Форум
Рецензия на книгу Янова "После Ельцина"
ВЛАДИМИР: Еще один мыслитель привлек мое внимание. Надеюсь, он еще жив, а то получится, как с О.Фаллачи.
ВЛАДИМИР: Александр Янов – известный диссидент и публицист, супердемократ и прочая в 1995 году выпустил свою знаменитую книгу «После Ельцина». Книга предназначалась прежде всего для западного читателя и ставила цель запугать как можно сильнее западное общественное мнение перспективой неминуемого прихода в России к власти нацистского режима. Причем темпы прихода к власти национал-социалистов в Германии в 20-30-х и темпы прихода к власти красно-коричневых в России 90-х Яновым отождествлены: получилась настоящая каббалистическая нумерология: 1923 соответствует 1993, 1925 – 1995-му, а в 2003 году должен был непременно случиться поджог Мавзолея (капповский путч в Германии случился в 1920, что не соответствует августовскому путчу 1991, и это Янова заметно коробит, но, в конце концов, из всех правил бывают исключения). Такое вот у них мышленье. Замысловатое доказательство неминуемости фашизации России именно по веймарскому календарю и есть «моноидея» Янова, выражаясь его же собственной терминологией. Я не буду повторять всех тех глупостей, которые Янов наговорил о современной России. Гораздо интересно его видение Запада (причем, зная, что книгу будут читать зарубежные читатели, он тем не менее не стесняется внушать свою – мягко говоря не совсем общепринятую – точку зрения на историю и современное состояние Запада). В целом, подобно тому, как его противники готовы в любом веке человеческой истории, хоть в XVIII, хоть в XV, хоть в V бороться против демократии и за фашизм, он готов в тех же веках защищать правозащитно-демократические ценности. А именно: А.ЯНОВ: Веймарской называлась демократическая республика, возникшая в 1918 году в Германии на развалинах агрессивной вильгельмовской империи. Экономически она была далеко не слабой и вполне рыночной. После короткого жестокого периода взаимного непонимания западные финансовые организации помогали ей с таким же энтузиазмом, с каким помогают они сейчас России. Благодаря главным образом Английскому банку была укрощена легендарная гиперинфляция 1923 года. План американского банкира Янга великодушно рассрочил платежи по внешнему долгу. Страна была затоплена кредитами. Никому, однако, не пришло в голову позаботиться о судьбе хрупкой новорожденной демократии, хотя ее уязвимость была не менее очевидна, чем сейчас в России. В марте 1920-го страну потряс берлинский путч Вольфганга Каппа. В ноябре 1923-го реваншисты во главе с Гитлером и Людендорфом попытались организовать в Мюнхене "марш на Берлин". Это была точно такая же оппозиция, какая атакует сегодня демократию российскую. В январе 1933 года она окончательно восторжествовала. Веймарская республика сменилась Третьим Рейхом. История веймарской Германии была краткой -- всего полтора десятилетия. Но она навсегда останется самым ярким символом непреложного исторического закона: попытка свести гигантскую задачу демократической трансформации имперского гиганта к тривиальной проблеме денег и кредитов не может окончиться ничем, кроме всемирного несчастья. И вот этот трагический сценарий вновь разыгрывается на наших глазах и с нами. Судьба веймарской Германии оживает в судьбе "веймарской" России. То же мажорное, многообещающее начало. То же драматическое развитие, тот же накал схваток с непримиримой оппозицией. И та же политика, главными творцами которой становятся финансисты -- с их логикой и системой приоритетов. Катастрофа демократии в веймарской Германии вовсе не была случайным или изолированным эпизодом истории XX века. Напротив, она дословно повторилась во всех без исключения великих державах имперского или, как логично его назвать, веймарского класса. Так случилось в Китае после 1911 г., когда Сун Ятсен объявил его демократической республикой, и в Японии, приступившей в 1912-м к глубоким демократическим реформам. В обоих случаях новорожденная демократия рухнула задолго до великой депрессии 1929 г., на которую многие эксперты склонны возлагать вину за гибель Веймарской республики. Так случилось и в самой России после февраля 1917-го, хотя весь ее веймарский этап продолжался всего девять месяцев. Так случалось всегда, когда трансформирующийся имперский гигант пытался прорваться к демократии на свой страх и риск. А как же мирная демократическая самотрансформация Испании, Чили или Южной Кореи? Но в нашем, веймарском случае эти параллели не работают. Ни одна из этих стран не сопоставима с Россией, как, впрочем, и с Японией или Германией. Их культура не была пронизана вековыми имперскими амбициями. В них не было -- и не могло возникнуть -- мощной реваншистской оппозиции, способной поднять народ против демократии, апеллируя к его имперскому величию, к стремлению первенствовать среди народов мира -- будь то в рамках "нового порядка", как в Германии, или "сферы совместного процветания", как в Японии, или даже "мировой революции", как в России. После второй мировой войны, когда Япония и Германия повторяли попытку прорыва к демократии, мировое сообщество повело себя совсем не так, как в первой половине столетия, когда юные демократии были оставлены один на один с силами имперского реванша. Наученное горьким опытом, оно больше не верило в возможность демократической самотрансформации побежденных имперских гигантов. Оно не рассматривало демократизацию своих бывших врагов как проблему гуманитарной и финансовой поддержки. И вообще, не о помощи шла теперь речь, но о гарантиях, что никогда больше от Японии или Германии не будет исходить угроза национальной безопасности союзных стран. Даже такой безоговорочный сторонник рыночной экономики, как обозреватель "Нью-Йорк Таймс" А.М.Розентал ядовито заметил: "Если бы мне платили зарплату в 10 центов, а гамбургер стоил 10 долларов, это и меня заставило бы усомниться в достоинствах свободного рынка". Но ведь именно так, по милости бравых рыночников, соотносятся сегодня в России зарплаты и цены. Спросите любого американского политика о его российских ориентирах, и он, я уверен, ответит вам словами того же Розентала: "Свобода в стране -- наше дело, а скорость ее движения к полной отмене контроля над ценами -- нет". Но в действительности все обстоит как раз наоборот. За приоритетом "полной отмены контроля за ценами" стоят мощные международные финансовые организации, и все ресурсы, выделенные мировым сообществом для помощи России, сконцентрированы в их руках. Международный валютный фонд и Всемирный банк не только имеют свою стратегию построения рынка, никак не соотнесенную с интересами строительства демократии, но и могут навязывать ее российскому правительству как условие западной помощи. А у сторонников приоритета "свободы в стране" нет ни организации, ни ресурсов, ни стратегии -- никаких реальных инструментов воздействия на политический процесс в Москве. Хотя даже равенства этих приоритетов было бы сейчас недостаточно. Веймарская ситуация -- и в этом я вижу одну из самых характерных ее особенностей -- не имеет решения на внутренней политической арене. В девяностые годы так же, как в двадцатые. Если мир этого не понимает, то раньше или позже на смену веймарским политикам, согласным учтиво просить Запад о помощи, приходят другие лидеры, которые пытаются взять все, что им нужно, силой. В Японии это был Того, в Германии -- Гитлер, в России явится кто-нибудь вроде Жириновского. И тогда в одну роковую ночь взлетает на воздух американский военный флот в Пирл-Харборе. И тогда Европа корчится и гибнет от немыслимого унижения под сапогами новых властителей, несущих ей новое средневековье. А теперь ко всему добавится еще и ядерный шантаж. Вот проект вкратце. Создается международный штаб переходною периода. Этот штаб координирует усилия мирового сообщества по российской модернизации, представляя лобби российских реформ на Западе и Востоке. Влиятельность, дееспособность и безусловная авторитетность такого лобби обеспечивается включением в него ряда политиков мирового класса, оставшихся без дела, достойного их масштаба. Для наших целей их достаточно: Я.Накасонэ в Японии, М.Тэтчер в Англии, Р.Макнамара, Д.Рокфеллер, С.Вэнс в Америке, В.Жискар д'Эстен во Франции, В.Брандт в Германии, П.Трюдо в Канаде. Рычаги, на которые могут нажать эти люди в своих странах, никому в Москве заведомо не доступны да, скорее всего, и не известны. Первоначально предполагалось создать и российское ядро будущего штаба, включив в него людей авторитетных и незапачканных. Первой акцией такого штаба, согласно моему проекту, должен был стать товарный щит реформы -- но о нем есть смысл рассказать отдельно. Скажу пока, что я искренне надеялся: можно избежать величайшего несчастья -- ассоциации в народном сознании рынка с тотальным обнищанием. Если бы в 1930-м кто-нибудь попытался предсказать, чем разрешится германский кризис, короткая фаза "горячей войны" 1920--1923 гг. ответила бы на его вопросы куда более внятно, нежели все долгие и двусмысленные годы последующей "стабилизации". Эпоха путчей и мятежей именно она оказалась предвестием и черновой репетицией катастрофы. Повернем теперь голову на Запад, в сторону мирового сообщества. Все ресурсы, необходимые, чтобы сообщить российской демократии второе дыхание, у него есть. И намного больше того -- есть опыт, "ноу-хау", самое бесценное из всех сокровищ: ведь удалось же ему вытащить из такой же ямы Японию и Германию! Не та теперь Америка, говорили мне в России. У нее рецессия, у нее бюджетный дефицит, у нее головокружительный государственный долг, у нее реформа здравоохранения, у нее на руках истекающая кровью Босния. У нее Гаити. Да и мощного, всем очевидного стимула, вроде угрозы сталинской экспансии, сейчас нету (об угрозе российского ядерного реваншизма попрежнему мало на Западе знают и еще меньше думают). Где бы взял сегодня президент Клинтон те ресурсы, которые, скажем, генерал Макартур потратил когда-то на демократическую трансформацию Японии? Правда, в распоряжении президента Буша тоже не было средств воевать с Ираком из-за Кувейта -- а разве это его остановило? А сегодня в предотвращении дестабилизации ядерного супергиганта ничуть не меньше Америки заинтересованы не только страны "большой семерки" и вся остальная Европа, но и Южная Корея, и каждый из "азиатских тигров", не говоря уже о Саудовской Аравии и ее несметно богатых партнерах по нефтяному картелю. Другими словами, для того, чтобы мир вспомнил о собственном великолепном послевоенном опыте, нужна глубокая, радикальная реформа всей западной политики по отношению к России. Ничуть не менее радикальная, нежели, скажем, нынешняя реформа здравоохранения в Америке, далеко вышедшая за рамки осторожных поправок к политике предшествующей администрации. В отличие от Боливии или Польши, где стяжали себе лавры авторы шоковой терапии, Россия не просто еще одна головная боль для Запада, но великая держава с вековой имперской традицией, сопоставимая с Германией или Японией 1920-х. Вундеркиндом, впрочем, м-р Сакс был уже в университете, сдав докторские экзамены еще до окончания колледжа. С 29 лет он постоянно преподает на одной из лучших кафедр в стране, в Гарварде. Разумеется, у него есть оппоненты. И не только в России, где в соответствующих кругах его объявляют если не дьяволом во плоти, то уж бесспорно -- врагом и разрушителем страны. Не все разделяют его веру в универсальность моделей экономического изменения. Не всем импонируют его революционные замашки. К тому же Джеффри Сакс действительно революционер -- причем, не только в воззрениях ("если вы посмотрите, как возникают реформы, [то увидите], что это происходит через быструю адаптацию иностранных моделей, а не через медленную эволюцию"), но и по темпераменту. А это опасное сочетание. Чаще, однако, оппоненты упрекают его в том, что Ленин называл "экономическим кретинизмом", т. е. в недооценке политики в ходе революционного экономического изменения. Мои претензии к нему идут дальше. Я боюсь, что м-р Сакс проявляет большую близорукость в отношении реваншистской оппозиции. Может быть, и врут злые языки, утверждающие, что Россия для него -- это всего лишь нечто вроде гигантской Боливии. Но что бесспорно -- ни с чем, даже отдаленно похожим на российских "красно-коричневых", он там не встречался. И в Польше, к чьей реформе он тоже приложил руку, ничего подобного не было. Таким образом, непосредственный реформаторский опыт м-ра Сакса никогда не сталкивал его с людьми типа Шафаревича, а в теоретические построения, при всей их революционности, фактор этой всесжигающей ненависти к Западу вкупе с западными моделями экономического развития просто не вписывается. Это делает "самого важного экономиста в мире" естественным пленником веймарской политики. Напрашивается еретическая мысль, что западные политики вообще не верили в возможность победы -- ни в холодной войне, ни в российской реформе. Начало перестройки в СССР м-р Бжезинский встретил, мягко выражаясь, без особой приязни, приурочив к этому моменту выход в свет своего нового руководства для холодной войны будущего, которое он назвал "План игры". Суть этой игры, ее центральная идея заключалась в том, что примирение в советско-американском соперничестве в предвидимом будущем исключено: "оно будет продолжаться еще много десятилетий". Это соперничество, в котором Америка, следуя той же догме, выступает преемницей Великобритании, а Россия -- нацистской Германии, есть лишь "современная фаза вековой борьбы за контроль над самым активным в мире континентом [Евразией] -- борьбы, которая бушует со времени средиземноморской Римской империи". Знает ли, интересно, м-р Бжезинский, что за океаном у него есть двойник? Что геополитические выкладки русского фашиста Александра Дугина, признанного идеолога одной из самых влиятельных групп непримиримой оппозиции ("евразийцев"), почти полностью совпадают с его собственными? Бжезинский уже в 1994-м, продолжает баловаться прогнозами, по-прежнему строя их на своих излюбленных концепциях! Поневоле вспоминается старый еврейский анекдот, который лучше всего объяснит нам, что происходит. Вдова жалуется ребе, что ее сын не умеет курить, пить водку и гулять с девушками. -- Так это же очень хорошо. Вы, наверное, самая счастливая мать! -- Ребе, вы меня не поняли. Он ничего этого не умеет. Но он все это делает! Шутки в сторону, впрочем: м-р Бжезинский не только теоретизирует -- он дает четкие рекомендации американскому правительству, и имя его придает каждому предложению немалый вес. Беспардонная ложь, распространяемая реваншистами ("Верхняя Вольта без ядерных ракет"), должна быть нейтрализована убедительными картинами великого европейского будущего демократической России. И об Америке им тоже надо знать больше -- и глубже -- нежели преподносит им массовая продукция Голливуда. (Скажем, "12 рассерженных мужчин" несопоставимо предпочтительней в этом смысле очередного фильма ужасов). Достаточно вспомнить хоть некоторые из знаменитых бунтов западной интеллигенции -- против фашизма в республиканской Испании в 30-е, против расового и гражданского неравноправия в Америке в 60-е, против вьетнамской войны в 70-е, против апартеида в ЮАР в 80-е, против сербских этнических чисток в Боснии в 90-е. Десятилетие за десятилетием оказывалось, что вполне благополучные граждане свободного мира способны бескорыстно подняться и пойти умирать за свободу и справедливость -- и дома, и за океаном. Что такое западная интеллигенция? Не случайно, конечно, сам термин "интеллигенция" родился и все свои харизматические черты обрел в России. На протяжении столетий Россия была символом закрытого и угнетенного автократией общества. Чтобы выжить, ее моральный идеализм должен был сфокусироваться в специальной страте, в определенной группе интересов, если угодно. Только интерес этой группы был в действительности не ее собственный -- но обездоленной нации, которую она представляла. И человечества тоже. Это, надо полагать, и обусловило национальное и общечеловеческое величие русской литературы. Интеллигенция в России стала как бы коллективной совестью народа. Открытые общества не нуждаются в такой специальной страте, способной защитить моральный идеализм в перманентной войне на два фронта -- против угнетателей наверху и конформистского большинства внизу. Вот почему пламя этого идеализма рассеяно в демократическом обществе по всем его стратам. Рассеяно, но не угасло -- хотя бы потому, что народы, позволившие ему угаснуть, гибнут. И вот почему я называю этим родовым русским именем "интеллигенция" хранителей этого пламени на Западе, будь они богатыми или бедными, принадлежи они к преуспевающим слоям или к непреуспевшим, называй они себя интеллектуалами, как во Франции, или либералами, как в Америке. Немногие знают в России, а на Западе так и вовсе не подозревают, что главный родовой признак фашизма назван был еще в прошлом веке замечательным русским философом Владимиром Соловьевым. Предложенная им формула, которую я называю "лестницей Соловьева", "Лестница Соловьева" -- открытие не менее значительное, чем периодическая таблица Менделеева. А по силе и смелости предвидения даже более поразительное. Вот как выглядит эта формула: "Национальное самосознание -- национальное самодовольство -- национальное самообожание -- национальное самоуничтожение". Недаром Август Бебель назвал в свое время патриотизм "последним прибежищем негодяев". Вот они, эти таинственные "мы": финансовые столпы всемирной "консервативной революции", ставящей себе целью разрушение современной цивилизации и возвращение мира в средневековье. Но всему финансовому могуществу этих "революционеров", всей их глобальной экстремистской сети грош цена в базарный день без гигантского военно-политического тарана, способного вынудить к сдаче весь цивилизованный мир. 70 лет назад, когда после поражения в первой мировой войне Германия переживала то же самое, что переживает сейчас Россия, эти силы сделали ставку на Гитлера -- и проиграли. Сегодня, пытаясь взять реванш, они ставят на мятущуюся Россию. Третий пример. Босния. Ультиматум НАТО. Российская оппозиция опять скандалит в парламенте. А Жириновский едет в Белград. Он заявляет от имени сверхдержавы, что бомбардировка авиацией НАТО артиллерийских позиций сербов вокруг Сараево будет рассматриваться как объявление войны России. И что вы думаете? Немедленно задвигались ржавые механизмы российской дипломатии. И президент Ельцин смиренно послал своего представителя к открытым противникам своего режима, сербам -- и добился от них того, чего не удалось добиться Западу за два кровавых и унизительных года замешательства: сербы снимают осаду Сараево. Англичане не принимали Гитлера всерьез ни в 1930-м, когда его партия впервые набрала 20 процентов голосов на выборах, ни в 1933-м, когда он стал канцлером, ни в 1937-м, когда они уступили ему в Мюнхене Чехословакию, ни даже в сентябре 1939-го, когда он ворвался в Польшу. Все это время сэр Уинстон Черчилль, который в одиночестве кричал о смертельной опасности, нависшей над Британией, ходил у сограждан в поджигателях войны. Только в мае 1940-го, когда армии Гитлера вторглись во Францию, когда их собственный экспедиционный корпус был прижат к Ламаншу и беспощадно разгромлен в Дюнкерке, поняли, наконец, англичане, что Британия и впрямь на краю гибели, и поджигатель войны Черчилль чудесным образом превратился в спасителя отечества. Тогдашние европейские политики не имели о ней ни малейшего представления, потому-то и удалось Гитлеру так их запутать. Пытаясь предотвратить новую мировую войну, готовы были они согласиться с первым постулатом Гитлера. Несмотря даже на то, что он предполагал оккупацию суверенной Австрии и аннексию чехословацких Судет, населенных немцами. В глазах западных политиков, в этих акциях присутствовала хотя бы тень легитимности. Можно было представить Гитлера наследником Бисмарка, завершающим воссоединение немцев. Но за пределами их воображения оказалась люмпенская логика Гитлера, видевшего в этом воссоединении лишь прелюдию к реализации второго постулата -- к открытому насилию и грабежу других народов, ничего общего с немцами не имевших. Западные политики просто не могли ничего подобного себе представить. Ну не признается же, право, даже самый бесшабашный из американских демагогов, что он представляет, скажем, торговцев наркотиками и их потерявших человеческий облик клиентов из городских трущоб и что его прямой интерес, следовательно, состоит в том, чтобы их ряды из года в год росли! также, замечу в скобках, как Гитлер был ближе к историческому тевтонофильству, чем современные ему германские "патриоты"). Во-первых, мир переживал великую депрессию, она бесперебойно генерировала все новые и новые пополнения люмпенской армии Гитлера. Не было сил и у Запада, чтобы серьезно вмешаться в политическую и -- что еще важнее -- психологическую войну в веймарской Германии. Во-вторых, без боя сдалась немецкая либеральная интеллигенция. Она не смогла организовать мощное демократическое контрнаступление, единственное, что способно было остановить Гитлера. Она не сумела привлечь на свою сторону, мобилизовать, если угодно, интеллигенцию мирового сообщества. Лучшие умы человечества так до самого конца и не осознали, что угроза фашизма вовсе не локальна, что надвигается не только диктатура в Германии, но мировая война. На план этой войны, черным по белому изложенный в "Последнем броске на Восток", то бишь в "Майн Кампф" Адольфа Гитлера, до первых выстрелов смотрели как на бред безумца. В-третьих, все без исключения веймарские парламенты оказались "гнилыми". В них никогда не формировалось устойчивое большинство. Его заменяли хрупкие, практически неработоспособные коалиции, взлетавшие на воздух при первом серьезном кризисе. Беспомощность представительной власти -- главного символа демократии -- подорвала авторитет обеих. В-четвертых, влиятельным советникам президента Гинденбурга -- и это стало еще одним прямым следствием дискредитации парламента -- удалось убедить его в преимуществах "просвещенного" авторитаризма перед недееспособной демократией. Было введено прямое президентское правление. Республика разрушила собственную институциональную основу. В-пятых, ни одно из трех авторитарных, по сути, правительств, назначенных президентом между 1930 и 1933 гг., не сумело приостановить экономический распад и психологический хаос, характерные для Великой Депрессии. Интеллектуальные ресурсы страны истощились. В распоряжении правительства были одни лишь старые, не оправдавшие себя идеи. Новыми и не опробованными были только идеи Гитлера. В-шестых, германские денежные мешки, финансировавшие его предвыборные компании, остались верны Гитлеру до конца. В-седьмых, наконец, ему удалось сколотить большую националистическую коалицию, единый правый фронт. Интеллектуальные и издательские ресурсы Националистической партии Альфреда Гугенберга и таких мощных организаций, как "Стальной шлем" и "Пангерманская лига" (аналоги современных российских "белых" и "коричневых" консерваторов) были поставлены ему на службу. День, когда в результате раскола между социал-демократами и Народной партией Густава Штреземана рухнуло последнее коалиционное правительство, -- 27 марта 1930 г. -- иногда рассматривается как день падения Веймарской республики. Но это поражение не было окончательным и бесповоротным. Если б хоть одно из перечисленных выше обстоятельств приняло иной оборот, вся связка могла разрушится, и не видать бы Гитлеру канцлерства, как своих ушей. Но каждому из семи звеньев хватило прочности, и через три года президентское правление сменилось фашистской диктатурой. Слава Богу, ни великой, ни даже заурядной депрессией мир сейчас не страдает. Следовательно, возможность и ресурсы для серьезного вмешательства в российскую психологическую войну у мирового сообщества имеются. Отсутствует, как мы видели, другое -- трезвое понимание характера и масштабов угрожающей ему опасности, без чего никакие ресурсы не спасут. Зачем вообще брать Муссолини за образец? Он проиграл вчистую. Его программа привела не к возрождению великой Италии, но к полному и безоговорочному провалу. Одно из таких имперских движений, кажущихся безнадежно маргинальными, сумело-таки одержать в 1979 г. решительную победу в Иране. Поистине, как объяснил английский единомышленник Проханова Патрик Харрингтон, "фундаменталисты самых различных народов прекрасно понимают друг друга". Возьмем лучше разбомбленную Японию1945-1948 гг. -- ничего "восточнее" просто не бывает. И вот раздается требование запретить любые радикальные реформы и законсервировать старую систему, которая привела ее к тотальному поражению. Японскому народу, видите ли, две тысячи лет "вдалбливали" изоляционистские и милитаристские ценности, а теперь вот уже три года насаждают в нем вообще неизвестно что! Разве даже нам, вчуже, не ясно, что в этом случае Япония никогда не стала бы той страной, какой знаем мы ее сегодня? Разве не очевидно, что если и были в Японии и уж тем более в Германии политики, выступавшие с подобными проектами, то даже имена их давно забыты? Общественное мнение отвергло их сразу, сочтя либо безумцами, либо карьеристами, ослепленными жаждой власти. Но сейчас все-таки не 1917-й, Запад не разделен на воюющие группировки, судьба российской демократии важна для него первостепенно, и ключ к ней в его руках. Победа победой, но ведь факт, что СССР оказался единственным из членов военной антифашистской коалиции, кто и после войны продолжал агрессивную, хищническую политику. На мой взгляд, ответ на этот фундаментальный вопрос однозначен: военная империя. Это она сделала монархическую Россию прошлого века жандармом Европы и она же заставила ее после коммунистической метаморфозы стать оплотом авторитарной реакции в современном мире. К этому, собственно, и сводилась традиционная роль России в мировой политике на протяжении двух последних столетий, начиная с 1815г. И эта роль оставалась за ней и при капитализме, и при социализме, и под властью царей, и под властью коммунистических олигархий. Если так, то суть конфликта последнего десятилетия состоит в освобождении России от военной империи. Сразу вспоминается хрестоматийное замечание Маркса, что не может быть свободен народ, угнетающий другие народы. А вот солисты -- они не только видят эту связь. Они ее планируют, ради нее и карабкаются на авансцену. Мировой порядок, рассуждают они, так же уязвим, как в начале века, хоть теперь уже не левые, а правые экстремистские силы бросают ему вызов. Каждая из них дудит в свою дуду -- Ирак и Северная Корея, европейские неофашисты и американские экстремистские милиции, иранские фундаменталисты, боснийские сербы... Нужен дирижер, чтобы составить из них оркестр. Кто же, спрашивается, кроме ядерной сверхдержавы, может выдвинуть такого дирижера? Создать "черный" Интернационал, дающий феодальной империи новую возможность сменить маску, ничуть не труднее сегодня, чем было во времена Интернационала "красного". Тем более, что как бы ни именовали "черные революционеры" своего главного врага -- Мировым ли правительством, Всемирным еврейским заговором или Новым мировым порядком – олицетворяют его все те же Соединенные Штаты Америки. Спасти Россию должна новая стратегия "технотронного прорыва" -- без нее страна просто превратится во всемирную свалку и будет безнадежно "опущена в Юг". К слову сказать, аналогичную стратегию, называя ее "геоэкономической", предлагает Америке Эдвард Лэттвак в своей недавней книге об опасностях, угрожающих американской мечте, и тоже предупреждает, что в ином случае Америка неминуемо станет страной третьего мира. Интересно бы спросить современных французов: согласны ли они, что 200 лет назад были разрушены основы жизни Франции, притом, окончательно? Клянут ли они Вольтера и Дидро, как Шафаревич клянет евреев? И желает ли кто-нибудь из них, кроме разве что "новых правых", вернуться к утраченным ценностям средневековья? Но если в 1790 г. в мире было три либерально-демократических государства, а в 1900-м -- тринадцать, то в 1990-м их было шестьдесят одно, не считая России и Украины. Только между 1975 и 1991 гг., т.е. за время, отделяющее первую редакцию "Русофобии" от второй, число демократических государств в мире удвоилось. Значит, в XVIII веке на Европу изверглась биосфера, произведя соответствующий пассионарный взрыв. 14 июля 1789 г. надо считать днем рождения нового западноевропейского суперэтноса -- по прямой аналогии с 8 сентября 1381 г., которое Гумилев провозгласил днем рождения великорусского. Или нет? Недавно изданная книга о конституционных дебатах в Филадельфии 1787 г., где впервые собраны вместе аргументы сторонников и противников федеративной республики, воскрешает и несходство интерпретаций, и ярость споров, беспощадно расколовших ряды героев войны за независимость и превративших вчерашних соратников в непримиримых оппонентов. Основанное на исторических аналогиях "опасение, что республики смертны, пронизывало Филадельфию 1787 г.", -- объясняет Артур Шлезингер. Но ведь и в муссолиниевской Италии, и в гитлеровской Германии как раз капитализм и служил основанием имперской экспансии. На администрацию Буша надежды не было ни малейшей. В моих глазах она воплощала интеллектуальную стагнацию, тупой и самодовольный "гуверизм". А предложил я японцам вот что: выступите с инициативой строительства в сердце страны двух или трех городов, соответствующих вашим современным стандартам. Причем специально для беженцев и бездомных. И чтобы строили они их сами. Такой проект не только нанесет сокрушительный удар "непримиримой" оппозиции, развязав тем самым руки президенту для решения курильской проблемы. Он изменит политический климат в России и развяжет несколько узлов, которые сейчас выглядят мертвыми. Камня на камне не останется от действующих неотразимо обвинений, что демократия покинула в беде миллионы русских за пределами России. А.Янов «После Ельцина» М.,1995.
ВЛАДИМИР: ВЛАДИМИР: Перечел еще раз все, что Янов написал о Западе и его истории, о современном и не очень мире за пределами России, и лишний раз поразился степени его наивности и схематичности его мышления. Создается устойчивое впечатление, что автор, который вроде бы должен знать Запад не понаслышке, просто насмотрелся диснеевских мультиков о дядюшке Скрудже (конечно, дядюшка Скрудж – интереснейший образчик архетипа американского мышления, но автор-то говорит не о мультипликации, а о политике, и от него можно ожидать более серьезного подхода к обсуждаемым проблемам). Сразу же замечается несколько навязчивых идей самого Янова, пленником которых он оказывается, и которые никак не позволяют ему принять пусть даже горькую (для него), но все же правду, к которой, ИМХО, должен стремиться любой исследователь, вне зависимости от его идеологических установок. В оправдание яновских фантасмагорий можно лишь сослаться на фантасмагории Фукуямы, овладевшего умами значительной части западной аудитории между 1993 и 2000 гг., но это для Янова слабое утешение, ибо подчеркивает несамостоятельность его мышления (возможно Жириновский или Шафаревич не талейраны, но ведь и Янов к их числу не относится). Во-первых, вся мировая история (а особенно последние два века) для Янова – это смертельное и тотальное противоборство демократических и тоталитарных начал. Последнее олицетворено: империализмом, фашизмом, коммунизмом, исламизмом, вестернофобией, а заодно: милитаризмом и люмпенством. Все это, с т.з. Янова, исторические формы одного и того же феномена, который дышит пастями многоголовой гидры в лицо демократическому антично-американскому Гераклу (какой-то масонский образ получился). Геракл неустанно рубит головы этой гидре, но они (добавлю уже от себя) отрастают с завидной регулярностью и в геометрической прогрессии. На том основании, что пару раз «фашисты» заседали в президиуме какого-нибудь конгресса оппозиционных сил рядом с представителями компартии, Янов делает всемирно-исторический вывод о тождестве коммунизма и фашизма (а в 1941-1945 они лишь имитировали противоборство, с целью получения американской технической и гуманитарной помощи). В общем, получился образ не менее фантастический и кровавый, чем образы, порожденные фантазией Шафаревича или Проханова. Вечная борьба, без перерыва и пощады с миллионными и миллиардными собственными жертвами («20 миллионов репрессировано?.. Фигли, 20! Пиши 200!») и неисчислимыми жертвами противника (эта эстетика в стиле среднего уровня христианской группы тяжелого металла очень смахивает на мироощущение Валерии Новодворской, - жаль он не включил ее в свою галерею колоритных московских политиков: тогда западный читатель хоть немного понял бы, кому противостояли Шафаревич с Невзоровым в начале 90-х). Я передергиваю Янова? Ничуть. Вот, например, описывая проблемы демократизации России, Янов постоянно кивает на германский и японский примеры: дескать, тоже два империалистических монстра, тоже никаких демократических традиций и т.д. При этом Янов отличает эти три сверхдержавы от Южной Кореи и Чили, а также Испании, где, по его мнению, никаких имперских амбиций и в помине не было – в этом-то все отличие демократизации Чили и России. Ох… Во-первых, считать немецкую политическую систему начала ХХ века менее демократической, чем британскую может только злостный англофил, а вовсе не объективный историк. Нормальные историки на Западе давно уже пришли к выводу о трагически-неизбежном характере европейского противоборства 1914-1918, обусловленного не борьбой демократии с тоталитаризмом, а, прежде всего, экономическими факторами. Иная т.з. – окопная (т.е. диктуемая нуждами поднятия боевого духа роты английских солдат перед броском на немецкие траншеи где-нибудь в августе 17-го; помните у Гайдара в «Школе»: «Наш царь и английский благородные, и французский президент тоже, а Вильгельм – хам!») Победившие в этой войне обладали ничуть не меньшими милитаристскими традициями и вооруженными силами, их колониальные империи значительно превышали колониальные владения проигравших (к германским колониям даже термин империя как-то применить язык не поворачивается), а желание проигравших взять реванш за поражение столь же естественно, как и желание самого Янова в случае провала на экзаменах прийти на переэкзаменовку и получить в итоге не общие разговоры о пользе знания, а студенческую корочку. Экономическое возрождение и политическая стабильность Японии и Германии после проигранной второй мировой войны вообще не относится к проблемам общей демократизации. Дело в том, что у Янова история никак не соприкасается с географией (ну, конечно, это же идея антисемита Гумилева!), и он не знает, что геополитически ФРГ (а вовсе не вся Германия, семантическая неувязка!) и Япония географически лежали на передовом рубеже противостояния США и СССР, и Америке экономическая и политическая стабильность этих бастионов была нужнее воздуха. Причем, если в ФРГ очень быстро нашли «духовный авторитет нации» - К.Аденауэра, который был отцом немцев (именно в солженицынском, а вовсе не в чубайсовском духе) еще полтора десятилетия, то со стабилизацией японской политической системы пришлось повозиться до 1955 года, когда к власти пришла ЛДП, чьи партийные структуры, по мнению самих японских политологов, срослись с государственными едва ли не больше, чем партийные структуры КПСС с советской властью, и история послевоенной Японии – это не путь от «тоталитаризма» к «демократии», а период послевоенной политической нестабильности 1945-1955 и период политической нестабильности 90-х гг. (кстати, совпавший с серьезным структурно-экономическим кризисом), обрамляющие период монопольного («полуторапартийного») правления «руководящей и направляющей» силы японского общества. Но Янов лучше знает историю Японии, чем сами японцы (об этом свидетельствуют его советы (см. выше – насчет городов для беженцев) японским политикам – и пусть попробуют их не принять!) А теперь представим, что «игры в демократию» в Германии и Японии у американцев бы не удались (как не удавались долгое время в Южной Корее или совсем не удались в Сайгоне и Кхмерской республике Лон Нола)? Американское командование, ни на минуту не колеблясь, поставило бы во главе этих стран проамериканские военные режимы, подавляющие инакомыслие ничуть не хуже Пиночета. Разумеется, идейный речекряк Янов – как тот оруэлловский герой на митинге – не меняя даже интонации, одобрил бы это (и даже интеллигентскую идейную базу подвел бы: что этих совковых люмпенов воспитывать надо не одно десятилетие; нечто подобное предлагали Ельцину в декабре 1993). Во-вторых, выделяя в качестве главных столпов мировой антидемократии Германию, Японию и Россию-СССР, Янов не совсем четко прорисовывает место Южной Кореи, Чили и Испании. Читателю-инопланетянину может даже показаться, что эти страны были в послевоенном мире сателлитами СССР, и их тоже пришлось демократизировать, как Польшу и Румынию. Янов забывает, что военные режимы в Чили и Южной Корее – произведение не КГБ, а американских спецслужб, а оплот свободы и демократии – США десятилетиями сожительствовали с тоталитарными режимами в Испании и Португалии (один из них даже в НАТО принятия удостоился, видать за особые заслуги в деле распространения западной демократии). А военные режимы Турции и Греции – это тоже советское влияние на неокрепшие демократии? По Янову – да (ведь есть только два полюса мировой политики – западная либеральная демократия и ее враги, а третьего не дано!) Чем-то это мне напоминает маразматические картеровские морализаторства конца 70-х, когда Америка стала бороться за права человека и демократию, и тут же потеряла немало союзников, где демократия как-то не прижилась (например, Бразилию). Впрочем, диссидентство яновского призыва вышло именно из картеровского пиджака, и удивляться тут нечему. Иначе как объяснить пассаж о «факте» исключительно советской агрессивной политики после 1945 года? Ну, ладно, корейская война имела хоть какую-то санкцию ООН, но дальше оказывается, что Вьетнамская война Америки, вторжение в Доминиканскую республику 1965, интервенции в Камбожду 1970 и на Гренаду 1983 были войнами за американское Отечество, а французские колониальные войны Франции в Алжире, Вьетнаме и на Мадагаскаре – нечто вроде гуманитарных операций по оказанию помощи голодающим. В этом знаток Запада Янов расходится минимум с половиной мыслящих американцев, и, думаю, живи он в США в 70-х, строчил бы доносы (в лучших традициях советской интеллигенции) на А.Азимова – «жидо-масонского агента вьетконговцев», - в этом я ни минуты не сомневаюсь. Иначе нельзя объяснить, почему Янов смотрит на агрессивную внешнюю политику США, Великобритании и Франции в ХХ веке – не менее своекорыстную и кровавую, чем политика Германии и Японии, и… не замечает ее. Это ведь Россия – жандарм Европы XIX века, а Великобритания и Франция – «бедные овечки, тоньше сальной свечки, и никто их не пасет!» Любопытна в этом плане численность либеральных демократий по версии Янова (хотя, скорее всего, списал он эти цифры из какого-нибудь малоизвестного справочника): 3 в 1790, в 1900 – 13, а в 1990 – 61 (не считая России и Украины). Если с 1790 годом как будто все понятно – это Великобритания, США и Франция (правда, в последней либеральные демократы вскоре пошлют тысячи людей на гильотину и умертвят сотни тысяч в гражданской войне, а в предпоследней одержимые высокими ценностями либеральной демократии пионеры уничтожат не менее миллиона индейцев, но Янов о них, как о покойниках, - или хорошо или ничего), то остальные цифры вызывают у меня некоторое недоумение (было бы хорошо, если бы Янов перечислил нам наших «благодетелей» и объяснил, почему Германия с устоявшейся парламентской системой, многопартийностью, достаточно широким кругом избирателей демократией в 1900 не являлась, а Великобритания, где круг избирателей был меньше, а количество порабощенных ею народов в 100 раз больше, была). Но это самый общий взгляд. Не может не вызвать ироническую улыбку «страшилки» Янова по поводу создания Жириновским единого антизападного фронта, в котором плечом к плечу станут Саддам Хусейн и иранские аятоллы. Аллаха побойтесь, ув. Янов! Они-то меж собой даже против Израиля не смогли договориться, куда там против Запада в целом! Против Франции, чьи специалисты работали на иракских энергетически объектах, что ли, пошел бы Саддам Хусейн? Еще одна, брошенная вскользь тирада относительно каких-то таинственных финансовых олигархах, которые ставят на «консервативную революцию». В устах Явлинского это звучало бы хоть как-то оправдано – он вообще не любит большой бизнес. Но кого имеет в виду Янов? Я склоняюсь к самому простому и самому правдоподобному объяснению – все это выдумка самого Янова, иначе вспоминается образ матерого правозащитника, который в прямом эфире первого канала году в 1995 произнес историческую фразу, глядя в упор в телекамеру: «Этот тоталитарный Газпром!!!» И было в этой фразе столько веры в победу демократии над тоталитаризмом и особенно приватизации по чубайсовскому образцу (!), что дух захватило. Советское диссидентство компассировало мозги в СССР, а теперь принялось за то же самое во всемирном масштабе: вы посмотрите, как Янов дает советы со своей высоты «непреходящей совести» мировым лидерам – Я.Накасоне (он хоть знает, кто это такой и его политические взгляды – достаточно правые и милитаристские?), М.Тэтчер, П.Трюдо – срочно собраться и создать Штаб по поддержке российских реформ. А он – Янов будет определять, кто их них «запачкан», а кто нет. Вероятно, втайне Янов и их тоже считает «мелкими политическими деятелями эпохи Янова». А яновское мнение, что достаточно «накормить» постсоветское население из «излишков» западного продовольствия (при подключении к процессу структур НАТО – ага, создании постоянных баз под Рязанью и т.д.), то оно резко переменит свои политические настроения и перестанет поддерживать Жириновского? Спрашивается, как это так наголодались французы, что в 2002 провели во второй тур жириновца Ле Пена (у Янова другого объяснения этому не предвидится)? В общем, эта его моноидея с «продовольственным щитом» больше всего воспроизводит старые советские идеологические штампы об эмигрантах второй волны, продавших Родину и первородство «за чечевичную похлебку». Когда такие идеи встречаешь не у «фашиста» Кургиняна, а у демократа Янова, возникает вполне правомерное подозрение, что как раз этим путем он и стал демократом, раз судит о целой стране по себе. Ладно, допустим, «накормил» бы Янов Россию. Что от этого изменилось бы? Мы «наелись» к середине путинской эпохи, и что? Тут же полюбили США и наших внутренних демократов? Сюда можно добавить еще дюжину совершенно невежественных умозаключений: об «интеллигентском» характере западного общества, об успехах МВФ в Боливии и Польше (в последней и по сей день пятая часть населения хронически безработна, а в первой вчера «совково-коммунистическое» правительство национализировало добывающую промышленность – да, успехи!), о кровной заинтересованности Саудовской Аравии в демократизации России и прочее. Одним словом, Запада Янов не только не знает, но и НЕ ХОЧЕТ знать. Его интересуют лишь свои теории роли Запада в демократизации России. «После Ельцина» писалось и сочинялось для западной аудитории, но по большей части стало предметом внимания отечественного читателя, причем очков демократам не прибавило. Можно сказать в защиту Янова, что он писал острополемическую книгу, бил в колокола, пытался сильными образами пробудить общественное мнение. Но аргументы его по большей части рассчитаны на крайне невежественную аудиторию, для которой к тому же характерна самая примитивная русофобия – а такая аудитория и на Западе даже довольно немногочисленна. Кое-где он просто глуп. Все же надеюсь, демократ и дурак – разные понятия.
Динлин: Янов пишет: Достаточно вспомнить хоть некоторые из знаменитых бунтов западной интеллигенции -- против фашизма в республиканской Испании в 30-е, против расового и гражданского неравноправия в Америке в 60-е, против вьетнамской войны в 70-е, против апартеида в ЮАР в 80-е, против сербских этнических чисток в Боснии в 90-е. Десятилетие за десятилетием оказывалось, что вполне благополучные граждане свободного мира способны бескорыстно подняться и пойти умирать за свободу и справедливость -- и дома, и за океаном. Ужос нах. Под Сталинградом прямо таки штапеля были сложены из трупов западных интеллигентов, которые пришли умирать за справедливость Янов пишет: Интеллигенция в России стала как бы коллективной совестью народа. Скорее коллективной шизофренией Янов пишет: Победа победой, но ведь факт, что СССР оказался единственным из членов военной антифашистской коалиции, кто и после войны продолжал агрессивную, хищническую политику. Аффтар жжот! Янов пишет: Сразу вспоминается хрестоматийное замечание Маркса, что не может быть свободен народ, угнетающий другие народы. Как! Неужели американский народ не свободен ?
ВЛАДИМИР: "Какие альтистории извлекаем мы отсюда, товарищи?" (с) "1984" Не получилось у американцев создать проамериканские демократические правительства ни в Германии, ни в Японии (развилка???? не знаю, может только то, что кайзер и впрямь был таким чудовищем, как его малевали британские мемуаристы и публицисты - "держал в ежовых рукавицах и не давал ему воли" - "что ист даз - ежовые рукавицы? - это..." (с) А.С.Пушкин)
Кемель: ВЛАДИМИР пишет: В устах Явлинского это звучало бы хоть как-то оправдано – он вообще не любит большой бизнес. Особенно он не любил В.А.Гусинского. А сегодня так же люто ненавидит старика Батурина. Впрочем, к бредням Янова эта реплика никакого отношения не имеет.
ВЛАДИМИР: Интересен также вопрос: а как быть с этой Периодической Таблицей Соловьева-Янова? Той, где национальное самосознание неизбежно приводит к национальному самоуничтожению. Универсальна ли она? Прямо спрошу: проводит ли возникновение американского, британского или еврейского самосознания к самоуничтожению американцев, англичан или евреев? Скажет ли Янов еврею, который к нему прибежит прятаться от погромов: «Сам виноват. Зачем пейсы отрастил?» Совсем недавно Янов самолично ответил на этот небезынтересный вопрос: ЯНОВ: Только что вышедшая новая книга Фрэнсиса Фукуямы «Неоконсерваторы: Америка на распутье» (Neocons: America at the Crossroads) – нечто вроде политического манифеста. Ею Фукуяма публично разрывает с неоконсерватизмом. Едва ли я должен объяснять читателю, что речь идет о доктрине, которую до недавнего времени принято было считать господствующей в Америке идеологией. Поскольку Фукуяма был (хотя он и утверждает, что скорее слыл) одним из самых выдающихся представителей этой доктрины, его разрыв с нею безусловно станет событием для всех, интересующихся идейной жизнью Соединенных Штатов и будущим их внешней политики. Конечно, этот «бунт на корабле» не представит никакого интереса для проповедников вульгарного антиамериканизма, которые и без него знают об идеях и политике Америки лучше самой Америки. Я имею в виду пропагандистов вроде Геннадия Зюганова, уверяющего сограждан, что птичий грипп напустило на ничего не подозревающий мир ЦРУ. Или Александра Дугина, полагающего, что россиянам вполне достаточно знать об Америке, что она представляет собою «талассократическую империю», единственной целью которой является сокрушение ее «теллурократической» соперницы (под этим труднопроизносимым псевдонимом фигурирует у Дугина, разумеется, Евразия-Россия). Эти заметки предназначены для читателей более любознательных. Как это начиналось Генезис неоконсерватизма занимает в книге Фукуямы значительное место. У кормила этой доктрины, пишет он, стояла группа студентов Сити-колледжа в Нью-Йорке, которые в конце 1930-х почти поголовно были троцкистами. Именно поэтому, полагает он, и оказались они способны раньше и лучше других в Америке понять омерзительный цинизм и брутальность сталинского режима (который, заметим в скобках, и по сию пору сохраняет свое очарование для тех же Зюганова и Дугина). Из этого опыта вытекали все четыре принципа, легших впоследствии в основание неоконсерватизма. Речь шла, во-первых, об идеалистическом убеждении в универсальности прав человека, свободы и демократии. Во-вторых, неоконсерваторам было свойственно отвращение к амбициозным проектам преобразования мира, которые они называли «социальной инженерией» и которые неминуемо были чреваты непредвиденными последствиями, как правило, противоречившими задуманным целям. Третьим принципом был скептицизм по поводу способности международных институтов обеспечить безопасность стран и народов (скептицизм, основанный на очевидном бессилии Лиги Наций остановить нацистскую агрессию и столь же очевидном бессилии ООН остановить агрессию коммунистическую). Наконец, четвертый принцип состоял в том, что американская мощь может быть использована для моральной трансформации мира, для утверждения в нем той же универсальности прав человека. Роковое противоречие Даже беглого взгляда на этот свод фундаментальных принципов раннего неоконсерватизма, как они сформулированы Фукуямой, достаточно, чтобы увидеть, что два из них – второй и четвертый – резко друг другу противоречат. Скептицизм по отношению к «социальной инженерии» предполагал преувеличенно осторожный подход к преобразованию мира. Он, однако, плохо уживался с принципом использования американской мощи для всемирной моральной трансформации, который как раз таким проектом и был. Ясное дело, что это противоречие предвещало будущий раскол. Но на протяжении десятилетий самые выдающиеся представители старшего поколения неоконсерваторов неизменно отдавали предпочтение скептицизму по поводу «социальной инженерии». Только окончание холодной войны и политика Рейгана в конце 1980-х неожиданно выдвинули старое противоречие на первый план. И оказалось оно для неоконсерватизма роковым. Конечно, в идеологическом плане Рейган никогда не был ни троцкистом, ни неоконсерватором. Он был обыкновенным американским националистом. Но он также был харизматическим лидером и игроком по натуре. Поэтому роль простого менеджера холодной войны, удовлетворявшая его предшественников, Рейгана не устраивала. Он предпочитал играть ва-банк, на выигрыш. В глазах закоренелых центристов из Совета по международной политике или Госдепартамента эта его игра выглядела опасно утопической, безнадежно оторванной от реальности. Можно, конечно, выиграть, полагали они, и по трамвайному билету, но бывает это лишь в одном случае из миллиарда. Но Рейган выиграл. По трамвайному билету. Здесь не место обсуждать, почему. Тем более что самое сильное впечатление на младшее поколение неоконсерваторов произвело вовсе не то, что отчаянная игра Рейгана неожиданно совпала со стремлением Горбачева раз и навсегда освободить свою страну от непосильного бремени холодной войны. По-настоящему впечатлил их кровавый конец Чаушеску в Румынии. У того ведь ничего похожего на горбачевское стремление не было. Он-то готов был драться до конца. И все равно его постигла судьба Муссолини. Это на первый взгляд подтверждало принцип универсальности свободы. Вот почему, когда лидеры молодого поколения неоконсерваторов Уильям Кристол и Роберт Кейган писали, что «есть нечто извращенное в признании невозможности добиваться демократических изменений за границей в свете опыта последних трех десятилетий», имели они на самом деле в виду прежде всего судьбу Чаушеску. По крайней мере Фукуяма в этом уверен. Это было опасное упрощение. Хотя бы потому, что случай Румынии, сбросившей своего диктатора в результате вооруженного восстания, был исключением из правила. И опыт последних десятилетий, на который ссылались молодые неоконсерваторы, свидетельствовал как раз об обратном. Действительная картина освобождения (или попыток освобождения) народов от власти патерналистских правителей была в эти десятилетия куда более сложной. В абсолютном большинстве случаев народы освобождались в результате массовых мирных протестов. (Именно таких, какие сейчас принято называть «цветными революциями».) Так обстояло дело в 1986 году на Филиппинах, в 1987 году в Южной Корее и на Тайване, в 1988 году в Чили, в 1989 году в Польше и Венгрии, в 2000 году в Сербии, в 2003 году в Грузии, в 2004 году на Украине. Ни в одном из этих случаев в отличие от Румынии не было крови и вооруженного противостояния. (Известно, что пропагандисты вульгарного антиамериканизма представляют «цветные революции» чем-то вроде спецопераций империализма, направленных против России. На самом деле, как видно хоть из этого краткого перечня «цветных революций» в мире, свобода, подобно духу, веет, где хочет. Где готов народ к свободной жизни – без патерналистских правителей, – там и веет.) Еще более важно, однако, что в 1979 году в Иране такой же массовый мирный протест закончился вовсе не торжеством свободы, но тем, что народ повесил себе на шею еще более жесткую теократическую власть аятолл. В 1989 году в Китае и в 2005-м в Узбекистане массовые протесты были попросту расстреляны – и ничего подобного свержению Чаушеску не произошло. Ирак ответил на освобождение от тирана гигантским взрывом религиозных и этнических конфликтов, по сути, гражданской войной. Как видим, действительная картина освободительных движений в мире демонстрирует отнюдь не универсальный «марш свободы», как полагают молодые неоконсерваторы, но сложнейшее переплетение разных и даже противоположных исходов. И картина эта буквально взывает к тщательному анализу готовности к свободе тех или иных народов. А готовность народов зависит, в свою очередь, от их истории и политической культуры. Короче, прежде чем поддерживать освободительные движения в той или иной стране, нужно знать более или менее точно степень ее готовности к свободе. В противном случае использование американской мощи для ее поддержки чревато трагедией. То есть теми самыми непредвиденными последствиями, о которых предупреждал второй принцип изначального неоконсерватизма. Увы, вздыхает Фукуяма, ни малейшего вкуса к такому анализу молодое поколение неоконсерваторов не обнаружило. Более того, второй принцип изначальной доктрины был попросту исключен из состава торжествующей идеологии. Другой вопрос, почему это произошло. Идейная амальгама Президент Буш никогда, конечно, не принадлежал ни к младшему, ни тем более к старшему поколению неоконсерваторов. Он такой же американский националист и такой же рисковый игрок, как и Рейган, только без обаяния и харизмы предшественника, которому безуспешно пытается подражать. Но зато более склонный к протестантскому мессианству. Как всякий националист, Буш проникнут двумя центральными тезисами своей доктрины: «Права или не права, моя страна всегда права» и верой в американскую исключительность (exceptionalism). Во времена холодной войны, когда Америка возглавляла альянс свободных государств, националистическая доктрина оставалась на заднем плане. Просто потому, что американская исключительность главным образом и состояла в стремлении к свободе. И в этом смысле совпадала с аналогичным стремлением союзников. С окончанием холодной войны и исчезновением общего врага откровенный национализм единственной сверхдержавы, которой все-таки следовало играть в международных конфликтах роль беспристрастного арбитра, выглядел бы, согласитесь, не совсем прилично. Требовалась идеологическая формула, способная примирить две роли – лидера международного сообщества и лидера свободного мира. Вот тут-то и пришло на помощь Бушу молодое поколение неоконсерваторов. Предложенная ими формула называлась «благожелательная гегемония» (benevolent hegemony). По идее она как раз и совмещала обе роли Америки. С одной стороны, в обязанности ее входило улаживать мировые проблемы – не допускать, например, распространения в мире оружия массового уничтожения, или новой войны между арабами и Израилем в Палестине, или геноцида в Судане, или разрастания угрозы международного терроризма. С другой стороны, ей следовало возглавить борьбу с нарушением прав человека в разных странах, не допускать насильственного подавления в них свободы и, поскольку демократические государства между собою не воюют, способствовать победе в них демократии. Как, однако, обеспечить легитимность обеих этих ролей в глазах мирового сообщества? На этот счет у молодых неоконсерваторов сомнений не было. Как писали те же Кристол и Кейган, «именно потому, что внешняя политика Америки насыщена такой необычно высокой степенью морали, другие страны найдут, что им нечего бояться Америки». «Трудно сейчас [в разгар иракской кампании] читать эти строки без иронии, – замечает Фукуяма, – перед лицом глобальной реакции на вторжение в Ирак, объединившей большую часть мира в приступе неистового антиамериканизма». Еще удивительнее, однако, то, чего Фукуяма не заметил. А именно, что вся эволюция неоконсерватизма, прошедшая здесь перед нами – от троцкистского антисталинизма до «благожелательной гегемонии» и от маргинального сектантства до господствующей в Америке идеологии, – произошла из-за того, что неоконсерватизм практически слился с американским национализмом. Фукуяма ведь и сам отмечает, что в основе этой идеологии – или идейной амальгамы, сказал бы я, – лежит именно идея американской исключительности (другими словами, центральный тезис Буша, а вовсе не принципы отцов-основателей неоконсерватизма). Разрыв Фукуяма, впрочем, объясняет свой разрыв с неоконсерваторами иначе. «Конец истории», статья, сделавшая его знаменитым в 1989 году, представила, говорит он, «в сущности, марксистский аргумент, что существует процесс социальной эволюции, которой, однако, суждено завершиться не коммунизмом, но либеральной демократией. А позиция современных неоконсерваторов... на самом деле ленинистская: они уверены, что правильной комбинацией силы и воли историю можно подтолкнуть. Ленинизм был трагедией в своей большевистской версии в России, он обернулся фарсом в сегодняшних Соединенных Штатах. Неоконсерватизм как политический символ и как направление мысли эволюционировал в идеологию, которую я не могу больше поддерживать». Таким образом, Фукуяма в принципе не против неоконсерватизма в его первоначальном виде, но против того, чем он стал в наши дни. Он просто отказался судить о причинах его эволюции. Может быть, поэтому, как заметил один из его рецензентов, «не совсем понятно, какую позицию занимает Фукуяма после разрыва с неоконсерваторами, кроме того, что уговаривает всех двигаться осторожно». Это не совсем справедливо, но ведь книга все-таки и впрямь называется «Америка на распутье». Какой же новый путь предлагает ей Фукуяма? Что делать? Прежде всего, конечно, он предлагает забыть о гегемонии, сколь угодно благожелательной. Гегемония – путь в никуда: мир никогда не признает ее легитимной. Во-вторых, забыть об универсальности свободы. Как свидетельствует опыт хоть того же Китая, не говоря уже о мусульманском Ближнем Востоке, который, собственно, и является источником международного терроризма, универсальна свобода лишь в конечном счете, в исторической перспективе. Одни народы готовы к ней сегодня, другие будут готовы через десятилетие, у третьих этот процесс может занять еще больше времени, в иных случаях намного больше. В том-то и заключается искусство политики, чтобы понять это фундаментальное различие. Да, использовать американскую мощь для поддержки освободительных движений нужно, говорит он. Важно лишь избегать амбициозных, но исторически и культурно не обоснованных проектов, способных максимизировать непредвиденные последствия (короче, не надо больше ничего, подобного вторжению в Ирак). В-третьих, Фукуяма предлагает демилитаризовать то, что мы называем глобальной войной против терроризма. Ибо в основе ее на самом деле лежит борьба за умы и сердца народов, в данном случае мусульман. Другими словами, если это и война, то война идей. Правда, о главном, о том, какие именно идеи должны быть противопоставлены террористическому джихадизму, Фукуяма (и тут я готов согласиться с рецензентом, которого цитировал) ничего определенного не говорит. Рецензент теряется в догадках: почему? Я тоже, конечно, этого не знаю. Но, кажется, догадываюсь. Тяжело признаваться в своих ошибках. Особенно фундаментальных. Особенно когда предлагаешь новые рекомендации. Центральный тезис первой книги Фукуямы «Конец истории и последний человек», опубликованной полтора десятилетия назад, состоял в следующем. Обе реакционные идеологии, пытавшиеся повернуть историю вспять и претендовавшие на господство над миром, Нацизм и Коммунизм, повержены. У Либеральной Демократии больше не осталось соперников. Отныне мир принадлежит ей. В этом, собственно, и состоит конец истории (как гегельянец, Фукуяма, конечно, имел под этим в виду историю идей). А что на самом деле происходит? Из руин старых поверженных соперниц Либеральной Демократии неожиданно поднялась новая – Джихадизм. Тоже, между прочим, намеренная поставить точку в исторической войне идей – в виде Всемирного Халифата. Но самое главное даже не этот конфуз. Еще важнее, что, если Либеральная Демократия доказала свою надежность как мощное оружие в идейной войне против старых соперниц, то против Джихадизма она, похоже, не работает. Во всяком случае, ни Мохамед Атта, возглавивший теракты 11 сентября, ни убийцы голландского режиссера Тео Ван Гога, ни бомбисты лондонского метро, серьезные, между прочим, европейски образованные люди, выросшие притом в самом сердце современного плюралистического общества, нисколько чарами Либеральной Демократии не соблазнились. Больше того, готовы были пожертвовать собственной жизнью во имя ценностей Джихадизма. Значит, для противостояния ему нужна какая-то иная идеологическая амуниция, какие-то новые идеи. Но какие? * * * Тем не менее, при всех ее умолчаниях, новая книга Фрэнсиса Фукуямы заслуживает благодарности читателей хотя бы за постановку этого рокового вопроса. Не говоря уже о том, что он бесстрашно отрекся от своих бывших единомышленников, когда понял, что неоконсерватизм в своей современной ипостаси завел Соединенные Штаты в идейный тупик. http://worldcrisis.ru/crisis/198491
ВЛАДИМИР: ВЛАДИМИР: В ходе прочтения этой статьи старый тезис А.Зиновьева, что антисоветчики – это такие же советские люди, как и советчики, только со знаком минус, и что антисоветчина – это сумма всех недостатков советской системы, но без малейшего намека на ее достоинства, получает блестящее подтверждение. Главный герой «Острова Крым» выразился на этот счет еще прямолинейнее: здесь – в свободном мире – тезис «кто не с нами, тот против нас» исповедуют только гангстеры да мафиози, а в Советском Союзе – отказники и правозащитники. Действительно, Фукуяма – человек свободного мира – выдвинул гипотезу (точнее, целую теорию), проверил ее на практике, доказательств истинности не получил и, как и все нормальные люди, пересмотрел свои исходные тезисы. Нормально? Нормально. Помимо «Конца истории» Ф.Фукуяма написал немало интересных статей и работ. И мы – его оппоненты – критикуем Фукуяму не за глупость или предвзятость, а лишь за ошибочность, которую показало время. Но ведь Янов и его антисоветские единомышленники все до последнего цента поставили на теорию Конца Истории. Она стала их смыслом жизни и борьбы (помните, у Войновича в «Москве 2042» люди смотрят с восхищением на проецируемые на ночные облака со спутников кадры американского сериала «Даллас»? – вот так же антисоветчики смотрели на Запад, созерцая, в сущности, иллюзию, созданную лучами проектора). Причем вычитали они из Фукуямы только то, что соответствовало их собственным идеалам: что «совок» не имеет права на существование. Остальное было за пределами их понимания, как за пределами понимания Янова осталась политическая система Японии в 1955-1992 гг. И вдруг Фукуяма берет и отрекается от своих же собственных тезисов. Яновцы восприняли это как религиозный акт (кажется, Новодворская уже отождествляла правозащитников с первохристианами). Отречение Фукуямы заставило Янова еще раз проследить историю неоконсерватизма. И что же мы видим?! Фукуяма (со слов Янова) выводит неоконсерватизм из троцкизма. Мама мия! Получаем следующую картину: в годы революции и гражданской войны большая часть прогрессивного человечества (на сей раз без кавычек) сочувствовала социальным преобразованиям в молодой Советской Республике: Г.Уэллс, герои С.Льюиса, французские философы и немецкие писатели, японские просветители и латиноамериканские публицисты, М.Ганди и Р.Тагор (это ведь только в «исторических» трудах современных пещерных антикоммунистов в годы гражданской войны и после нее демократические силы боролись против советского тоталитаризма и готовы были целовать белоэмигрантские зады Деникина и Врангеля, - в РИ все было, мягко говоря, несколько иначе). А неудачник Троцкий, из ненависти космического масштаба к удачнику Сталину, так черно отпиарил советский строй на Западе, что в январе 40-го года даже Рузвельт отрекся от просоветских заблуждений юности. (Есть такая шутка, что если Путин – это Сталин сегодня, то Березовский – это Троцкий сегодня; но Янов за неимением чувства юмора воспринял ее слишком уже серьезно: вот и готовая АИ – если Троцкого пришивают при попытке бежать из Средней Азии через границу в 1928, и мировая история идет иным путем: никакого абстракционизма, никакого неоконсерватизма!) Если с первым: отсутствием на Западе фундаментального неприятия советского режима в 20-30-х еще можно согласиться, то со вторым – особой ролью Троцкого и троцкизма в становлении неоконсерватизма – согласиться никак нельзя: собственно Троцкий к этому никакого отношения не имел. В тридцатые годы неоконсерватизм мог быть обычной реакцией на огосударствление экономики – общепланетарную тенденцию того времени (интересно, что победа неоконсерваторов над рузвельтовским новым курсом в 1936 или 1940 привела бы США прямым путем к поражению в войне: таким образом, для победоносного существования неоконсерватизма необходимо, как основное условие, не имеющая равных военно-политическая мощь США и бескомпромиссная борьба с пацифистами, правозащитниками и прочей сволочью внутри, равно как и всемерная поддержка этой самой сволочи в стане неприятеля), а в восьмидесятые – отражением реальных процессов глобализации, уводившей контроль над экономикой из компетенции национальных правительств. Если для Янова или Фукуямы родоначальник неоконсерватизма – Троцкий, развожу руками. Троцкий – не неоконсерватор, это просто несостоявшийся кандидат на роль Сталина. Почему он не состоялся – совсем другой вопрос – к неоконсерватизму отношения не имеющий. Но ладно, это генезис. А что же имеем в более близкие к нам времена? Рейгана Янов к либералам не причисляет, это обычный американский националист. Националистом он величает и Буша. Но… казалось бы, Янов сейчас разразится гневной тирадой в адрес американского национализма, имперских амбиций и прочих извращений, как обличал он национализм русский (или немецкий). Eh bien, pas du tout! – как воскликнула однажды набоковская Лолита. Он считает этот национализм «правильным» и «хорошим». Вот и ответ на вопрос: универсально ли неприятие Яновым национализма как чего-то ненормального и преступного? Конечно нет. Есть национализм русский (или немецкий, или японский) и это бяка. А есть национализм американский (или британский) – который есть хорошо. Почему? Потому что, видите ли, американский национализм отождествился с идеями свободы, прав человека и проч. Два вывода из вышеизложенного: теоретический и практический. Во-первых, оказывается, идеи прав человека и демократии не есть нечто прямо противоположное идеям национальной исключительности и превосходства одного народа над другим, а очень даже с ними сочетаются (вот к какой идее пришел Янов; ведь это и Гитлер мог сказать, что если бы не еврейско-масонский заговор против Германии, если бы не происки коммунистов, если бы не эти гомики-штурмовики – если Троцкий демокоммунист, то Э.Рём – демофашист, с т.з. неоконсерваторов – в Германии бы вообще не было репрессий, а был бы самый человечный режим здоровых, автомобилизированных и поголовно занятых людей). В этом плане становится ясной как день позиция Янова, заявленная еще в 1995 – неприятие капиталистической модернизации России без демократии – т.е. (переводим по словарю яновских неологизмов) без подчинения диктату США. Действительно, зачем Америке еще один мощный Китай или Индия? Янов ведь смотрит с т.з. американских интересов. Во-вторых, какие бы преступления не совершили демократические режимы и армии демократических стран с… (когда там Великобритания стала либеральной демократией? во времена Свифта, который в гробу видел неоконов?), Янов безоговорочно одобрит эти акции (от напалма во Вьетнаме до прослушивания телефонов американских граждан) – как вехи борьбы за идею либеральных ценностей. Но… Если мы отождествляем американский национализм (точнее англосаксонский, ибо как бы Янов не хвалил Францию, он любит ее в варианте Мира Побежденного Наполеона; наоборот, в Мире Победившего Наполеона бедным французам досталось бы от Янова не меньше, чем немецким «люмпенам» или русским «совкам») с идеями свободы, прав человека и проч., то почему не сделать наоборот: не отождествить свободу и права человека с американским национализмом? (Как резонно заметил О’Брайен у Оруэлла: если вы всегда слышали и читали, что война – это мир, почему не предположить, что мир – это война?) Иными словами: демократия без руководящей и направляющей роли США, без американской гегемонии (чем ее не обосновывай: хоть божественным предопределением) – это уже не демократия, а самый обыкновенный совковый фашизм, и пусть будут прокляты и сокрушены те, кто посмеет построить демократию без американской исключительности. Вот такая получилась у Янова концепция, после съедения американской чечевичной похлебки. Справедливости ради следует отметить, что ничего подобного в советском секторе не просматривалось: национал-большевизм был скорее интеллектуальным курьезом, чем официальной идеологией правящей элиты, а случись Советскому Союзу победить в холодной войне и распространить свою сферу влияния до краев земли, первоначальный русскоязычный советский народ быстро растворился бы в семье советских народов Земли. Также, справедливости ради следует сказать, что ведь и американцы вовсе не имперский народ (в отличие от британцев и немцев) – они в своей массе в очень малой степени склонны считать себя выше других, и это тоже сыграло роль в «закате неоконсерватизма». Так что придется Янову поискать других демократов. Заканчивается статья на минорной ноте: Янов спрашивает, что же может (из демократического нутра) противостоять Джихадизму, ополчившемуся на одолевшую Коммунизм и Фашизм Демократию, и честно отвечает: не знаю. Я бы мог подсказать (именно в ключе яновской концепции тождества прав человека и американской военной мощи) – поменьше демократии и побольше национализма. Янов ведь подмены не заметит. P.S. Раз уж зашел разговор об Оруэлле и его романе. Вам не кажется, что «страх» «1984-го» преувеличен? Но зато остались в стороне другие моменты, которые Оруэлл, безусловно, имел в виду. Во-первых, англичане нарисованы с натуры и абсолютно правдоподобно; никакие революции не изменят британский национальный характер: та же застенчивость в личных отношениях, оборачивающаяся тотальным одиночеством, страсть к клубам, культ спорта. А британский патриотизм? Держу пари: немало читателей почувствовало гордость за Новую Британию, вновь контролирующую три океана и борющуюся за океаническую идею против темных сил Евразии и Остазии. Кто из британских читателей не порадовался вестям о победе в Индии или Конго? А плавающие крепости? А телевизор в квартире каждого среднего лондонца (в 1947 еще, безусловно, фантастика)? Конечно, плохо, если на Лондон ежемесячно падает 20 ракет и не хватает кофе и чая. Но ведь так британцы жили несколько военных лет. А Янов этого мира строчит статьи, разоблачающие евразийских шпионов – всяких Дугиных и Зюгановых, и даже находит демократические и либеральные черты в учении ангсоца (как нашел он демократические и неоконсервативные тенденции в троцкизме).
ВЛАДИМИР: И еще одна статья по теме (с той стороны): http://www.inosmi.ru/stories/01/06/28/3008/229740.html