный". Наконец, вооруженные силы остаются и останутся навсегда последним осколком столь милого его сердцу средневековья. Почему же нет? Между пятнадцатью и семнадцатью годами у Хосе Рикардо случился, как он сам объяснял впоследствии, "приступ пацифизма", да и зрение оставляло желать лучшего: уже в десять лет он носил сферические линзы в оправе очков, как Фридрих Ницше. Он поступил на исторический факультет государственного университета, и донье Бланке оставалось лишь надеяться, что маленький Санчо Серхио в далеком 2005 году изберет дорогу в военный колледж. Впрочем, наш герой сумел приблизиться на минимальное расстояние к идеалу: по окончанию университета он два дня в неделю читал военную историю Венесуэлы в школе карабинеров. И все же, рассматривая пожелтевшие фотографии своих предков, которые едва ли не рождались с погонами, Хосе Рикардо испытывал некоторую неловкость. Штатскую судьбу он компенсировал неистовой пропагандой войны как таковой, и вышедший в университетском альманахе в жарком и сухом январе сборник стихов Хосе Рикардо под общим названием "125-я армия" вызвал большой скандал, а две сокурсницы-еврейки перестали с ним здороваться.
ВЛАДИМИР: ИСПАНСКИЙ МИР "Проявившееся недавно стремление нашей бывшей метрополии наверстать упущенное и создать новое межатлантическое сообщество, подобное британскому, разочаровывает. Впервые со времен инцидента с американским броненосцем Испания повернулась лицом к Латинской Америке. За это время мы сильно изменились, изменилась и Мать-Испания - она все больше и больше срастается с многоголовым европейским организмом, и скоро не будет особой разницы между Сарагосой, Брюсселем, Линцем и Хельсинки - везде люди будут носить одинаковые джинсы, голосовать за одноименные партии и слушать однотипную англоязычную муть. Ах, если бы Испания действительно вознамерилась создать Иберо-американское сообщество! Британия - другое дело: британцы органически неприемлят континентальную Европу. Испания же твердо решила жить в Общеевропейском доме. Есть еще мы - латиноамериканцы, есть еще нам несговорчивый голос. Ведь мы не вторые канадцы или австралийцы, мы - не просто заокеанское продолжение Иберийского полуострова. Мы не индейцы, но еще меньше мы походам на испанцев. Виноваты в этом сами испанцы, точнее, они вели себя в колониях совсем иначе, чем англичане. Уж так исторически сложилось, что протестантские нации исповедуют расизм: достаточно сопоставить германский национал-социализм, бурский апартеид, расовую нетерпимость североамериканцев. Испанец - садист, но англичанин - еще хуже. Испанец изнасилует индеанку. Англичанин к ней пальцем не притронется: он ее просто пристрелит. И то, и другое имеет свои достоинства и недостатки. В зонах англоязычной колонизации уничтожено почти все аборигенное население, но зато оставшиеся племена смогли в резервациях сохранить традиционную культуру. У нас же индейская "чистота" нарушена, но зато возникли новые нации, сплавившие европейскую, африканскую и древнеамериканскую культуру. В итоге канадец чувствует себя подданным Соединенного Королевства, а наши льянеро и фазендейро избавились от иберийских королей вовсе не в погоне за масонскими идеалами: у них просто не было ничего общего с пиренейцами, кроме языков, очень изменившихся за триста лет, да общих обычаев Средиземноморской культуры. Бразилия еще какое-то время сохраняла династическую связь с Португалией, испанский же король никогда не станет венесуэльским или аргентинским. Куда большее обаяние для нас имела Франция - и императорская, и революционная. Таким образом, создание Иберо-американского сообщества - один из мифов будущего века, подобно славянскому или арабскому мифу века XX". ГИПЕРБОРЕЕЦ НАТУРАЛИЗУЕТСЯ Валдомиро - как стали звать гиперборейца в шутку над его бразильским акцентом друзья Хосе Рикардо - очень быстро длился в венесуэльскую жизнь. По протекции из российского посольства он получил гражданство, переиначил фамилию на испанский манер - Пелайо и поселился неподалеку от нашего героя в небольшом сдававшемся внаем домике с настоящим патио. Слева от него по улице располагалась музыкальная школа, а справа жил отставной офицер с молодой женой и большим количеством дочек. С непривычки - наследие большевизма - он не сразу догадался нанять прислугу, а ведь это по нынешним временам совсем недорого. Работы, впрочем, у него никакой не было, кроме случайных переводов, пока дядя не сжалился и не нашел ему место в консульстве России, тоже переводчикам, ибо Валдомиро переводил с испанского на русский с какой-то мистической быстротой и в совершенстве знал всю латиноамериканскую ненормативную лексику. Еще он принимал участие - в качестве переводчика - в длительной и безрезультатной переписке пожилого биржевого маклера с русской красавицей из Санкт-Петербурга. Мир тесен, и Валдомиро вскоре понял, что красавица доводится двоюродной сестрой его однокласснице: он знал ее и был невысокого мнения о ее внешних данных. По этому поводу он как-то сказал Хосе Рикардо: -—Я, Ричо, прожил в этом городе, проклятом женой Петра I, пять лет и врагу не пожелаю петербурженку. Что бы отвязаться от неё, достаточно предложить ей интимную связь - она тут же оставит тебя в покой. --Надо же,— удивился наш герой.-- А у нас рассказывают анекдоты об особой сексуальности скандинавок... -—Врут, нагло глядя в глаза!
ВЛАДИМИР: Но самую интересную часть его доходов составляли выигрыши на петушиных боях. Хосе Рикардо ввел его в несколько клубов, и Валдомиро стал заядлый петушатником. При этом он довольно часто выигрывал, столь же мистически угадывая победителя в приготовившихся лохматых птицах. Венесуэльские женщины оправдали самые смелые его ожидания. При этом не обошлось без приключения: однажды в бедном квартале Валдомиро избили и ограбили на тысячу восемьсот боливаров. Хосе Рикардо встретил его в небольшом, облюбованном студентами кафе на углу улицы близ университетского городка на следующий день с хорошо загриммироваными синяками под глазами. -—Надо быть поострожнее,— утешал его Валдомиро.— Есть такие особы, с которыми связываться опасно - я потом тебе покажу эти типы. Лучше всего заводить знакомство с недавно приехавшей в столицу провинциалочкой - она тут еще никого не знает и с ней легче сойтись. Можно еще знакомиться с колумбийкой - они менее требовательны... В полицию ты заявлял? -—Да зачем?.. Чему быть, того не миновать... Будем считать это первым боевым крещением - это такое русское выражение... -—А как же вы все-таки общаетесь с вашими северянками?— Хосе Рикардо все еще не давал покоя вопрос о фригидности снежных королев. -—Никак,— Валдомиро выбрал в меню свое любимое блюдо бразильской кухни - жареную черепаху с лучшим в мире венесуэльским картофелем.— Последняя женщина, которая у меня была перед отъездом, была таджичка, которая показывала стриптиз в ближайшем ночном клубе. Эрудированный Хосе Рикардо знал, что Таджикистан - это слаборазвитая страна в Центральной Азии, бывшая часть СССР, мусульманская по религии, население - 6 миллионов, президент - Рахман, еще запомнилась одна из партий Таджикистана - "Бадахшанский рубин". МЕДЛЕННО, НО ВЕРНО. "Расчеты показывают, что при нынешних темпах роста латиноамериканской миграции в США к 2005 испаноязычная часть населения в Соединенных Штатах составит 45 миллионов человек, в 2015 - 77 миллионов, а в 2025 - 130 МИЛЛИОНОВ! что будет равно 40 % населения США, а весь юг страны будет разговаривать на испанском. В последующие два десятилетия США быстро превратится в "банановую республику". Примерно 50-м президентам США станет некий Рамирес Гонсалес, и та Северная Америка, которую мы знали последнее 200 лет канет в историю. Гринго вымрут столь же быстро, как и их европейские собратья. Вообще, эпидемия СПИДа пропустит через свое сито лишь те народы, у которых в семье по восемь детей - индусов, арабов и нас - венесуэльцев".
ВЛАДИМИР: ДОНЬЯ БЛАНКА. Донья Бланка Оланда Годно де Альварадо - женщина аристократических вкусов и тонкой креольской красоты. Интеллектуалка до мозга костей, она в то же время обладала наибольшей практичностью во всем роде Годио, и лишь она избежала печальных последствий разорения, передвинувшего семью из нижнего слоя высшего класса в глубокую пропасть среднего. Она была душой всякого общества, куда ни попадала, и придавала вечерам у своих подруг неподражаемый колорит качако. В юности донья Бланка мечтала стать художницей (она неплохо рисовала) или летчицей, но потом увлеклась кастильской литературой и получила педагогическое образование. Она ненавидела готовить, хотя неплохо знала креольскую кухню. Под ее неусыпным контролем прислуга ежедневно наводила в доме идеальную чистоту, так что, бывая в гостях, Хосе Рикардо зачастую сразу же чувствовал контраст. В ее доме никогда не было лишних вещей. Настоящим мужчиной донья Бланка считала лишь военного человека и часто ставила Хосе Рикардо в пример его одноклассника Анхеля, который в двадцать пять лет уже носил погоны лейтенанта. Политикой в отличие от сына она почти не интересовалась, но случись голосовать, проголосовала бы за монархическую партию или за коммунистов. Донья Бланка мало вмешивалась в бурную жизнь Хосе Рикардо, но еще в детстве привила ему потребность в интеллектуальной жизни и литературный вкус. Испанская классика была тем миром, в котором она жила с детства. Незадолго до замужества за Педро Рикардо она была знакома с японским поэтом, жившим у родственников в Валенсии, и едва не уехала с ним в Страну Восходящего Солнца. Из эстетических соображений она презирала гринго, считала бразильцев невоспитанными обжорами и мечтала родиться в Каталонии или Эстремадуре. Педро Рикардо трижды ездил с супругой в Европу: в Италию и Испанию, и когда он обстоятельно дегустировал в ресторанчиках салернские вина и пльзеньское пиво, донья Бланка лицезрела папу и любовалась росписями Скуолы, возмущенная столь низменными вкусами супруга. Уютно устроившись в обширном кресле, она бывало, вечерами беседовала с сотрудницей по телефону: -—Вчера, когда вас не было в колледже, донья Нанси, приходила какая-то синьора-психолог, и нас всех после работы созвали на встречу с нею. Она трепалась-трепалась, трепалась-трепалась... Сказала, что их какой-то центр решает все психологические проблемы. Потом раздала анкеты. Я исправила там грамматические ошибки и вернула ей... Как же? буду я там свой адрес указывать! Сейчас никому доверять нельзя... АМАРАНТА Лианы воздушных путей в небе. Земля уже тонет во мраке. Я вспомнил тебя - Амаранта. И сжалось мое алмазное сердце.
ВЛАДИМИР: МОНАРХИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ В один из четвергов Хосе Рикардо вошел в здание Университета с видом человека, нашедшего лекарство если не от всех, то от доброй трети болезней. Его друзья заседали в перерыве между лекциями в студенческим клубе, в той его части, где было не так накурено, и играли в мусс. Поздоровавшись с Хорхе Асаньей, Исайасом Лопесом и поляком Хосе Ожаховским, он заявил: -—Кабальеро! я желаю представить вам одну мою идею, которая перевернет политическую жизнь нашей страны! Хосе Ожаховский как раз по причине своей близорукости пропустил хорошую взятку, он поморщился и сказал: -—Уже и так перевернули... —-Нет, моя идея принципиально нова! -—Ну... ну... рожай!— проявил нетерпение Лопес. -—Я намереваюсь основать Монархическую партию. -—Да, это оригинально,— заметил после некоторого молчания Хорхе.— И у тебя есть кандидат на венесуэльский престол? -—Да. -—Уж не ты ли сам. (Друзья Хосе Рикардо любили подтрунивать над его аристократическим происхождением). —-К сожалению нет. Объясняю популярно: на венесуэльский престол могут претендовать испанские Бурбоны. Старшая дочь Хуана Карлоса - инфанта Елена - ей сейчас тридцать три года - замужем за Хаиме де Маричалар герцога де Луго... —-Господи, мы только избавились от Бурбонов, а этот качако... -—Ричо, я тоже - не поклонник демократии, но твой замысел неосуществим. —-А Бразилия? -—Эк, сравнил! Бразилия лишь сто лет была республикой, там до сих пор обитает их эта... Браганская династия,— это сказал Хорхе Асанья, чьей узкой специализацией была история венесуэльского флота, а она, как известно, не блещет великими деяниями, и поэтому Хорхе вполне резонно завидовал своим бразильским коллегам. -—Ничего. Династия - дело наживное. Кстати, я при всем при этом намереваюсь стать регентом (Герцог Хосе Риккардо де Яракуй – звучит неплохо), а вас, сударь назначу министром флота, и мы за десять лет создадим самую мощную эскадру в Латинской Америке. -—Да зачем нам флот?— поляк Ожаховский изучал историю венесуэльской армии.-- Надо реформировать сухопутные войска и ввести мундиры с накладными карманами и стоячим воротником. —-Ну, а какой мне достанется пост?— поинтересовался Исайас Лопес. -—Церемонимейстера. —-А что? Тоже неплохо. -—Так вот, как только мы придем к власти, мы запретим все остальные партии, поскольку от многочисленности партий у мужчин бывает огорчение, и также свободную прессу, ибо от чтения газет случается несварение желудка. А если серьезно, то вместо взвешенной кадровой политики монархии при демократии одерживают верх деньги и демагогия.
ВЛАДИМИР: ДВЕ НЕВЕСТЫ Хотя в латиноамериканских странах брачный возраст порой не превышает пятнадцати лет, все еще сохраняет силу средневековое преставление о совершеннолетии не ранее двадцати одного года; еще недавно на него ориентировались избирательные законы. Так что в промежуток своей жизни между 14 и 21 годом венесуэлец в принципе может жениться - так до сих пор часто происходит в крестьянских семьях, но лишь с согласия родителей. Хосе Рикардо дважды едва не женился. В самый короткий год своей жизни он неожиданно познакомился с Ольгитой - красивей индеанкой из Перу, которая работала в Обществе изящных искусств натурщицей. Однажды, дождливым октябрем он был направлен туда из Университета с какими-то документами. Заблудившись в однотипных коридорах Общества, Хосе Рикардо неожиданно наткнулся на очаровательную Ариадну, которая и показала ему правильный путь. Через два дня она в ярко-розовом халатике и ярко-желтых махровых штанах встретила его в своей квартирке в одним из старых кварталов столицы, где перспективы улиц прочерчены разномастными черепичными крышами. Она обладала изящным чувствительным телом и в свои шестнадцать лет постигла все секреты наслаждений и не сдерживала ликующих криков страсти. Когда после тропической бури они валялись в изнеможении на белоснежных простынях, и она подписывала ему на память свою фотографию в неглиже и маске египетской богине Баст, Хосе Рикардо поклялся Солнцем и Луной, что женится на Ольгите, проживет с нею долгую жизнь и, как маркесовский герой, однажды умрет в ее объятьях. Не тут то было! Ольгита успела обосноваться по новому адресу задолго до того, как наш герой пришел предложить ей свое сердце. Впоследствии она не раз мелькала на горизонте Хосе Рикардо, но подобно киплинговской кошке, гуляла сама по себе. После их нечастых встреч он месяцами чувствовал мягкий мускусный запах ее волос, а ведь единственным его утешением была большая коллекция интимных фотографий Ольгиты, которые он выпрашивал по одной при каждой их встрече. Иногда она была не в духе, и тогда они долго бродили по залам Музея изящных искусств, а Хосе Рикардо долго объяснял ей сюжеты батальных полотен Товара-и-Товара или библейские сюжеты в Музее колониального искусства. Она была мечтательна, имела тонкий вкус и тонкие черты лица. Ее кулинарные познания разнялись нулю, а дочерние чувства заставляли каждый год задолго уезжать в далекое селение на берегу озера Титикака, где ее сестра - кассир в банке - содержала парализованную мать. Однажды Хосе Рикардо было вознамерился поехать с нею и прогуляться по лугам пуны среди лам и водосвинок, но Ольгита, как это часто с ней случалось, исчезла и появилась лишь через полтора года, поздравив его по телефону с Рождеством и снова исчезнув. Единственная его поездка за пределы возлюбленной Венесуэлы случилась в связи со вторым несостоявшимся браком. Амаранта - наивная, непосредственная, страстная, небрезгливая, плачущая в дождь и поющая с первыми птицами, которая могла потратить все деньги на альбом французской живописи, а потом неделю сидеть на кукурузной каше, просто не могла не повстречаться с налим героем. Однажды на Пласа Боливар он остановился посмотреть на экране выставленного в сквере телевизора репортаж о необычной акции мадридских защитников животных: они соорудили огромный макет рыже-полосатого кота и водрузили его на кузов легковой машины - получился "котомобиль". Рядом с ним стояла рыженькая девочка с короткой стрижкой и в джинсовых шортах о обтрепанными краями. Они и не заметили как познакомилась среди заводных возгласов зрителей. Больше всего в жизни Амаранта любила танцевать и еще клубничное мороженное. Первые пятнадцать лет своей жизни она прожила в небольшом колумбийском городке близ Антиокии, а на шестнадцатом отправилась в наши приделы, навстречу заманчивым огням Каракаса. Амаранта работала курьером в какой-то конторе, зарабатывала мало, но имела зато много свободного времени. Их роман длился почти без перерывов два года и закончился печальным и туманным вечером 18 июля на крыльце ее домика в Рио-Бланко, когда ее мать, - еще нестарая и очень властная женщина дала смущенному венесуэльцу самый решительную отказ. В нем ей не понравилось все подряд: и его манеры качако, и ожесточенное аллергическое чихание, вызванное флюидами каких-то местных растений, и "легкомысленная одежда" из шорт, футболки и сомбреро, даже кулинарные вкусы, на которых, впрочем, он не настаивал. Не солоно хлебавши, Хосе Рикардо проделал обратный путь - по железнодорожным мостам без перил над речками, в которых резвились полногрудые девушки без купальников, мимо тихих полустанков, на которых мальчишки швыряли в поезд огрызки, через полуночный порт Санта-Марта, где он удачно взял билет на каботажный катер до Ла-Гуайры, и откуда ой нежданно позвонил домой, переполошив во втором часу ночи всех домашних.
ВЛАДИМИР: Он никогда больше не видел Амаранту, но где-то за стальной кольчугой его психологической непотопляемости сохранилось почти рвотное воспоминание Пласа Боливар, семь часов вечера, он замер в ожидании у газетного киоска а она, самую малость опоздавшая, мчится к нему навстречу, раскинув руки, на роликовых коньках. ИМПИЧМЕНТ На рассвете 20 мая президент Венесуэлы Карлос Андрее Перес Родригес проснулся в своей резиденции как и во все предыдущие утра в самом прескверном расположении духа. Всю ночь его мучили кошмары: то изо рта как фасоль выпадали все зубы, то он в уличной потасовке убивал ненавистного Кальдеру. Перед завтраком его осмотрел личный врач и передал письмо от супруги -кузины Бланки Родригес. То ли она уже выжила из ума, то ли ей была органически недоступно понимание политической ситуации, но она ни словом не обмолвилась о терзающих его душу ожиданиях, а может она просто хочет его отвлечь от тяжких мыслей. Ибо сегодня Верховный Суд должен возбудить уголовное дело по обвинению президента в финансовых махинациях и причастности к коррупции. Сотрудники администрации воровато опускали глаза, когда он шел в свой кабинет. Там на столе - огромная кипа газет. Сразу же бросилась в глаза обидная карикатура в "Ультимас нотисиас" - президент как французский каторжник с большим ядром коррупции на ноге. Все, решительно все от него отвернулись. Даже соратники по партии, с которыми его связывают сорок лет побед и поражений... Даже Октавио вчера прямо посоветовал ему подать в отставку... Ему то что? он в этом случае сразу же автоматически становится как Председатель Конгресса исполняющим обязанности президента... Рад над ними всеми нависла опасность, надо же кому-то стать козлом отпущения. А как романтически все начиналось, какими они были молодыми, смелыми, красивыми сорок лет назад! Тогда все казалось простым и понятным, как таблица умножения: справа одряхлевшие каудильо, свирепые тигры Анд, продавшие страну американскому капиталу, слева - они - демократы, за социально ориентированную экономику и защиту национальных интересов, но вот и они постарели... Удивляться нечему. Новое "поколение 93 года" сменит их, как они - "поколение 59 года" в свое время сменили своих предшественников - "поколение 29 года". А что дальше? Каким будет поколение 2020? 2050 годов? Это было в один из последних дней его власти.
ВЛАДИМИР: 2 АВГУСТА Сельская улица близ поместья деда Хосе Риккардо. Мычит корова, трещат кузнечики, кто-то далеко-далеко начинает заводить мотоцикл. Солнце заходит за тучу, и навстречу ему по земле ползет тонкая иссиня-серая тень. На утопающем в пыли пространстве между кирпичным складом и обрывом, откуда открывается вид на нижнюю часть селения, собралось несколько мальчишек с пол дюжиной бойцовых петухов. Среди них одиннадцатилетний Хосе Рикардо - худой, загорелый, в одних белых портах, - сразу же по приезду из столицы на лето к деду он обменял дорогую игрушку - большой блестящий пистолет, стреляющий "настоящими" патронами - на черного бойцового петуха. Бабушка было возмутилась, но дед, после того как прошлым летом Ричо вынес из дома небольшой, но очень редкий альбом-каталог советских истребителей в годы второй мировой войны и тоже обменял его на черного петуха, на сей раз отнесся к "меняйле" либерально. В детские годы Хосе Рикардо ежегодно привозил в селение горы импортных игрушек и выменивал на них местные редкие вещицы: черепаший панцирь необычной формы, камень с отпечатком доисторической фауны и т.п. Его петух по кличке "Черный Матадор" хорошо приготовлен к бою: срезаны перья на голове, на шпоры надеты железные наконечники, крылья смазаны слюной. Пабло, которому раньше принадлежал Черный Матадор, хвастался, что его боец за прошлый месяц забил до смерти трех соседских петухов. Его соперник - Рыжий Дьявол - петух долговязого Хосе Бенито - сына итальянского торговца попугаями. Рыжий Дьявол крупнее, но у него слишком много перьев на голове, и он близорук. -—Ну,.. приступим!— Пабло играет роль заправского судьи. Еще четыре драчуна ждут своей участи в плетеных из лиан корзинах, а Черный Матадор и Рыжий Дьявол осторожно начинают сходиться: рыжий - распустив крылья, черный - привстав над противником. Пабло хлопает в ладоши, и петухи налетают друг на друга. В облаке пыли в первые секунды трудно что-либо разобрать, но уже через минуту ясно - победил Черный Матадор. Он перекувыркнулся через Рыжего Дьявола и изо всех сил клюнул его в затылок. Еще три удара, и рыжий валяется в глубокой пыли брюхом вверх. -—Так, один готов!— заключает Ричо, а Хосе Бенито понуро забирает своего неудачника. Следующий петух тоже рыжий и зовут его Марадона. Подобно своему знаменитому тезке он сражу взял инициативу в свои руки и раза два сильно долбанул Черного Матадора. Маленький и юркий, он налетал на противника сверху. Но петух Ричо столь же ловко уворачивался и тоже нанес два удара. Валентино - хозяин Марадоны вдруг ни с того, ни с сего дико свистит, и напуганный Черный Матадор поворачивает к противнику спину. Марадона вцепился в нее когтями, разлетаются перья и капает на песок кровь. -—Шулер! Мошенник!— с этим криком Ричо бросится в драку. Облако пыли на сей раз скрывает двоих мальчишек. Валентино в отличие от Ричо, который и в одних шортах оставался качако, по случаю петушиных боев вырядился в новенький костюмчик, и это сковывает его действия. Когда они отскакивает друг от друга, Валентино больше занят плачевным состоянием своего наряда, а Ричо поднимает раненого петуха. Другие мальчишки скорее на стороне Ричо, особенно Пабло, ведь Черный Матадор - его питомец.
ВЛАДИМИР: Грязный и потный, с окровавленным петухом в руках бредет Хосе Рикардо по улицам селезня. Слева старый Густаво варит в большом котле смолу для ремонта крыши, а справа нашего героя окликают Эстелла и Инес - две одиннадцатилетние красавицы селения, которые качаются на качелях и выплевывают вишневые косточки. Рим выходит к ним во двор, показывает раненого петуха и говорит как бы между прочим: -—Ромуло сказал мне, что будет драться из-за вас на «дуэли». -—Как это мило!— хохотнула Эстелла. Ромуло - бывший ее возлюбленный, они с Ричо готовятся к поединку, который решит, кому гулять с высокомерной Эстеллой. Ричо с ней общается исключительно на вы. Жара достегает апогея. Густаво изнемогает перед котлом. На галерее с алоэ и бегониями появляется немолодой уже отец Эстеллы - дон Абеларо. Он здоровается с Ричо, осматривает его петуха и недовольно косится в сторону соседнего двора: -—Опять черти смолу варят! А на нас все тянет. Ричо угощают вишнями, а он украдкой дарит Эстелле кольцо с полудрагоценным камнем, тоже позаимствованное из каких-то дедовых безделушек. Он утверждает, что это «алмаз». На небе появляется благодатная туча. Она стремительно закрывает полнеба. Эстелла и Инее убегают в дом, а Ричо широкими шагами спешит домой под теплыми струями дождя. Пузырятся лужи, где-то по улицам пробегает вырвавшиеся из конюшни жеребенок. Впереди продавщица газетного киоска вглядывается в стену дождя, из которой выныривает наш герой в одних шортах серо-коричневых от грязи и воды. Он пережидает часть ливня под козырьком киоска. Дождь неожиданно стихает. Парная земля впитывает влагу. Если прохожий неосторожно задевает ветвь придорожного дерева, на него обрушивается россыпь тяжелых капель. Над поместьем висит радуга. Во дворе Ричо снимает шорты и обливается водой из ведра. Вытираясь, он явственно обоняет густей запах жареных бананов и курятины из открытого окна кухни. Приходит Хуан - дедов слуга. Он любит подшучивать над юным качако: -—Ричо, ты все еще не куришь? -—И не собираюсь. --Так всё ж мальчишки курят... -—То все, а то я! —-А вот я с тобой поспорю, что через месяц ты начнешь курить. -—На что поспоришь, дядюшка Хуан? --Поймаю тебе попугая вместо твоего петуха. —-А я куплю тебе пачку самого дорогого "Мальборо". Но только ты проиграешь. -—Посмотрим, посмотрим... Где-то в селении режут свинью, и ее визг разносится по всей округе.
ВЛАДИМИР: ЛАТИНОАМЕРИКАНЦЫ "Основной вопрос нашего самосознания - кто мы? Европейцы? Просто испанцы? Индейцы? Негры? Ответ на этот вопрос часто определялся эстетическими и политическими вкусами мыслителей, но не имел ничего общего с действительностью. Допустим, мы - испанцы. Но испанцы - это тевтонские годо, завоевавшие страну романизированных иберов, еще ранее смешавшихся с кельтами, чьими прямыми потомками себя считают баски, а затем Испания на семь веков стала мавританской, кроме того, туда переселялись евреи и цыгане. Вот и судите, кто же испанцы: иберы, кельты или арабы? Вам ничего не напоминает этот вопрос? Да, мы формировались на протяжении трех веков из самых разнородных элементов, но мы не европейцы, не африканцы и не индейцы (кроме совершенно диких племен). Мы - латиноамериканцы - принципиально новая общность, возникшая на нашем континенте из разнородных элементов, подобно аналогичным генезисам китайцев, русских или индусов, ибо Латинская Америка равнозначна этим трем великим цивилизациям, а также цивилизации европейской, но не заокеанское продолжение Европы, как США. А что касается мигрантов из Европы, то ведь не стали же русские немцами, не смотря на большое количество последних, переселившихся в Россию в императорскую эпоху, и ведь не называем же мы чилийцев ирландцами, а аргентинцев - итальянцами, в силу того, что в Чили поселилось много ирландцев, а в Аргентине - итальянцев. Но мало того, мы не только латиноамериканцы, но и колумбийцы, венесуэльцы, аргентинцы, мексиканцы, бразильцы, и мы отличаемся друг от друга не менее, чем французы от немцев или от итальянцев. Так что латиноамериканские страны - вовсе не провинции одной однородной страны, как думают некоторые американские и европейские геополитики. Нам - венесуэльцам досталась одна из самых чудесных стран континента, у нас есть джунгли и горы, великие реки и морские побережья, болота и пески Дельта-Амакуро. Наше географическое положение позволяет нам всерьез претендовать на звание сердца Латинской Америки".
ВЛАДИМИР: ДОЖДЬ Иногда, в августовский воскресный день в Каракасе зарядит мелкий и нескончаемыЙ дождь, и хмурые здания еле-еле просвечивают сквозь серую занавесь падающих капель. Вдоль тротуаров текут мутные ручьи, размывающие сады богатых вилл и грязные клоака кварталов нищеты. После всполохов молнии согласно скорости звука до людей докатывается гром - вначале динамитный взрыв, постепенно перерастающий в чавкающей перекат на другом конце неповоротливой тучи. В такие дни Хосе Рикардо обычно просыпается, долго смотрит сизое небо и подшучивает своим братцем: "Санчо, а кот съел твою ветчину" — "Мама, Тигрито съел мой завтрак!" — "Ничего он не съел, это Ричо дурачится. Ричо! хватит дрыхнуть и маленького подзуживать". Хосе Рикардо на минутку открывает окно, и в квартиру врывается сырость и свежесть тропического дождя. На другой стороне улицы мокнет тумба с афишами Рикки Мартина. Бездомная собака рысцой перебегает от трамвайной остановки к фотоателье. На кухне, где хозяйничает служанка, уже вкусно пахнет, а сама Эстрелья рассказывает донье Бланке о вчерашней проделке Тигрито: "Я стираю, он пришел: побродил, побродил и сел смотреть па деревянный край, а потом я стала выпускать воду, кот видит, что вода убывает, но не может понять, куда она девается, под ванну заглянул - там вода не течет, кот туда-сюда, ничего не понимает. А такой умный!" "Да, такой умный кот, что аж диссертации пишет!" Вся эта история и манера ее повествования так смешат Хосе Рикардо, что он сгибается пополам в неудержимом приступе хохота. После завтрака Санчо дрессирует кота, а Хосе Рикардо обзванивает трех-четырех друзей и, выяснив, что все они заняты неотложными делами, углубляется в работу над «Самым полным атласом политических партий и организации Латинской Америки», в котором по годам и странам расположено 3755 наименований с их лидерами, краткий политической программой, представительством в органах власти и коалиционным членством. Все эти организации наш герой знает наизусть, к поэтому, встречая в старой аргентинской энциклопедии или беглой радиосводке какое-нибудь замысловатое название типа: Левое революционное движение "Свободная Родина" - тут же может определить новинку и ее записать на первом же попавшемся листке бумаги. Партии являлись ему в ночных кошмарах: красные коммунистическое, голубые либеральные, желтые клерикальные - наш герой имел наследственную аномалию - синестезию (т.е. все явления окружающего мира он воспринимал как сочетание разных цветов). За перепечатыванием партийного атласа начисто незаметно подходит время ужина. Хосе Рикардо недолго обсуждает по телефону с Хорхе Серхио новейшую политическую ситуацию и тактику испанского флота в битве при Лепанто. На катающемся столике у двери комнаты его ожидает фританга, кокосовый орех и зеленые бананы. Хосе Рикардо уже много лет принимает пищу по обычаю древних греков - возлежа на своем диване. Однако сегодня по второму каналу долгожданный фильм в стиле неореализма – «Похитители велосипедов», а поэтому столик переезжает в комнату доньи Бланки, где перед телевизором собралась вся семья, и даже Тигрито свернулся клубочком в свободном кресле. По ходу фильма Хосе Рикардо приходит мысль, что роман Гарсия Маркеса "Недобрый час" имеет все признаки неореалистического сценария, и он фиксирует эту мысль, чтобы часом позже записать ее под барабанящий по подоконнику дождь. Город пропускает сквозь себя все новые и новые массы воды, и этому круговороту не видно конца. Последний час перед сном наш герой погружается в тяжелое повествование Роберта Ная о великом англичанине Уолтере Рэли, который уже столько веков бродит среди гор и водопадов Венесуэльской Гвианы. Ему снится, что он заблудился среди каменных домов горного города, но на первой же пустынной площади к нему подходит женщина, смотрит на его протянутую руку и говорит с некоторым раздражением: "Ты проживешь долго, очень долго..." Хосе Рикардо уже не в городе, а пересекает большое Футбольное ноле, что за школой в селении деда. Трава выгорела на солнце, а навстречу ему ждут два его детских приятеля, уже давно умершие: один от анкилостомоза, другой - неудачно прыгнув с вышки на соседнем озере. Они проходят мимо пего, а наш герой оказывается перед входом в метро. Тут же бродят партийные агитаторы и приглашают всех желающих совокупиться с гиперсексуальной девушкой, у которой написано помадой на попе: «Голосуй за...» Хосе Рикардо посыпается от нового пушечного удара грома, и тут замечает, что дождь прекратился, а по тротуару бредут полуночники с гитарой и пьяными девушками.
ВЛАДИМИР: СНОВА ГИПЕРБОРЕЕЦ Через два года после приезда в нашу карибскую республику Валдомиро уже мало чем отличался от уроженца Анд. Его волосы сначала выгорели, а потом совершенно неожиданно приобрели желанный цвет старого каштана. Он получил венесуэльское гражданство, и с чувством исполненного долга проголосовал за одну из мелких крайне правых партий, столь малозаметную, что из всех его друзей лишь Хосе Рикардо смог ее припомнить. Девушки по прежнему радовали его, и он около года прожил с молодой социологом по имени Хулита, которая еще в студенческие годы прославилась среди друзей как "смелый экспериментатор". К тому же Валдомиро помог ей в написании большой социологической работы о Питириме Сорокине, которого простодушная Хулита считала американцем. Хосе Рикардо частенько сидел с гостеприимным Валдомиро в тени его патио, куда доносилась ругань офицера и звон трамваев, за бокалом отечественного пива (оно нравилось им больше привозного). Валдомиро знал все и интересовался всем. Он мог часами беседовать о космонавтике, о зачатии детей мужского пола по нечетным дням, о влиянии Достоевского на Гарсия Маркеса, о мировой экономике за 1998 год, о национальном характере японцев, о древнегреческой кухне и т.д. При всей своей энциклопедичности Валдомиро был в высшей степени непрактичным человеком и не накопил за всю жизнь ни цента. Себя он сравнивал с Леонардо да Винчи (не по гениальности, конечно, а по отношению к повседневно-серой жизни, которая протекала мимо него как колоссальная Ниагара, лишь иногда повергая его в смятение). Он больше всего любил испанских годо (не отсюда ли его интерес к "последнему годо" - Хосе Рикардо?), а больше всего ненавидел в убывающем порядке: гринго, протестантских пасторов и правозащитников. Однажды он сильно избил некого Абрахама Мнтчела из Акроны, штат Огайо - иеговистского проповедника, который пробыл, полный честолюбивых надежд, в нашу, забытую Иеговой страну. Оказавшись в полицейском участке, Валдомиро вскоре был вызволен дядей по какому-то знакомству в комиссариате полиции (так и в коррупции есть свои положительные стороны). Его характер, образующий причудливую смесь сангвинистичности с холеричностью, столь неприемлемый для "северной Венеции", пришелся по вкусу его новым друзьям, ведь это и был венесуэльский национальный характер, который природа предусмотрительно вложила в младенческий организм, рожденный на берегах Понта Эвсксинского от неравного брака гречанки и сибиряка. Он едва не погиб во время декабрьского наводнения, когда стихия застала его в бедняцким квартале в объятьях юной мулатки Сариты. СЦЕНАРИЙ "Емкий и быстротечный роман Гарсия Маркеса "Недобрый час" имеет все признаки классического киносценария в стиле неореализма. Просто невозможно не приметить эпический лаконизм повествования - именно повествования, потому что все действие на страницах книги происходит как бы во сне, герои движутся как сонамбулы по колесу жизни. И еще одна особенность вероятного киносценария - тишина; весь фильм должен сопровождаться полным отсутствием каких-либо музыкальных тем, только когда на экране будут титры, можно пустить что-нибудь из мелодий Анд: лучше всего "Умину".
Bastion: Владимир! А это где-нибудь можно одним куском утянуть? Такой объем сходу, не прочитать, а выковаривать - тяжко...
ВЛАДИМИР: Еще нигде не разместил. Я все жду, когда создадут мой сайт, но дело затянулось, и будет готов через 10 дней. Могу выслать на мыло.
Bastion: ВЛАДИМИР пишет: Могу выслать на мыло. адрес в профиле, спасибо
ВЛАДИМИР: Высылаю.
Bastion: получил, спасибо
Han Solo: Да, отличная вещь! AMERICA LATINA LIBRE!
Pasha: Мне повезло -- Владимир уже давал мне это почитать раньше. Очень понравилось.
Крысолов: А в Аргентине все равно климат приятнее
Den: Лишний раз убедился что мой мир после ТМВ где рулит Латмерика будет не самым плохим местом для жизни Очень хорошо написано!
Dolotov: А можно мне тоже тоже одним куском получить? (dolotov@yandex.ru) а то там куски текста пропали в конце разделов ( И еще вопрос - где есть целиком "Наше Светлое Средневековье"? Я в свое время читал его с фэнзина, а потом из вашей темы "как снималось кино" уяснил, что там где-то только треть лежит...